Когда солнце начало садиться, стало очевидно, что память подвела Мадлен: им не встретилось ни постоялого двора, ни какого-либо иного места, где бы можно было переночевать. Усталость брала свое, и Мадлен нервничала все сильнее. Хоть граф и воздерживался от ворчливых замечаний типа: «Говорил же я вам…», но она знала, что он явно недоволен ею.

— Скоро нам придется остановиться, — сказал он, наконец. — Лошади потрудились достаточно, и, говоря по совести, я тоже. Уже начинает темнеть.

Мадлен не радовала перспектива провести ночь под открытым небом, но жаловаться не приходилось, поскольку вина целиком лежала на ней. Она с облегчением вздохнула, когда впереди, за купой деревьев, мелькнула постройка. Однако ее ожидало новое разочарование. Приблизившись, они обнаружили на месте некогда постоялого двора обгорелые руины.

— Ну, значит, так тому и быть, — устало вырвалось у графа. — Дальше мы не поедем.

— Кто же мог… — начала Мадлен, решив, что пожар был учинен умышленно.

— Кто, кто, да никто! — По голосу графа Мадлен догадалась, что он вспомнил о своем замке. — Скорее всего, неосторожность на кухне…

Он со вздохом передал вожжи Мадлен и спрыгнул, чтобы отправиться на разведку. Она наблюдала, как де Ренье скрылся в обгоревшем дверном проеме, а потом снова появился оттуда и пошел осматривать службы. Одно из строений, самое дальнее, казалось, не было тронуто огнем, но, сидя в фургоне, Мадлен не могла определить это точно. Дверь постройки, очевидно, не поддавалась, потому что граф навалился на нее плечом и только так смог открыть ее. Мадлен было приятно наблюдать за ним: он действовал с небывалой атлетической грацией.

Назад граф вышел с менее мрачным видом. Очевидно, руки его были запачканы, потому что он попытался отряхнуть их одна о другую, а затем, пожав плечами, вытер о штаны. Мадлен слегка улыбнулась, подумав, что неделю назад ему бы и в голову не пришло сделать такое.

— Мы можем укрыться в том последнем здании, — сказал он, подходя к фургону. — Оно, видимо, служило каким-то складом. Там грязновато, но вполне сухо, и я считаю, это гораздо лучше, чем ночевать под открытым небом.

Граф залез в фургон и, снова завладев вожжами, направил повозку к бывшему складу. Там он распряг лошадей и привязал их к ветвям дерева. Пока он занимался этим, Мадлен отправилась обследовать будущее пристанище. Внутри было сухо, темно и пыльно и пахло землей и гниющим деревом. В крыше виднелась дыра; правда, находилась она в дальнем углу. На полу стояла перевернутая бочка и лежало несколько бревен — больше ничего. Проникавший сквозь открытую дверь свет не достигал углов, и Мадлен старалась не думать о том, что может скрываться в темноте. Она захотела подмести пол и, выйдя наружу, попросила графа срезать несколько веток с дерева.

— А чем срезать? — несколько раздраженно поинтересовался он. — Единственный острый предмет, который у меня есть, — это спрятанная в сундуке шпага, однако я не намерен ее портить.

Но потом он дотянулся до самой разлапистой ветки и обломал ее. Молча протянув свою добычу Мадлен, граф прислонился к дверному косяку и, скрестив руки на груди, стал наблюдать, как она пытается вымести грязь и мусор. Когда поднятая пыль заставила ее чихнуть, широкая ухмылка графа сменилась искренним смехом.

— Дорогая моя Мадлен, вот уж не ожидал обнаружить в вас такую домовитость!..

— Домовитость здесь ни при чем, — раздраженно произнесла она. — Просто мне не улыбается спать с пауками.

Только произнеся слово «спать», она впервые подумала, что им с графом придется лечь рядом. Это ее крайне смутило. Храпит ли он? Филипп точно храпел: она не раз слышала храп, доносившийся из спальни маркиза.

— Пойдемте со мной за одеялами, — предложил граф. — Заодно покажете, что нужно достать из багажа.

Надеясь, что он не догадался о ее мыслях, Мадлен охотно повиновалась. Они выгрузили два сундучка. Один содержал ее драгоценности, которые она не хотела оставлять без присмотра, а другой — необходимые предметы туалета.

К тому времени, когда с этим было покончено, тени стали удлиняться, и в воздухе явственно почувствовалась прохлада. Взглянув на пробитую крышу, граф предложил развести костер. Дыра, по его словам, могла послужить дымоходом. Это потребовало еще одного выхода — за хворостом и сухими листьями. Собрать их оказалось нетрудно, а вот процесс разведения огня потребовал немалого терпения. В конце концов, огонь все-таки разгорелся, и Мадлен порадовалась уютному свету костра. Правда, тепла он давал крайне мало и сильно дымил.

Замерзшая и несчастная, Мадлен сидела на одном из одеял и куталась в другое. Глаза резало от дыма и усталости, а в желудке просыпался голод. Она понимала, что винить во всем этом некого, но в ней почему-то росло раздражение на графа, который держался так, будто неудобств для него не существовало.

— У нас осталась какая-нибудь еда? — с надеждой спросила она.

— Боюсь, нет, — невозмутимо ответил он. — Насколько я понимаю, вы проголодались?

— Умираю от голода! — (Он пожал плечами.) — И вы, конечно, не сможете добыть какую-нибудь дичь? — Только произнеся эти слова, Мадлен поняла, насколько они смехотворны.

— Чем добыть? — В голосе графа звучало крайнее удивление. — С чем я пойду на охоту?

Однако из чувства противоречия она продолжала настаивать на своем:

— Но у вас же есть пистолет!

На этот раз он, похоже, по-настоящему разозлился.

— С пистолетом не охотятся! И, между прочим, снаружи сейчас кромешная тьма! Я вам не какой-нибудь тать, чтобы рыскать в ночи. Моя дорогая, впредь постарайтесь быть благоразумнее!..

Столь резкая отповедь едва не довела ее до слез. Несколько мгновений стояла полная тишина — оба сожалели о сказанном.

— Попробуйте уснуть, — вымолвил, наконец, де Ренье.

Мадлен раздраженно фыркнула:

— Здесь слишком холодно…

— Но если я подброшу дров, мы задохнемся.

— Я знаю… Простите, Люсьен, я вовсе не хотела срывать досаду на вас. Теперь я понимаю, что нам надо было остановиться в…

— Что толку плакать над пролитым молоком! — Он широко улыбнулся, и она почувствовала, что тоже улыбается в ответ. — Вам действительно холодно?

— Да, и неудобно.

Не говоря больше ни слова, граф отбросил свое одеяло и вышел во тьму, чтобы вернуться через несколько минут с одним из своих камзолов и бутылкой дорогого коньяка.

— Вот это наденьте прямо поверх одежды, — сказал он, подавая камзол.

Она пробормотала слова благодарности и накинула камзол на плечи, наблюдая, как он открывает бутылку и с наслаждением нюхает содержимое.

— Это настоящий коньяк, — сообщил де Ренье. — Я берег его на крайний случай. На последнем постоялом дворе я уже готов был откупорить бутылку, но теперь очень рад, что обошелся тамошним вином. Коньяк нас согреет.

Он протянул бутылку Мадлен. Она редко пила столь крепкие напитки, и коньяк обжег ей горло, заставив глаза наполниться слезами.

— Надо пить понемногу, если вы не привыкли к нему, — запоздало предупредил граф.

Неверный свет костра слабо осветил его улыбку. У Мадлен странно сжало сердце.

— А знаете, вы изменились, — сказала она, сделав еще несколько осторожных глотков, и, к собственному удивлению, добавила: — Вы стали гораздо приятнее.

Граф рассмеялся.

— Более сомнительного комплимента мне еще не приходилось слышать! — Помолчав, он продолжил: — По крайней мере, последний год научил меня находить светлые стороны в любых неприятностях.

— Вроде сопровождения меня?

— Нет, Мади, — почти с нежной теплотой произнес он, — это мне вовсе не неприятно, уверяю вас.

— Какая галантность! Никогда прежде не замечала у вас этого качества…

Они продолжали передавать друг другу бутылку в согласном молчании, пока у Мадлен не закружилась голова. Граф рассудительно отставил бутылку.

— Теперь вам стало получше? — спросил он.

— Немного, — ответила Мадлен, во всем теле которой ощущалась приятная истома.

— Придвигайтесь ко мне поближе, — сказал он, протягивая руку. — Нам будет теплее, если мы сядем рядом.

Не задумываясь, Мадлен собрала одеяла и подсела к нему. Одно одеяло она набросила на плечи, а другим укрыла ноги.

— Это несправедливо, — заметил он с шутливым упреком. — Поскольку вы сидите на моем одеяле, то должны поделиться со мной одним из ваших.

Граф потянул на себя укрывающее ее ноги одеяло и тоже укрылся им.

Как Мадлен оказалась в его объятиях, она не могла вспомнить. Просто в какой-то момент обнаружила, что ее голова покоится на плече Люсьена. От него исходил запах ночи, смешанный с запахом трав и горького дыма. Мадлен такое сочетание показалось приятным.

— Вам удобно? — спросил он.

— Угу… и тепло.

— Мадлен, — тихо произнес граф, — вы знаете, что пьяны? И понимаете ли вы, что желаете со мной? — Он провел рукой по ее волосам, потом осторожно приблизил лицо для поцелуя.

Его губы были нежны, они манили своей сладостью, обещанием тепла и уюта. Никогда еще Мадлен не ощущала себя столь податливой. Ответить ему сейчас казалось для нее самой естественной вещью на свете. По ее телу медленно разливалась истома, не имеющая никакого отношения к выпитому коньяку. Мадлен тихо застонала и позволила своим рукам обвить шею Люсьена. Она услышала гулкие удары его сердца и бешеную барабанную дробь своего собственного и наслаждалась новыми ощущениями, которые он породил в ней.

На мгновение граф отстранился и, глядя на нее, страстно простонал:

— О Господи, Мади, сколько дней я до боли желал этого!..

В свете костра ее волосы походили скорее на бронзу, чем на золото, глаза были закрыты, а губы трепетали в предвкушении наслаждения. Расстегнувшаяся блузка приоткрывала краешек — в обрамлении кружевной сорочки — пышной груди Мадлен. Граф знал, что она находится под воздействием коньяка, но оторваться от нее у него не было сил. Многие месяцы он смотрел на Мадлен, страстно желая ее, и вот теперь оказался на пути обладания ею и не видел причин для остановки. Когда-то она принадлежала Филиппу, почему же теперь не может принадлежать ему? Мадлен станет его любовницей, они поселятся в Ренне, поскольку им нравится этот древний город, и будут счастливы.