За то, что ее жизнь нежданно-негаданно превратилась в малину, Ольга обожала мать. Готова была не только грязной тряпкой по морде получать – в чем находила определенную изюминку – но и… Даже придумать не могла, какие бы пытки выдержала от матери. Да что там – Оленька выдержала бы все! Потому что, как показала практика, все, что делала мама, шло дочери на пользу. Ежовые рукавицы, бесконечные порки, опять же тряпкой по морде – все это вылилось в один сплошной кайф.

Стыдно было вспоминать, что когда-то Оленька завидовала подруге. У той, вроде, родители нормальные, а у нее не мамаша – пиночет. И что Маринке толку от нормальных родителей? Кем они ее вырастили? Дура дурой. Ну да, замуж за Кебу вышла – отхватила кусок радости. Сама же называла его переходным вымпелом! А теперь из дому не вылезает, сопливого ребенка нянчит. Счастья полные штаны! Что она видит, та Маринка?! Чему ее родители научили? С какими умениями в жизнь выпустили? Вот бросит ее завтра Кеба – и что? Кончилась сопливая радость, одни сопли остались.

То ли дело Оленька. Это мамиными стараниями она в малиннике оказалась. Это маменька ей ежевечерние сюрпризы устраивает. До полного счастья Оле разве что статуса не хватает. Но и это не за горами. Она желудком чувствует: Дзюбинский практически готов предложить ей себя на тарелочке с голубой каемочкой. Вот тогда Оленька будет вся в шоколаде.


* * *

А пока что они с матерью радовались деньгам. Мебель новую купили. Бизнес раскрутился отлично.

Одна беда: Оленьке не перепадало ни копейки – деньгами в их доме по-прежнему распоряжалась Галина Евгеньевна. Но на этом можно было не зацикливаться: мама ее кормила, покупала одежду. Для школы – строгие костюмы, блузки с рюшами и прочую дребедень. Для работы – дешевые подростковые халатики, и дорогущее белье. Самая ходовая рабочая форма – старое Ольгино школьное платье да белые гольфы. А больше ничего и не надо: закрывай глаза и получай удовольствие.

Среди клиентов попадались и весьма достойные – тогда и зажмуриваться не было нужды. Особенно Оля любила Руслана Мамудовича. Она вообще всех клиентов звала по имени-отчеству – профессиональная фишка. Раз она школьница, то звать взрослых нужно или по отчеству, или дяденьками. Но «дяденька» слишком пошло – это выглядело бы дешевой подделкой под девятиклассницу. А имя-отчество в самый раз: вроде к учителю обращается.

Руслан Мамудович не был ни молод, ни хорош собою. Типичный представитель Кавказа. Дядечка лет под шестьдесят, невысокий, коренастый, чуть обрюзгший. С виду – совсем невзрачный, особенно без одежды – весь в шерсти, будто только что с пальмы слез. Может, кому и мог понравиться, но не Оле – той больше импонировали тонкие-звонкие, как Бубнов.

Однако в сексе Мамудович был силен. Для нее – идеальный партнер. Это был ее «Большой Вторник». Жаль, что ему хватало одного визита в неделю. Зато регулярно, и как раз так, как любила Оленька.

Мамудович с ней не церемонился. Другим клиентам тоже было, в принципе, плевать на ее чувства. Всяких хватало – и грубых, и грязных. Но «Большой Вторник» был особенный.

Он всегда вытворял, что хотел. Что забавно – именно то и тогда, что и когда хотела получить от него она. Запретов для Мамудовича не существовало. Такое любил, на что не каждая профи согласится, а не профи так и вовсе в обморок от одного намека сляжет. Иной раз даже Оленька смущалась. Кому другому, может, и возразила бы, но только не ему. Было в его взгляде что-то такое, что думать о возражениях не хотелось. Но даже если бы не этот взгляд – Оленька все равно позволила бы ему что угодно. Именно потому, что Мамудович был идеален. Куда до него Бубнову! Мамудович переплюнул его на счет «раз». И уж что совсем удивительно – после него Оленька была не способна обслуживать других клиентов. Вернее, обслуживала, если нужно было, но вполсилы, лишь подставляя себя, а сама бревно бревном. Позже они с мамой стали умнее: по вторникам составляли расписание так, чтобы все желающие уложились до прихода Мамудовича. Потому что ему Оленька доставалась вся – если и посещало ее чувство сексуальной удовлетворенности, то только с ним.

Периодически Оля думала о своей ненасытности. Не слишком часто, но пыталась всерьез разобраться в себе. Почему ее никто, кроме матери, не понимает? Ну, Маринка – та дура. А другие? Почему Кеба ее бросил? Она ему мало давала, что ли? Так ведь на совесть выполняла мамины указания – даже в критические дни он не слышал от нее отказа. Зато она от него слышала. И не только в критические дни. Уж теперь-то понятно стало – он ей пустой доставался, растрахивал свое добро с Маринкой. Но почему, почему он на Маринку полез?! Ему что, Оленьки было мало? Да она же ему с вечера до утра покою не давала! И в институте на каждой переменке бегала в каморку: отымей меня по-быстрому, любимый! Чего ему не хватало? Почему Маринка?!

А почему Леха от нее шарахался, как от чумы? Им ведь так здорово было в подъезде. Он же сам этого хотел – разве она тащила его по лестнице? Сам ведь ждал, когда она из туалета выйдет. Тогда почему ни разу не подошел, когда она его на аэродроме караулила? Потому что Кеба о женитьбе объявил? Подумаешь, препятствие. Какая разница, кто на ней жениться собрался – разве это сказалось на качестве секса? Здорово ведь было!

Почему Пертухов так странно себя ведет? Чего время зря теряет, разговоры разговаривая? Будто его смущает Оленькина доступность. Чушь какая – как раз доступность он и должен ценить в ней выше всего! Жена, небось, ничего кроме позы миссионера не знает. И он бы не узнал, кабы ни Оленькина доступность. Дурак.

Почему ее окружают одни дураки? Эх, жаль, Мамудович женат. Впрочем, будь даже холост – он для нее слишком стар. Где бы ей такого мужа оторвать? Чтоб богат был, как Дзюбинский, красив, как Леха, и половой гигант, как Мамудович. Еще и немножечко подл, как Кеба. Генка, конечно, сволочь, но он сделал ее по-настоящему счастливой, когда она уговорила его жениться. А потом точно так же сделал несчастной, отказавшись от женитьбы за неделю до свадьбы. Не так красив, как Леха, не так силен, как Мамудович, и уж совсем не богат – но почему же ей так больно до сих пор? Почему так хочется отомстить? А еще больше хочется забрать его у Маринки обратно.

А главное – почему он променял Оленьку на Маринку? Маринка ведь дура. И уж наверняка не так хороша в постели, как Оленька. Тогда почему?!

Может, проблема не в окружающих? Не в Кебе, не в Маринке, не в Лехе. А в ней самой? Норма ли ее вечный голод? Оленька-то не сомневается: это самая норма и есть. Женщина рождена для того, чтобы доставлять удовольствие мужчинам, и получать его от них. Но остальные могут воспринимать это иначе. Маринка как-то даже шлюхой обозвала. Кто бы говорил!

Нет, правда. Норма ли ее сексуальная неудовлетворенность? Может, они все правы, и Оленька просто распущенная? Недовоспитанная? Ну да, какое уж тут воспитание, если с детства только и слышишь от матери: «До десяти чтоб духу твоего здесь не было!» Приходилось сидеть на скамейке под подъездом одной, потому что другие дети давно по домам разошлись, к любящим мамам да папам. Одна Оленька как неприкаянная: каждый вечер ждала, когда очередной мамин «брат» выскользнет из подъезда, сияя сытой рожей.

Но нет, обвинять в своих бедах маму Оленька не могла: это она вырастила ее такой, какая она есть. Это мама превратила дочкину жизнь в малину. Нет, мама не виновата. Она хорошая. И такая же вечно голодная, как Ольга.

Вот ото что! Мать. Ее гены. Сама мама не виновата – ей ведь эти гены тоже в наследство достались. И Оленька не виновата – с генами бороться бессмысленно. А учитывая отсутствие яичника – так и вовсе не виновата! Недаром ведь доктор матушку предупреждал: природа свое возьмет, быть вашей дочери нимфоманкой. Оленьке, помнится, тогда очень это слово понравилось. Никакая она ни шлюха, она нимфа!

И ничего неправильного в ее жизни нет. Так карта легла. Все сошлось одно к одному: гены, операция. С природой не поспоришь. Природа дала ей команду быть вечно молодой и ненасытной. Значит, так тому и быть. В конце концов, это просто приятно. И для всех полезно: она получает удовольствие, и дарит его другим. Ну не дарит – кто сейчас что за бесплатно делает? Время такое: кто что умеет, тот то и продает. Опять же от Оленьки ничего не зависит: карта легла. Да и попробовала бы она против мамы пойти! Даже если бы отказалась клиентам за деньги отдаваться – мать бы ее насильно под них подсунула.

Нет, в самом деле – так карта легла. Чего рыпаться? От добра добра не ищут. Оленьку все устраивает. А если кому-то что-то не нравится – их проблемы.


* * *

На восьмое марта Дзюбинский преподнес Оленьке подарок. Не простой – золотой, да с бриллиантом. Колечко скромное в бархатной коробочке. Сработал план – недоступность иногда полезна.

И снова было подано заявление в загс. Свадьбу назначили на восемнадцатое апреля. В благодарность Оленька дарила Виктору больше времени, уговорив мать не брать новых клиентов. Ну а старых нужно беречь: они ей и после свадьбы пригодятся – бизнес есть бизнес.

Однако жениха к телу пока не подпускала: пусть сначала женится, а то знаем мы таких, опытные. На всякий случай продолжала звать его по имени-отчеству, блюла дистанцию. А то назови на «ты» – тут же без трусов окажешься, а без них уж никаких секретов не удержишь. Нет уж. Допуск в спальню – только в брачную ночь!

Все бы хорошо. Но Вовка… Оля видела, что тот творит в школе. Ну ей-то по барабану – пусть творит, не ее проблемы. Так ведь он, паскудник, и дома отца изводил – Дзюбинский на каждом свидании жаловался, что не может найти с ним общий язык.


Вовка не желал мириться со скорым появлением в доме мачехи. И года после маминой смерти не прошло, а отец уже утешился, предатель.

Когда тот закрутил с училкой, Вовка плакал, уговаривал отца не оскорблять память матери. Уж он-то помнил, как родители любили друг друга. Куда все делось? И это – та самая любовь, о которой столько говорят? Только мать умерла – а отец уж другую прогуливает под ручку.