Обеспокоено нахмурившись, Ренар смотрел, как она отщипывает кусочки от остатка хлеба. Наконец он сказал:

— Я говорил с Жоржем, Мади. Мы оба считаем, что ты должна увезти Люка.

Запив хлеб большим глотком сидра, Мадлен покачала головой:

— Он еще слишком слаб. Ты сам видишь.

— Но это необходимо. — Ренар перешел на шепот: — Видишь ли, пока мало кому известно то, о чем я тебе скажу. Сейчас готовится наступление. Жорж поведет нас, как только стемнеет, на материк. Британский адмирал Уоррен обеспечит лодки, и, кроме того, некоторые рыбаки согласились помочь нам. Когда выступит Д'Эрвили, мы, шуаны, должны напасть на Гоша с тыла. Я бы не возражал, чтобы ты оставалась здесь, если бы мог защитить тебя и если бы в форте был сильный гарнизон. К сожалению, сейчас не тот случай. Мади! Я не поручусь за боеспособность или хотя бы за преданность тех, кто останется здесь после ухода Д'Эрвили. Он принял в свои ряды перебежчиков, а те, кто один раз сменили цвет формы, могут сделать это и во второй. Если его атака закончится неудачей… — Брат поморщился. — Я, в самом деле, считаю, что вам нужно уехать. Я могу добыть фургон, который доставит вас обоих к Тьери.

Мадлен привела его в настоящее отчаяние, уклончиво ответив:

— Послушаем, что скажет врач.

Доктор Орлаж, осмотревший Люка тем же утром, высказался вполне определенно:

— Если вы повезете мужа, рана, скорее всего, откроется и он истечет кровью.

Это решило вопрос.

Мадлен отказалась уезжать, с Люком или без него, и Ренару пришлось смириться. Однако он ужасно волновался, а когда шел попрощаться, то прихватил с собою маленький заряженный пистолет. Посмотрев на Люка, пребывавшего в забытьи, Ренар покорно вздохнул.

— Вряд ли он когда-нибудь простит, что я позволил тебе остаться. — Он протянул ей пистолет. — Надеюсь, эта штука тебе не понадобится, сестренка.

Она пожелала ему удачи. На что Ренар ответил с теплой улыбкой:

— И тебе, малышка.


Следующие несколько дней у Мадлен не оставалось времени на мысли о войне, поскольку все ее силы и внимание были заняты метавшимся в лихорадке Люком. Он явно нуждался в ней, хотя в минуты просветления и отрицал это.

— Я не хочу, чтобы ты оставалась здесь, — сказал он однажды вечером, когда Мадлен закончила менять повязки. — Возвращайся… к… Тьери. — Но его пальцы не выпускали ее руку — даже во сне Люк держал ее.

Его слова выражали одно, а действия — другое. Его отношение к ней слишком часто бывало именно таким, и Мадлен уже привыкла к этому.

За другими ранеными ухаживали под руководством врача девушка-крестьянка Бабетт и молодой священник. После того как Люку стало лучше, Мадлен получила возможность помогать им, и она была невероятно подавлена, когда один из раненых — юноша в возрасте не старше Ги — умер. В эти минуты Люк забыл, что должен быть холодным и отстраненным. Невзирая на собственную слабость, он сполз с постели, чтобы обнять жену.

— Я должен был избавить тебя от этого, — хрипло прошептал он ей на ухо. — Тебе, в самом деле, нужно было уйти.

Она ушла бы немедленно — вместе с ним, но ей хватило благоразумия не просить мужа об этом. Его рана заживала, и он считал, что должен продолжить борьбу.

Когда она взглянула на Люка полными слез глазами, он вздохнул.

— Мади, я хочу, чтобы ты ушла, потому что здесь ты подвергаешься опасности.

В ее душе росла надежда. На мгновение он стал так похож на прежнего Люка — человека, который защищал ее и заботился о ней по дороге из Парижа.

— Почему ты не сказал мне этого раньше? Я уже начинала считать тебя неблагодарным негодяем, — сказала она.

Он не ответил на шутку.

— Значит, ты уходишь?

— Через день-другой.


Шестнадцатого июля, ранним утром, Д'Эрвили и другие генералы, включая молодого эмигранта де Сомбрейя, прибывшего с Эльбы лишь за день до этого, повели своих воинов на республиканцев, контролировавших ту часть перешейка, которая соединялась с материком. Из форта раздавались выстрелы пушек, несущие смерть и разрушение. Французы воевали против французов, крестьяне — против крестьян. Абсурдность происходящего захлестнула душу Мадлен, и она готова была возненавидеть Люка за то, что он участвовал в развязывании этой войны. В ее голове не укладывалось, что защита монархии или независимости Бретани требует стольких жертв.

Доктор Орлаж взял ее с собой на стену. Утро было ясным, и им были видны облачка дыма на материке. Некоторое время Мадлен вглядывалась в них с бессильной яростью. Она была удивлена и испугана, когда Люк поднялся к ним. Он натянул на себя извлеченные из седельной сумки штаны и чистую рубашку, которую, впрочем, не удосужился застегнуть.

— Тебе еще не следует вставать, — пожурила она.

— Я ненадолго, — сухо произнес он. — Мне нужно знать, что происходит.

Прикрыв глаза от солнечного света, он всматривался в даль с мрачным выражением лица. Мадлен подумала, уж не сожалеет ли он о происходящем?

— Надеюсь, все это будет стоить жертв, — сказала она.

Она вовсе не хотела вкладывать в эти слова горечь или осуждение. Но лицо у Люка просто окаменело. Глаза сузились. Наладившимся в последние два дня между ними отношениям тут же пришел конец.

— Будет, если мы победим. — Он оперся рукой на парапет. — Если нет… — У него заходил кадык. — Сказать по чести, я не хотел бы это сейчас обсуждать… с тобой…

К вечеру они узнали, что атака отбита противником. Шуаны по непонятной причине не напали на Гоша с тыла, и попытка прорваться через перешеек провалилась. Д'Эрвили получил серьезное ранение, и позже его перевезли на борт английского судна. Роялисты потеряли полторы тысячи человек. Уцелевшие вернулись на полуостров, но понимали, что их прибежище временное.

Вопреки мольбам Мадлен и советам переутомленного доктора, Люк отказался вернуться в лазарет. Он заявил, что достаточно поправился, чтобы исполнять свой долг в форте, и есть другие раненые, гораздо более, чем он, нуждающиеся во врачебной помощи.

Следующие несколько дней Мадлен почти не видела его, ухаживая за ранеными и поддерживая упавших духом людей. Она знала, что муж помогает организовать оборону форта, и волновалась, понимая, как рано он встал и как много взвалил на себя.

Их положение было опасно, поскольку де Пюизе и де Сомбрей увели свои войска дальше на полуостров, оставив Пантьевр в качестве первой линии обороны. Люк все настоятельнее просил жену уйти из форта, но она отказывалась, в конце концов, пообещав, что уйдет до боя, однако только в самый последний момент. Она говорила, что нужна в лазарете, хотя на самом деле надеялась, как можно дольше побыть с мужем. Она не забыла и не вполне простила ему Лондон, но теперь, когда его жизнь подвергалась такой опасности, все остальное отошло на второй план. Она любила Люка и боялась за него, зная, что, если форт падет, оставшиеся в живых защитники будут либо взяты в плен, либо убиты.

Глава тринадцатая

Когда Люк пришел в лазарет вечером двадцатого июля, он выглядел таким изможденным, что Мадлен поняла: только решимость удерживает мужа на ногах.

С лицом, не выражавшим никаких чувств, он прислонился здоровым плечом к дверному косяку и наблюдал, как Мадлен перебинтовывает ногу раненого юноши. Зеленая куртка Люка и две верхние пуговицы рубашки были расстегнуты. Встретившись с его затуманенными усталостью глазами, Мадлен почувствовала странный укол в сердце. Вот такой — с небритым подбородком и спутанными волосами — он живо напомнил ей времена, когда просыпался утром в ее постели.

— Тебе надо отдохнуть, Люк, — сказала она, завязывая бинт и укрывая юношу. — Ты выглядишь ужасно.

— И это я слышу от кого? — Он с видимым усилием оттолкнулся от двери. — Сама-то ты сколько часов подряд работаешь здесь?

— Но у меня не удаляли пулю из плеча, — ответила она, подходя к мужу и прикладывая руку к его лбу. Слава Богу, жара не было, хотя на лице блестели капли пота.

Люк устало улыбнулся и посмотрел на доктора, занимающегося очередным раненым.

— Я забираю жену на свою квартиру отдохнуть, — сказал он врачу. — На сегодня она сделала достаточно. — И едва она открыла рот, чтобы возразить, как Люк продолжил, обращаясь уже к ней: — Если ты не нуждаешься в отдыхе, Мади, то в нем нуждаюсь я.

Разве Мадлен могла рассердиться на него? Люк выглядел таким усталым, что она согласилась бы на что угодно, лишь бы он лег в постель. Поэтому она позволила мужу взять себя за руку и перевести через двор в главное здание форта. Он открыл дверь на первом этаже и жестом пригласил ее войти. В маленькой, спартанского вида комнате стояли только стул и узкая койка.

— Нам обоим нужно поспать, — сказал Люк. — Если хочешь, я лягу на полу.

Мадлен посмотрела на грязный, сколоченный из грубых досок пол. Неподходящее место для раненого! А кроме того, она хотела спать рядом с Люком. Она видела, как он борется со слабостью, заставляет измученное тело подчиняться воле и не позволяет себе ничего похожего на жалобу, и ее сердце полнилось любовью к нему.

— В этом нет необходимости. Нам хватит места на кровати, — сказала она, сбрасывая сабо и садясь на одеяло. Было слишком жарко, чтобы укрываться. Тяжелый, душный зной предвещал грозу.

Люк кивнул. Похоже было, что он принял ответ с облегчением, но улыбнуться себе не позволил. Сняв куртку, он сел на край кровати и на мгновение положил голову на руки. Мадлен подавила желание обнять его.

— Люк? — позвала она вместо этого.

— Ммм?..

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — ответил он, но, нагнувшись, чтобы снять сапоги, застонал от боли.

— Позволь мне, — сказала она, вставая с кровати. — Ты только растревожишь плечо.

Когда сапоги были сняты, она оказалась стоящей на коленях меж его ног. Мадлен подняла голову, посмотрела ему в глаза и тут же пожалела об этом: промелькнувшее в них выражение больно резануло ее.