— Вы же не продали Шаторанж, — напомнила она.

Мадлен была зла за то, что Люк привез ее сюда, и хотела побольнее укусить его, но, увидев в его глазах боль, пожалела о своих словах. Они были несправедливы: Люк не довел Шаторанж до упадка.

— Вы правильно сделали, что напомнили мне об этом. Я слишком мало интересовался делами в Шаторанже и потому потерял его. — Он хмыкнул. — Ваш дядюшка убежден, что земля — это не только кормилица, но и объект особой человеческой заботы. Все это, разумеется, романтическая чушь, но за последние месяцы… — Он пожал плечами и шаловливо произнес: — Господи, да ведь я сам слышал, как он разговаривал с тремя грушами у амбара…

Люк рассмеялся, и было совершенно ясно, что он полюбил старого Лемуа. Мадлен стоило усилий, чтобы удержаться и не обнять его. Почему злость на него улетучивается так быстро? Почему раздражение так быстро сменяется нежностью, от которой все внутри становится теплым и мягким?

Оба помолчали, потом Люк спросил:

— Ты никого здесь не хотела бы навестить?

Мадлен покачала головой. Он просто не мог понять, насколько безразлично ей это место. Пусть она родилась здесь, но у нее не осталось добрых воспоминаний. Они с отцом и братьями жили в крошечной хижине на краю деревни. Там никогда не было вдоволь еды, зимой не хватало тепла, и никто не знал любви. Мать умерла, когда Мадлен не было и трех лет, а отца, грубого и бездушного человека, не беспокоили ни дети, ни крайняя нищета.

Мадлен вспомнила голод и одиночество. Тьери батрачил у пожилой четы в другой деревне, а Ренар отчаянно ссорился с отцом, пока не ушел из дому за два года до того, как Филипп увез ее.

— Значит, поедем? — спросил Люк. Она кивнула, сказав:

— Поезжайте через деревню.

Взглянув на Мадлен с участием, он так и сделал. Потом по ее знаку остановил фургон на самой окраине у заброшенной хижины.

— Вот здесь я и родилась, — тихо сказала она, ненавидя себя за то, что стыдится. — Совсем не похоже на Шаторанж, правда?

— Не следовало мне привозить вас сюда. — Люк взял Мадлен за руку. — Вам очень тяжело вспоминать?

— Нет, — солгала она. — Хотя до сих пор не могу понять, как можно продать своего ребенка?.. Ведь мой отец сделал именно так, Люк. Мне бы хотелось назвать это как-нибудь иначе, но суть-то такова…

Когда он обнял ее, Мадлен не сопротивлялась. Она была рада его объятиям. Ей было так хорошо и спокойно в эти мгновения..

— О, Мади… — Люк вздохнул, нежно касаясь губами ее волос. — Должно быть, у вашего отца было каменное сердце.

Она была удивлена, что он не пытается, пользуясь моментом, поцеловать ее по-настоящему. Удивлена и благодарна. Он только дал ей то утешение, в котором она нуждалась, ничего не требуя взамен. Она подумала, что Люк проявляет чуткость, неожиданную для человека, который не может понять ее воспоминаний, поскольку родился в совершенно других условиях. Теплое чувство к нему охватило девушку с почти болезненной силой.

Мне нравится этот мужчина, думала она, более всех, кого я встречала, и его прикосновения творят со мной удивительные вещи. Она неохотно отстранилась, глядя в его лицо с благодарной улыбкой. И тут Люк снова удивил ее печальным выражением глаз. Неужели на него так подействовал ее рассказ о детстве в нищете?

На самом деле Люк думал о другом. Он снова возжелал Мадлен так же сильно, как в тот день, когда впервые сделал ей предложение, однако теперь вдруг понял, что она уже никогда не будет принадлежать ему. Он слишком сблизился с ее семьей, слишком хорошо узнал их всех и то достоинство, с которым они держатся. Разве сможет он оскорбить это поистине святое семейство предложением Мадлен стать его любовницей?

Жизнь на ферме устраивала Люка во всех отношениях. Он уже нашел людей, готовых помочь в его деле. Более того, эти места становились постепенно ему домом. Беда только в том, что он не знал, сколько еще сможет воздерживаться от попытки соблазнить Мадлен…

Когда она спросила его о причине задумчивости, он заставил себя улыбнуться.

— Вдруг навалилась усталость, — отмахнулся он. — Поехали домой.

Следующие несколько дней Мадлен была занята хлопотами на ферме. Отсутствие тетушки прибавило ей работы по дому. Люк и другие помогали, как могли, но большая часть забот легла на нее. В конце недели Люк поехал в Ванн забрать мадам Лемуа.

Свадьба Тьери планировалась на конец мая, и вся семья надеялась принять участие в торжестве. В обычные времена это было бы невозможно, поскольку один из мужчин всегда оставался для присмотра за фермой, но Лемуа-старший решил, что Люк теперь вполне способен управиться с такой задачей. В помощь ему оставался молодой Рауль. Свадьба должна была состояться в маленькой рыбацкой деревушке в восточной части полуострова Киберон, и Тьери собирался переправить туда всех на своей лодке. Мадлен с нетерпением ожидала выезда и лишь немного сожалела, что Люк не составит им компанию.

За несколько дней до отъезда на ферме объявился старший из братьев Мадлен — Ренар. Он приехал в конце дня, когда мужчины работали в поле. Мадлен возвращалась в дом, накормив кур, и увидела обросшего темной бородой гиганта, небрежно привалившегося к стене у входа на кухню. Она представления не имела, кто это может быть, и потому насторожилась.

— Мади? — спросил гигант, явно удивившись.

Прежде чем Мадлен успела ответить, в дверях появилась тетушка.

— Поздоровайся с братом, — подсказала она.

На мгновение Мадлен онемела.

Здоровяк хмыкнул и распростер объятия.

— Не думаю, что она помнит меня, тетя Мари.

— Конечно, помню, — возразила пришедшая в себя Мадлен, — но не таким! — Совершенно счастливая, она кинулась к нему и оказалась в медвежьих объятиях.

Снова хмыкнув, Ренар оторвал ее от земли, потом, поставив на ноги, осветил широчайшей улыбкой, обнажившей крепкие, хотя и кривые зубы.

— Малышка Мади! О мой Бог, как ты изменилась! Хотя ты всегда обещала стать красавицей. Иначе маркиз не забрал бы тебя…

— Ты такой большой! — воскликнула она, и брат расхохотался, запрокинув голову. Он имел здоровый и цветущий вид. На его ногах были башмаки вместо обычных сабо, и его лошадь, наверное, стоила больших денег. — И замечательно выглядишь, — удовлетворенно констатировала она. — Ты должен мне все рассказать. Где ты, чем занимаешься?

— Путешествую, — уклончиво ответил он, — что-то продаю, что-то покупаю, но мне бы не хотелось говорить о себе, сестренка. Я жду рассказов о Париже и твоих тамошних делах.

Час спустя, когда вернулись мужчины, Ренар жизнерадостно поприветствовал их. Ко всеобщему удивлению, он обнял и Люка.

— Вот не знал, что вы живете здесь, Валери! — воскликнул он. — Как вам моя сестренка, а?

— Ваша сестра очень красива, — искренне ответил Люк.

Позже, когда она спросила Ренара, как он познакомился с Люком, тот не дал внятного ответа.

— У нас есть общий друг. Он говорит, что Люк — граф. Это правда, Мади?

— Правда, — ответила она.

Она не поверила, что Ренар говорит о Люке, когда тот добавил:

— Он мне нравится. Он один и тот же со всеми, разговаривает ли со мной, Кадудалем[16] или с дворянами.

Это заставило Мадлен еще более заинтересоваться компанией, в которой встречаются ее брат и Люк. Графы не заводят дружбу с крестьянами — во всяком случае, не на равных. Положение Люка на ферме — исключение.

Мужчины, похоже, восприняли приезд Ренара как повод для праздничного застолья. Выпив изрядное количество сидра, они, согласившись с предложением Люка, принялись за водку. Когда дело за столом дошло до песен, тетушка Мадлен решила, что пора ложиться спать. Она звала с собой и племянницу, но та пока не чувствовала усталости.

— Я лучше пойду прогуляюсь, а уж потом поднимусь наверх, — сказала она. — Не беспокойтесь, я не пойду далеко.

Взяв шаль, она вышла во двор. Вечер был чудесный. Звезды и полная луна заливали все своим бледным светом. Верная своему слову, Мадлен не стала удаляться от фермы, а лишь спустилась к полю, где паслись лошади. Шарлемань услышал ее шаги и помчался навстречу, надеясь получить лакомство. Под своей сверкавшей в лунном свете легкой попоной он казался призрачным конем. Ткнувшись теплым носом в ее пустую ладонь, он обиженно фыркнул.

— Совсем разбаловался, — раздался у нее за спиной голос Люка. — Это все Ги. — Упрек был высказан вполне добродушным тоном и явно заплетающимся языком.

— Он такой славный, — сказала Мадлен, гладя лошадиную шею.

— Ты тоже.

Мадлен напряглась, почувствовав прикосновение его руки к волосам. Она отступила немного и повернулась к нему.

— Смотреть смотри, а руками не трогай, да? — Люк криво улыбнулся и привалился спиной к грубой изгороди. Мадлен подозревала, что иначе он бы просто упал. — Вы должны признать, что с самого приезда сюда я веду себя очень хорошо… как подобает безупречно воспитанному человеку.

— Вы пьяны, — укорила она.

— Ага… отвратительно — Вялая улыбка только подтверждала эти слова.

Сегодня на нем была белоснежная батистовая рубашка. Распахнутый воротник открывал загорелую шею. Когда он сглотнул, Мадлен захотелось протянуть руку и очертить след этого движения. Люк был настолько привлекателен, что при других обстоятельствах у нее не нашлось бы сил сопротивляться ему.

— Я по-прежнему хочу вас, Мадлен.

Ее удивило это заявление. Все эти месяцы он относился к ней почти по-братски.

— Люк, я не изменила своего решения относительно вас.

— Я и не ожидал. — Рука Люка легла на ее затылок и стала медленно притягивать голову. — Ваш голос говорит одно, Мадлен, а глаза обещают другое… Я был очень терпелив. Думаю, я заслужил маленькую награду…

Он придерживал ее лишь одной рукой. Она могла бы отпрянуть, но поцелуй лишил ее сил. Она чувствовала вкус сидра на его губах, ощущала его чуть мускусный запах, смешанный с чистым, свежим запахом недавно выстиранной рубашки. Сердце ее оглушительно билось, и земля начинала уплывать из-под ног. Руки сами легли на его плечи, и ладони сжали батист рубашки.