— Кому она отказала?

— Митчелу, Армстронгу и Прендергасту. Один-де глупец, второй — волочится за всеми подряд, ничем не брезгует: all is fish that comes to his net, что ни попадается в его сети, всё рыба, третий — мот, а человек с аристократическими замашками, но без денег, хуже, чем попрошайка. Сейчас рядом крутится молодой Камэрон, два месяца проходу ей не дает, становится навязчивым, но Эбигейл уже сказала, что настойчивость ненравящегося мужчины угнетает больше, чем равнодушие нравящегося, и высказала, по счастью, приватно, мысль, что тот, у кого дурная слава, наполовину казнён. Я ей твержу, что знала Тимоти Камэрона, неплох был, а она, знай, своё: many a good father has but a bad son, у многих хороших отцов плохие сыновья.

— Девочка слишком умна, Джейн…

— Увы. Порой избыток ума хуже, чем его недостаток.

Кейтон с удивлением слушал этот разговор. Он ничего не знал об этом. Стало быть, мисс Эбигейл пользуется не меньшим, а, судя по всему, и куда более значительным вниманием мужчин, нежели мисс Вейзи… Сам он замечал, что её часто приглашают и роняют по её адресу льстивые комплименты, но…

Между тем старые подруги продолжали обсуждение светских происшествий. Молодой мистер Элвин сделал предложение мисс Мейбл Фарделл. Его приняли. В прошлом году мистер Элвин здорово сглупил: на вопрос друга, мистера Тингли, сколько он берёт за своей невестой, мисс Краммонд, ответил: «пятьдесят тысяч» и посетовал, что впридачу к ним вынужден взять и девицу. На его беду, невеста оказалась неподалеку и всё слышала. Обладая нравом твёрдым и характером решительным, девица тут же потребовала расторгнуть помолвку, — и вышла за мистера Тингли. Мистер же Элвин остался на мели, был вынужден сдать в аренду имение, оказавшись на грани разорения. Милорд Комптон задавался вопросом, не специально ли мистер Тингли и завёл эту беседу, зная, что мисс Краммонд его слышит?… Но это уже вопрос академический.

Теперь мистер Элвин не имеет ни друзей, ни привычки болтать. За сезон сказал только десять слов…

— Что же, значит, поумнел, — проронила леди Кейтон.

Этого можно пожелать и мистеру Сейбину, продолжила леди Блэквуд. Сколько не уговаривал его милорд Дарлингтон опомниться и не жениться на леди Бейн, ибо слухи о её мотовстве и крайне предосудительном поведении по отношению к покойному супругу, увы, подтвердились, — мистер Сейбин ничего не хотел слышать. По счастью, уладив дела с нотариусом и поверенным на два дня раньше, чем намеревался, влюблённый глупец поспешил к невесте — и застал у неё любовника, мистера Хамфри, in flagranti. И что же? Сегодня он начал ухаживать за миссис Сноупи, чья репутация ничуть не лучше… А ведь глупец учился в Вестминстере и окончил Кембридж… Чему их там учат?

— The darkest place is under the candlestick, самое тёмное место — под свечкой, — снова прокомментировала леди Кейтон.

Впрочем, не следует корить его, ибо нашлись те, кто превзошли его нелепостью поведения. Мистер Гиллеспи, ярый тори и член Карлтон-клуба, запретил своему сыну жениться на мисс Джулии Рейнард, с которой тот был помолвлен два года, а всё потому, что поссорился с её отцом, мистером Рейнардом, убежденным лейбористом, членом клуба Брукс. Они не сошлись во взглядах на политику. Мистер Рейнард, в свою очередь, выдал, чуть не насильно, дочь замуж за мистера Даньелла, вига по убеждениям. Сын мистера Гиллеспи в итоге бросил колледж и основательно осел в блудных притонах Бристоля, притом ещё и запил. А Джулия, наставив мистеру Даньеллу, который ей, к слову сказать, в отцы годился, рога, оказалась на редкость консервативной в своих склонностях, и сегодня слухи о её похождениях только разрастаются…

— Возраст часто приходит с мудростью, но порой… может разминуться с ней в дороге, и тогда — приходит один, — брюзгливо изрекла леди Кейтон. — Но если глупость юных можно оправдать отсутствием ума и опыта, то чем оправдать глупость двух старых идиотов? Некоторые ещё говорят о вселенской глупости… Глупо так сужать её границы.

На прощание леди Джейн угостила племянника подруги редким вином, привезённым с континента, цвета луковой шелухи, которое напоминало выдержанную испанскую малагу, но обладало особым привкусом высушенного на солнце сахаристого винограда. Энселм с наслаждением пригубил его, потом осушил бокал и так поэтично расхвалил букет, что леди Блэквуд, смеясь, приказала завернуть для него непочатую бутылку.

По дороге домой он с любопытством поинтересовался у тётки, что, мисс Вейзи… много получала в этом сезоне предложений? Леди Кейтон о таком не слышала. Кейтон понял это так, что предложений не было, ибо давно сообразил, что у его тётки подобные фразы просто означали отрицание факта, а отнюдь не являлись свидетельством неосведомлённости, как можно было подумать. Не любя сплетен, не собирая их и не перенося, леди Кейтон, тем не менее, неизменно была в курсе всего.

Леди Кейтон направилась домой, а он решил немного погулять в Парадных садах. Чувствовал себя легко, и вовсе почему-то возликовал, заметив над травой двух порхающих первых весенних бабочек. Их танец, манерный и вычурный, нервный и утончённый, зигзагообразный и трепетный, своими тончайшими хитросплетениями напоминал игру лунных бликов на воде, очаровал и заворожил, вдохновил и расслабил его. Это было подлинно die selige Sehensucht, блаженное томление, лучшее в нём…

Он подумал, что этот полёт можно передать и голосом.

— О чём вы задумались, мистер Кейтон? — Возле скамейки стояла мисс Сомервилл и улыбалась. По её лицу пробегали солнечные блики, мелькавшие среди уже распустившихся листьев. — Любуетесь бабочками?

— Помните die selige Sehensucht у Гёте? — она кивнула, и он с улыбкой продолжил, — редкое для немецкого мелодическое сочетание. Я смотрел на этих бабочек, мисс Эбигейл, и думал, что их порхание — трепет того же блаженного томления… Это можно даже спеть… Да, контра-тенор или меццо-сопрано смогут передать мелодику немецкого die selige Sehensucht именно как колебание от взмахов крыльев мотылька свечного пламени в шандале, как дрожание на черной глади лагуны трепетного лунного луча. — Он вздохнул, — В этой мелодии мерещится ажурно-тонкое кружево звезд, трепет весён и хрупкость грёз, свет возжённой лампады и чистый дух ладана…

Он резко встал, поняв, что сидит, когда леди стоит.

— Простите, ради Бога, мисс Сомервилл, я увлёкся и забыл о приличиях. Всему виной — леди Блэквуд, мы с тёткой сегодня посетили её, она напоила меня изумительным вином и голова несколько пошла кругом…

Мисс Сомервилл не выразила порицания его невежливости, но рассмеялась, присев на скамью.

— Надо было заложить за ухо веточку лавра. Так вы были у тёти… Как всегда, хвасталась книгами? Там-то вас и вдохновило. Но мне хотелось бы понять, насколько ваше вдохновение подлинно, ведь поэты — лжецы.

— Это верно. Помню в прошлом году в июне, в Мертоне, ночью, перед окном своей спальни, выходящем на мироздание, окруженный звездными мириадами Млечного пути и шлейфом сумеречного тумана, трелями цикад и докучливым мельтешением сиреневых бражников, шепотом древесных крон, и визгом летучих мышей, и шорохом увитых хмелем сухих тычин, — сочинял стихи, и упорно пытался описать в храме богини Киприйских нег изгибы на фризах листьев акантовых… А я их не видел даже во сне…

Мисс Сомервилл улыбнулась.

— Вы фантазер, выдумщик?

— Не знаю, — рассмеялся Кейтон, — Наверное, нет. Я полагаю, что искренность — прекрасна, если, конечно, вам не дарован талант убедительно лгать…

— Искренность и честность для вас — одно и то же?

Кейтон расхохотался.

— Честность — это когда хочешь сказать одно, а говоришь правду, мисс Сомервилл, а искренность — это когда от души лжёшь, как хочешь.

— Вы любите играть словами…

— Что делать? Переставьте слова — и они обретают другой смысл, иначе расставленные мысли производят другое впечатление. Мысль меняется в зависимости от слов, которые ее выражают. А слова способны… исказить любую мысль. Мы жаждем истины, а находим неуверенность. Мы ищем счастья, а находим лишь горести. Мы не можем не желать истины и счастья, но не способны ни к пониманию истины, ни к счастью. Особенно трудно это понимание дается заумным схоластам, вроде меня. Величайшие истины — самые простые, а я так боюсь простоты.

— И честности…?

Кейтон пожал плечами.

— Бэкон говорил, что принцип честности — не лгать другим. Меня это удивило. Каждому приходится время от времени быть не самим собой, но вечно лгущий достоин жалости, он никогда не может быть собой. Я всегда считал, чтобы не разочаровываться ни в ком, не следует требовать честности ни от кого, кроме себя самого. Но… как ни велик соблазн быть честным с самим собой — я ему тоже не поддаюсь.

Мисс Сомервилл слушала внимательно, слишком внимательно — и это несколько насторожило Кейтона. Он постарался закончить разговор.

— Честным считается человек, который не врёт без необходимости, при этом честных не так мало, как вы думаете — их гораздо меньше. И я, как и все честные люди, никогда не лгал больше других… Нельзя сказать, что я честен ровно настолько, чтобы не быть повешенным, но…

— …порки заслуживаете?

Кейтон рассмеялся и кивнул.

— Вы слишком скользки, поскользнётесь… — проронила она.

Тут откуда-то слева раздался странный, очень высокий тенор. Низенький рыжий толстяк с коротким и тупым носом убеждённо что-то доказывал какому-то высокому джентльмену с волосами, как пакля, и белесой бороденкой, напоминавшей артишоковые волоски. Они подошли ближе и Кейтон услышал, что «как человек, безусловно, сведущий в цветоводстве», тот утверждал, что только глупец мог насадить на этих клумбах амариллисы — они ведь не выдержат ночных холодов! Его голос был неприятно визглив, и Кейтон порадовался, когда компания миновала их и свернула в боковую аллею.

Мистер Кейтон поднял глаза на мисс Сомервилл, намереваясь спросить, не знает ли она этого странного джентльмена, но осёкся — лицо её было напряженным и нервным. Она опустила голову и поля шляпки закрыли лицо. Он услышал её тихий, но отчётливый голос.