Крестьянке! Это слово прозвучало в ее мозгу громче всех остальных. Мадлен ничего не ответила: попытайся она открыть рот, как, разрыдавшись, упала бы к его ногам. Она просто закрыла за собою дверь и с царственной осанкой прошла к лестнице. Люк никогда не узнает, сколько боли причинил ей его отъезд.

Мадлен стояла у окна в галерее и смотрела, как он скачет прочь. Никогда в жизни не чувствовала она себя такой одинокой и несчастной — даже после смерти Филиппа. Ее сознание затмевал страшный факт: Люк женился на ней потому, что она не хотела никак иначе отдаться ему. А, вкусив ее, тут же ретировался. Очевидно, брачная ночь разочаровала его. А чего можно было ожидать, если уплаченная цена оказалась столь высока?

Примерно неделю спустя после свадьбы в Кершолен заглянул Леон. Оказалось, что какой-то его друг в Ванне видел, как Люк уезжал с Кадудалем, и кузен приехал проверить, правда ли это. Услышав подтверждение, он разразился такой гневной тирадой против Люка, что Мадлен вопреки собственным намерениям вступилась за мужа. И, только защищая Люка, она сумела лучше понять мотивы его поведения. Он не вынес ее холодности. Да и ссора в брачную ночь целиком на ее совести.

Когда на следующий день приехала тетушка, Мадлен, выслушав ее, во многом с ней согласилась. Люк был не прав, что уехал, не помирившись, сказала пожилая и много повидавшая женщина, но вряд ли ваша семейная жизнь погибла безвозвратно. Мадлен, должно быть, обидела его, иначе он не реагировал бы так горячо, однако и это в свою очередь было добрым знаком. Даст Бог, он вернется, и уж тогда дело Мадлен показать, что она может быть нежной и ласковой женой.

— Это теперь твой дом, — сказала тетушка, обводя взглядом тусклую мебель и гобелены. — Постарайся его благоустроить. По крайней мере, это покажет Люку, что ты намерена обосноваться здесь, а не просто осталась, подчиняясь его приказу. Я знаю, дитя, что ты любишь его. Если не в силах заставить себя сказать это, покажи другим способом. Вы теперь муж и жена в глазах Божьих и нашей церкви, и вам обоим следует постараться.

На следующее утро Мадлен поехала в Ванн, где заказала ткань на новые шторы в гостиную и купила два дорогих персидских ковра на пол. Кроме того, она приобрела уйму глиняных и серебряных подсвечников, тяжелой парчи для диванных подушек и новый гобелен в столовую. Покупки молодая хозяйка оплатила собственными деньгами.

Следующие несколько недель в доме кипела бурная работа. Полы вымыли и натерли заново, стены отскребли, мебель была навощена, а те из гобеленов, что не успели безнадежно истлеть, сняты, выбиты и вычищены. Тетушка и Ги привезли в Кершолен сундуки с парижскими вещами Мадлен, после чего она по-настоящему ощутила его своим домом. Прибыли лошади Люка — их было пять, — а также его сундуки, хранившиеся в Ренне. Не утруждая Лебруна, Мадлен сама наняла молодого человека по имени Жан-Поль для работы в конюшне.

Новости из Вандеи приходили скудные и часто противоречивые. Произошли большие сражения при Сомюре и Нанте, где погиб вождь вандейцев — Катлино. Добровольцы из Бретани участвовали в обеих битвах, и Мадлен не сомневалась, что Люк сыграл там не последнюю роль. Весточка от него умерила бы и ее волнения и боль в сердце, но писем не было.

К концу лета обновление первого этажа было закончено, и Мадлен с увядающим энтузиазмом взялась за спальни. Она не знала, кем себя считать: вдовой или брошенной женой, и начала сомневаться в том, что Люк когда-нибудь вернется и увидит плоды ее трудов.

Только во второй половине октября она, наконец, получила письмо от Люка. Первым чувством было невыразимое облегчение оттого, что он жив. Но оно быстро сменилось диким гневом. В письме Мадлен не нашла ни извинений за долгое молчание, ни слов любви, ни выражений дружбы. Будь там хоть искра тепла, она простила бы все. Но это было ошеломляюще сухое послание, излагающее факты, не несущее в себе ни капли нежности, не говоря уже о любви. После приветов от Ренара, который по-прежнему был с ним, и просьбы передать приветы в Кермостен стояла подпись «Люк» и дата «шестнадцатое октября».

Лишь несколькими неделями позже Мадлен узнала, что письмо писалось накануне решающего и весьма кровопролитного сражения[20] — сражения, в котором вандейцы были жестоко разбиты, а их остатки были вынуждены отступить на север, за Луару. Впрочем, такое уточнение не слишком умерило ее гнев. Муж вполне ясно показал, как мало думает о ней, и несколько раз у Мадлен появлялось желание собрать вещи и вернуться на ферму. Останавливали только слова тетушки… и непослушное сердце, которое все еще любило Люка.


В начале ноября в Кершолене появился Ги, который перед этим встретил в Ванне двух шуанов[21], состоявших в Великой королевской и католической армии.

— Оказывается, Кадудаль все еще с вандейцами, — сообщил он Мадлен. — Скорее всего, и Люк тоже.

Были у него и другие новости — печальные. Тесть Тьери пропал в море.

За день до Рождества приехал Леон, чтобы забрать Мадлен на ферму. Стоял мороз, и она потуже завернулась в плащ. В дороге она думала о муже. Вспоминала, как он болел год назад, и надеялась, что сейчас он в тепле. Она злилась на себя за непрестанные мысли о нем, но поделать ничего не могла. С самого отъезда из Парижа это стало для нее таким же естественным, как дышать или придвигаться поближе к огню зимой.


В городке Савиньи стоял жестокий холод. При дыхании из ноздрей людей и лошадей валили белые клубы пара. Леса, окружавшие некогда тихий и мирный город, оглашались мушкетным огнем и топотом сапог республиканцев, стягивавших кольцо вокруг остатков Великой королевской и католической армии. Этой армии оставалось жить считанные часы.

После длительных тяжелых боев вандейцы жаждали возвращения домой. В Анже их ожидало поражение, и, не сумев пересечь Луару там, они предприняли еще одну попытку — в Ансене. Вздувшаяся зимняя река и отсутствие лодок, реквизированных республиканцами, крайне затруднили переправу. Лишь генералы Стоффле и Ларошжаклен с несколькими сотнями своих людей сумели осуществить ее.

Усталые и деморализованные, убежденные, что все генералы погибли, воины двигались вдоль реки на запад через окутанные туманом топи, пока не добрались до лесов вокруг Савиньи. В город они вошли за два дня до Рождества — Рождества, до которого доживут немногие.

Люк, удерживая на месте нервничающего коня, оглянулся на дома, где решили остановиться на постой вандейцы.

Рядом с ним отчаянно чертыхался Ренар Вобон.

— Никогда у нас это не выйдет! — бубнил он, имея в виду предложенную Кадудалем попытку прорваться.

— Оставаясь, мы выбираем верную смерть, — пытался урезонить его Люк. — Попытка дает шанс.

И они поскакали за гигантом Кадудалем, который, пришпорив коня, устремился в атаку на неприятеля. Затрещали мушкеты, и всадник рядом с Люком упал с лошади в грязь. К счастью, они успели достичь деревьев, прежде чем раздался новый залп. Люк выхватил шпагу и, пригнувшись к лошадиной холке, врезался в республиканскую линию. Шарлемань встал на дыбы, сбив с ног солдата, а Люк почувствовал, как отдался в руке удар шпаги, задевшей чью-то кость. Его правый рукав оросился кровью убитого им республиканца. Кадудаль и его воины прорвались через линию обороны республиканцев и погнали лошадей вперед, к свободе, по низинным лугам.

Но вот просвистела пуля от мушкета, едва не сбив шляпу с головы Люка, и, обернувшись, он увидел, как упал Ренар. Он пропустил скакавшего рядом всадника и повернул коня. Ренар был уже на ногах, не вполне, правда, ему повиновавшихся, из раны у него на плече струилась кровь. Подав Ренару руку, Люк напряг все силы, помогая раненому взобраться в седло позади себя.

Шарлемань был славным конем, но под двойной ношей и он не мог поспеть за остальными. В конце концов, Люк натянул поводья, спешился, помог слезть шурину и перевязал его кровоточащую рану. Пуля застряла в плече Ренара, и ему нужна была квалифицированная помощь. Ренар припомнил, что неподалеку живет знакомая семья, которая могла бы принять его.

— В прежние времена они помогали мне в некоторых торговых операциях.

Эти слова заставили Люка улыбнуться, так как он знал, что Ренар зарабатывал на жизнь контрабандой соли. Он помог здоровяку взобраться на лошадь и повел Шарлеманя на запад, к одинокой ферме в Марэ. Шагая рядом с конем, он вдруг понял, что хочет вернуться домой, к Мадлен. Несмотря на все происшедшее между ними, ему отчаянно захотелось снова увидеть ее, обнять, согреться в домашнем тепле и уюте.

Не раз и не два за месяцы боев он сожалел о своем внезапном отъезде. Он не мог не присоединиться к сражающимся: этого требовали его честь и преданность казненному королю, — но такой отъезд слишком походил на бегство. Обвинения Мадлен причинили ему боль, а он не привык к этому. Ему нравилось ее общество, он хотел делить с ней постель, но, напоминал он себе, и только. Женщины, которые любили его из-за его богатства, и матери, пытавшиеся заполучить его в мужья для своих дочерей по той же причине, научили Люсьена не верить в искренность чувств представительниц прекрасного пола, и лишь Мадлен нужен был он сам. Хотя в его понимании и она продавала свое тело за брак с аристократом. Но на самом деле к их близости вели совсем другие чувства — не алчность или своекорыстие, а истинная любовь, истинная чистота и свежесть эмоций неиспорченной девочки. Мадлен была даже лучше, чем рисовалось ему в мечтах, так почему же он чувствовал себя обманутым?


Только на второй неделе января Мадлен узнала о сокрушительном поражении у Савиньи. Кадудаль вернулся с несколькими шуанами, но о Люке и Ренаре не было никаких вестей. К концу месяца погода ухудшилась. Дорога на Ванн превратилась в сплошное месиво, и никакая повозка не смогла бы проехать ни в город, ни на ферму Мадлен чувствовала себя узницей и твердо решила учиться верховой езде, как только улучшится погода.