— Слава Богу, — пробормотал Леон, не вставая со стула.

Мадлен вдруг почувствовала, что в горле стоит ком, а на глаза наворачиваются слезы. Ноги ее стали ватными, и она упала бы, не подхвати ее Леон.

— Все хорошо, Мади, — успокаивал он ее, как дитя. — Все хорошо. Ты в безопасности.

Мадлен оттолкнула его.

— Нет, не хорошо! — почти в истерике выкрикнула она. — Люк в плену, и я боюсь, что его расстреляют. Я должна найти способ спасти его! — Повернувшись к Тьери, она продолжала: — Ты ведь поможешь мне, правда? Отвези меня в Орэ!

— Ты говоришь глупости, Мади, — мягко ответил Тьери. — Ты ничем не сможешь помочь Люку…

— В таком случае я пойду одна! — Она чувствовала приближающуюся истерику, но ничего не могла с собой поделать. — Я должна увидеть Люка. Я люблю его, понимаете? И теперь я знаю, что, и он меня любит.

— Ладно, — сказал Леон, снова обнимая ее. — Мы поможем тебе найти Люка, чтобы ты хотя бы повидалась с ним. Мы даже поможем тебе спасти его, если это вообще возможно.

Тьери вздохнул и обратил глаза к небу.

— Какая дурацкая затея! В городе сотни, если не тысячи, пленных…

Леон не обратил внимания на его слова.

— Ги, Тьери и я отправимся с тобой в Орэ, — сказал он, и впервые Мадлен не задела его властность. Если кто-то может спасти ее мужа, то только Леон. Ей впервые пришло в голову, что Леон и Люк очень похожи. Слишком похожи, чтобы мирно уживаться рядом.

Глава четырнадцатая

Люк скрежетал зубами от жгучей боли в плече и гадал, сколько еще сможет идти так быстро. В розовых лучах заходящего солнца земля под ногами казалась маняще мягкой, и хотелось лечь, погрузить щеку в пыль и закрыть глаза. Только инстинкт самосохранения да внутренняя гордость заставляли его идти. Он знал, что упасть — значит умереть, уже не один упавший на землю раненый был безжалостно пристрелен у него на глазах.

Республиканцы нервничали, и ему понятна была причина. Он уже давно заметил, что едва ли не на когорту пленных приходилось слишком мало охраны. Было даже странно, что никто до сих пор не попытался бежать. Будь у него больше сил, он уже предпринял бы такую попытку, но сейчас Люку стоило огромных усилий просто держаться на ногах.

Он подумал о Мадлен и, несмотря на физические мучения, улыбнулся. Она просто остолбенела, услышав вырвавшиеся у него слова любви, но и сам он был тогда удивлен не меньше ее. Он женился на Мадлен, потому что хотел ее и не мог получить никак иначе. Он не ожидал, что полюбит так сильно.

Он любит ее тело, даже боготворит, но он любит и ее саму. Он любит ее доброту, ум и чуткость, и будет любить все это — вдруг понял Люк — даже тогда, когда она станет старушкой, а в нем угаснет огонь страсти. Чувство к ней, однажды возникнув, росло, пока не завладело им целиком. Мадлен стала его женой и отдала ему свое тело, но оказалось, что ему приносит радость не только обладание ею в постели. Он знает, что любит ее.

Должно быть, я любил ее уже в брачную ночь, решил Люк. Именно поэтому причинили ему такую боль ее слова о наследстве. Каким глупцом он был, пытаясь оттолкнуть ее, и каким трусом! Это никак не изменило его чувств к ней, но едва не уничтожило шансы на ответную любовь. Он не доверился Мадлен, не сделал попытки оправдаться — и едва не потерял ее из-за этого.

Любит ли она его? Бывали времена, когда он отвечал себе: «Нет», когда, в надменности своего сердца, полагал, что она вышла замуж только ради титула. Она никогда не говорила о любви, но разве не проявляла ее? Особенно в последние дни? Теперь он всем сердцем желал объяснить Мадлен свое поведение в Англии. Он оставался верен ей даже после ее отъезда и хотел рассказать ей об этом. К сожалению, едва почувствовав ее в своих объятиях, он забыл обо всех намерениях.

Люк улыбнулся про себя. Они должны были поговорить, но вместо этого отдались страстной любви, и он не жалеет, что вышло именно так. Это было лучше, чем когда-либо прежде, возможно, потому, что оба знали: они вместе, может быть, в последний раз. Он мысленно помолился о ее безопасности. Один из караульных сказал ему, что женщин должны отпустить, но Люк не вполне доверял этим словам.

— Эй вы, там! Пошевеливайтесь! — прервал мысли Люка хриплый голос республиканца. — Подтянуться к голове колонны!

Люк машинально повиновался приказу. Когда ему показалось, что он не сможет уже сделать больше ни шагу, был объявлен краткий привал, и пленные с облегчением присели на желтеющую траву у дороги. Люк пристроился спиной к груде камней, которая была когда-то частью дольмена[28]. Он осмотрелся, прикидывая, хватит ли ему сил для побега.

К сожалению, деревья здесь, у дороги, росли редко и служить укрытием при побеге не могли. По всей видимости, привал именно потому и устроили в этом месте. Люк провел языком по растрескавшимся губам. Сейчас он многое отдал бы за глоток воды!..

— Ух, сейчас бы сюда кувшин холодного сидра! — хрипло произнес молодой воин в красном мундире, лежавший рядом с Люком.

— Сидра! — усмехнулся другой. — Уж если мечтать, так лучше о кружке доброго английского эля. Я пристрастился к нему, пока жил в Лондоне.

— А мне бы подошла и вода, — вставил третий. Его голос звучал слабо и почти жалобно. — Простая вода…

Они очень молоды, подумал Люк, глядя сквозь опущенные ресницы, особенно юноша, пожелавший воды. Большей частью это сыновья аристократов, эмигрировавших во время террора, — достаточно взрослые, чтобы сражаться, но едва ли достаточно взрослые для того, чтобы понять, ради чего сражаются. Они пришли сюда с готовностью и надеждой и были преданы ради мелочного тщеславия лидеров. Высадку провалили командиры, а расплачиваться будут эти мальчики.

Раненый Д'Эрвили был переправлен на английский корабль, и де Пюизе, несомненно, уже присоединился к нему. А Кадудаль? Что помешало ему напасть на Гоша с тыла? Перехватили его республиканцы или гигант из Морбиана умыл руки, видя безнадежность предприятия?[29]

Сожалеть о прошлом — довольно бесполезное занятие, и Люк никогда не предавался ему слишком долго. Однако сейчас он сожалел о той роли, которую сыграл, помогая де Пюизе получить помощь от Англии. Ответственность за происшедшее тяжелым грузом легла на его совесть. Он почти радовался боли в руке и голове, понимая, что заслуживает гораздо более тяжкой кары.

Когда пришло время подниматься, самый юный из них — тот, кто говорил о воде, — пожаловался, что не может двигаться. Люка подняла на ноги только сила воли. Мгновение он стоял, вглядываясь в бледное, заострившееся лицо юноши. При ближайшем рассмотрении тот казался еще более юным, слишком юным. Не прибавил ли он себе лет, подумал Люк, чтобы вступить в армию? Было похоже, что щеки юнца еще не знали бритвы.

Он протянул мальчику руку. Это единственное, чем он мог помочь.

— Ты пойдешь, потому что должен, — спокойно сказал Люк. — Мы все устали.

Уже после полуночи вереница изможденных людей достигла города и порта Орэ. Они шли многие часы, и Люку не хотелось думать о тех, кто остался в придорожной пыли. Последний час ему и еще одному товарищу по несчастью пришлось тащить безусого юношу, чтобы тот не оказался среди убитых.

Пленных остановили в центре города, у собора Святой Жильды. Здесь, в бледном свете луны, их разделили. Одних, эмигрантов, должны были запереть в Святой Жильде, других — среди них оказались де Сомбрей и его воины — отправили в церковь Святого Духа, находящуюся неподалеку. Люка вместе с остальными шуанами — их было значительно меньше, чем эмигрантов, — прогнали через город к реке. Там их повели не к мосту, пересекавшему чернильный поток, а к двум стоявшим у причала ветхим суденышкам. Половину пленных направили на «Отца Небесного», а вторую — на «Шартрез». Люк был среди последних и уже приготовился спускаться по сходням в трюм, когда дородный сержант жестом приказал ему задержаться.

— Похоже, у нас тут еще один офицер! — крикнул здоровяк. — Лучше отправьте его к остальным.

Другой солдат схватил Люка за руку и грубо потащил к трапу. От усталости Люк споткнулся на крутых ступеньках и сильно ударился левым плечом о переборку. Он даже прикусил губу, чтобы не закричать от боли.

— Шевелись! — приказал республиканец, нетерпеливо ткнув его в спину стволом мушкета.

В тусклом свете единственного фонаря, висевшего на вделанном в переборку крюке, Люк едва разглядел еще одного солдата, стоящего на карауле у двери, к которой вел трап.

— Туда, — приказал солдат у него за спиной, когда часовой открыл дверь.

Люк вошел в помещение, бывшее, по-видимому, кладовой. Впрочем, точно определить он не успел, потому что дверь за ним захлопнулась, и помещение погрузилось в кромешную тьму. Его поташнивало от слабости и потери ориентации, и голос, спросивший об имени, показался долетевшим издалека.

— Де Валери, — с трудом произнес Люк и сделал то, чего с ним не случалось никогда в жизни: повалился навзничь в глубоком обмороке.


Мадлен стояла на краю причала близ узкого каменного моста, пересекавшего реку у Орэ. Серо-голубая вода лениво лизала старые каменные арки моста. Лодка Тьери была пришвартована у небольшого здания таможни. Они с Леоном ушли в город на разведку.

У Леона был друг — сержант в отряде, только что переведенном сюда из Ванна, и брат надеялся узнать у него что-нибудь о размещении пленных. Сейчас Мадлен была рада республиканским настроениям Леона и благодарна кузену за то, что он не колеблясь решил использовать свои знакомства ради помощи роялисту Люку.

Продуктовый фургон, управляемый двумя республиканскими солдатами, спустился по холму из города, свернул налево по причалу и остановился у судна, пришвартованного в сотне метров вниз по реке от того места, где стояла Мадлен. Она удивилась, когда два солдата сошли с корабля, который показался ей уже непригодным к плаванию, и забрали из фургона мешок с продуктами. Фургон тут же двинулся к следующему судну, где процедура в точности повторилась.