Если бы он только знал, что в этот момент происходит в душе Золотарева!!! То побоялся бы аварии или риска вынужденного совместного суицида.

– Рита, – спустя пару минут скрипнул зубами Миша. – А чего она в Москву с Кампински?

Его голос звучит странно, глухо. Талгат пожимает плечами:

– А я знаю? По пути.

– Да ты вообще ни хуя не знаешь! – Золотарев увеличивает скорость до предела. – Джамка тебе голову задурила, а ты и веришь ей, дурак!

Исин не готов был к такому стремительному переходу.

– Поосторожнее, – предупреждает.

– Да я не со зла, – с досадой отвечает Михаил, – просто смеяться над тобой же все будут, приехал дурачок из Центра, а на ней пробу уже ставить негде, – он бросает быстрый взгляд на Талгата, – ну, хочешь, остановлю сейчас, выйдем, в морду мне дашь. Если полегчает…


– Про Питер, как про любой другой город, можно собрать миллион мнений. Я знаю людей, которые просто живут в нем. Просто родились в этом городе, как и я, но не имели тетушки, упертой в любви к Ленинграду. Они росли там, учились, женились и прочее. Они и есть Питер в каком-то смысле.

Устроившись в соседнем кресле, скинув босоножки и обняв колени руками, Рита слушает рассуждения Ольги. Предложение «обнулить» все взаимные определения неожиданно сбросило с плеч (или с души) неподъемный груз. С ним свалились обиды (что может быть хуже и бессмысленнее этого чувства?), стало легче дышать, говорить, мыслить.

Ольгины слова рисуют в воображении Риты невидимый город, как тогда, когда она творила свой проект «Северо-Запад».

– Я знаю тех, кто мечтал увидеть Питер. Стремился изо всех сил и даже шел на какие-то жертвы или риск, а потом оказывался разочарованным. Не рисуй себе идеальный город. Питер вовсе не такой, в нем, как у любого человека – есть куча недостатков, достоинств, и то и другое противоречиво.

– Не буду, – с легкой улыбкой заверяет Рита. – Но мне очень любопытно будет посмотреть. Город, как ни крути, легендарен с самого своего основания. Это не Москва или тот же Киев, которые просто выросли из стихийного, древнего поселения.

– Да. Ты права, – Ольга отмечает согласие наклоном головы. – Питер очень своеобразный по духу город.


– …а ты? – спустя немного времени Рита решается на тихий вопрос. – Почему ты в нем не осталась тогда?

Она исподволь смотрит на Ольгу. На четкий профиль любимой, самой необычной и дорогой сердцу женщины.

– У меня тоже неоднозначны отношения с ним, – отвечает, наконец, Кампински. – Он дал мне характер, чувство прекрасного и сурово отправил в мир искать свой собственный путь.

– Не знаю, Рит, как точнее тебе сказать, – Ольга чешет кончик носа. – За первые шесть лет моей жизни в меня, как в маленький комод, было втиснуто слишком много противоречивых событий и информации. Я не представляю, как можно было бы тогда повернуть события иначе, чем они сложились. Да теперь их и не изменишь. Я стремилась обратно. Все детство и юность жила этой единственной мечтой – это был стимул учиться, взрослеть, а потом вдруг все кончилось не самым лучшим образом. Сначала я лишилась лучшего друга, затем первой любви, а потом мечты рухнули, когда я поняла, что того Питера нет – он плод моего собственного воображения и теткиных рассказов. Есть улицы, каналы, здания. Но чего-то такого, что передавала мне тетка Соня при жизни, нет.

– И ты решила покорить Москву? – Рите очень хочется верить, что Ольга никому еще не рассказывала о себе так откровенно, доверительно. От осознания подобной избранности, щекоток в животе разливается волной нежности.

– Да, – уже веселее подтверждает Кампински. – Я ж вредная, как этот город. Все вопреки, все из принципа. А ставка меньше, чем золотая столица, что это вообще?


В белую ночь как-то само собой забываешь о времени. Кажется, что его вовсе нет, часы нагло врут.

Прокатив «гостью» особенно любимыми и уютными на свой собственный взгляд/вкус улицами, Ольга паркует машину у дома с аркой. Поясняет:

– Там проходной всю жизнь был, но сейчас шлагбаумов нацепляли, не проехать.

Выйдя из машины, Рита запрокидывает голову вверх, чтобы окинуть взглядом старинное здание, небо над ним. Оборачивается назад – там, в канале струится белая ночь.

Подождав, пока Рита осмотрится, Ольга кивает дальше – пойдем.


– Здесь немного непривычно будет для тебя, – запоздало сообщает в парадном. – Это, конечно, не известная всем ротонда…

Потеряв последнюю способность выражать эмоции словами, Рита становится в центр своеобразного узкого «колодца». Лестница винтом уходит в… пропасть. В высоте так призрачно темно, что начинает казаться, будто ты смотришь не вверх, а вниз.

– Всем не всем, а я точно ничего не знаю ни о какой ротонде, – на всякий случай Рита время от времени касается рукой отполированных временем перил. Квартиры здесь расположены со странным подъемом в половину этажа.

– Потом покажу. Если интересно будет, – на условно третьем этаже у страшно-бордовой двери Ольга достает ключи. – А пока пришли.

Стена слева от входа хранит следы коммунального прошлого в виде трех дверных звонков, которые, скорее всего, давно не работают, но навечно прикрашены к этому месту масляной краской. Звук открываемого замка эхом уносится в неизвестную высь, под темные своды парадной. Рита чуть ежится от наползающей жути – в паутине этой неясной мглы над головой наверняка застряли души, призраки и бог/черт знает, что еще.

– Прошу, – Ольга спасает приглашением пройти в «хоромы». Рита торопливо шагает вслед и невольно берет Кампински за руку.

– Мы… еще в нашей вселенной? – неконтролируемо повисают ее слова в вековом сумраке.


Длинный, узкий коридор с затертыми от времени обоями на стенах упирается в странный деревянный сарайчик и сворачивает влево. По левой же стороне коридора сереют две двустворчатые двери со вспучившейся масляной краской, справа темнеют ниши двух заложенных кирпичом окон и одно действующее (мытое, наверное, еще до эпохи исторического материализма), а над всем общим великолепием с высоты более трех метров едва угадывается лепнина, забеленная вусмерть потемневшей от времени и печали известью.

– Это Питер, детка, – хмыкает Ольга, сама обалдевая от происходящего вокруг «великолепия». Она впервые словно увидела его другими глазами и теперь сама в шоке.

Коридор наполняется мертвенно-белым освещением двух завитков энергосберегающих ламп.

– Аааа-ха, – умудряется выдавить из себя Рита, не трогаясь с места, – вот это… даа.

– Идем, – тихо и немного нервно смеется Ольга, прячет Ритину лапку в свои ладони, – добоимся до конца, а потом я отвезу тебя обратно.


Первая комната оказалась пуста. Квадратная, с двумя высокими узкими окнами и кантом потолочной лепнины, уходящим прямо в стену.

– Вообще, тетя говорила, что здесь раньше была зала, но этого даже она не помнит, а эти фанерные стены официально перестраивались при ее жизни два раза, – поясняет Ольга, провожая Риту дальше. – Первый, когда поженились соседи и решили объединить жилплощади, второй после пожара. Еще бытовали какие-то подозрения… но я их не помню.

– А при тебе уже было так? – вторая комната – это ровная половина/копия первой.

– Да, только чище, почти стерильно и все в побелке. Тетка Софья страшно боялась грибка, инфекций и паутины. Поэтому известью все поливала от души.

– Туалет? – странный «сарайчик», сколоченный из досок в коридорном повороте, внезапно оказывается сортиром. Другое слово к этому вонючему углу Рита не смогла подобрать. Да и первое решила вежливо оставить при себе.

– Угу, – фыркает Ольга, – плюс умывальня. – Лампочка под потолком недовольно и нехотя просыпается тем же светом мертвого дня. Он растекается по трещинам древнего кафеля, сгущается на дне замызганной ванны, чтобы потеками слиться в канализацию.

– Вот это все, конечно, разберется. Так? – невинно вопрошает Рита, а Ольга оглядывается по сторонам ее, Ритиным, взглядом – «истинно – декорация к голливудскому триллеру».

– Эээ, да, – отступает на шаг, пропуская Риту дальше.


В последней комнате на Риту нападает нервный смех – странная геометрия стен со скошенным углом, гамак, подвешенный к потолку с особым старанием – судя по откоцанным кускам штукатурки, в углу камин с полкой, изразцами и следами чьего-то упорного желания тепла с уютом, выдымленное вокруг черной тоской о несбывшемся.

– А я уж думала, мне нечему здесь больше удивляться! – для пущей уверенности Рита дергает гамак, заглядывает в него – настоящий?

Ольга стоит позади, кивает:

– Да, тут мой брателло жил некоторое время.


Длинная, узкая кухонька со старой мойкой и ее ровесницей газовой плитой даже разочаровала Риту своей обычностью. Кроме, пожалуй, вида – прямо в ее окно сонно заглядывают два соседских.

Если окна комнат выходят на большее пространство двора (скорее бассейна, чем колодца), то кухня уютно прячется в некий аппендицит с подходом к – па-бам – черной лестнице!

Дверь в углу, которую Рита сначала даже не заметила, а затем сочла странной бутафорией, оказывается действующей, рабочей и вовсе не той, что искал бедненький Буратино в каморке старого Карло.

– Два входа в одну квартиру? – Рита выглядывает на лестничную площадку. Ее углы и закругленности вообще не поддаются Ритиной логике. – Для кухарок, что ли?

– Маман с отчимом в основном этим пользовались. Комнату у парадной они обычно сдавали квартирантам.


– Вот это дааа, – вояж окончен. Рита закрывает дверь, оборачивается к Ольге. Последняя, в общем, уже готова к отказу – ни один здравомыслящий человек (в Ритином положении) не возьмется за этот кошмар даже за очень большие деньги.