В последнее время вся былая «понятливость», все первоначальное мамино стремление доверять дочери (самой распоряжаться своей жизнью), медленно, но верно, стремится к нулю. Что на фоне сложившейся ситуации с невозможностью найти работу, а следовательно, денег на самостоятельную жизнь, грозит потопить вовсе бумажный кораблик Ритиного зыбкого права… Эти нерадостные мысли, нахлынувшие волной, настолько поглотили внимание Риты, что очнулась она только в Ольгиной квартире от осознания, что они здесь одни, на всю ночь, только вдвоем.


– О! Паниковский вернулся, – хмыкает Ольга, заметив осознанный, наконец-то, Ритин взгляд. Правда, рискующий теперь провалиться в иную бездну – страха.

– Так, пока ты здесь, – Ольга смотрит Рите в глаза. – Сообщаю сразу, никаких коварных интимных планов в отношении вас у меня нет. Только подготовка к завтрашнему собранию, и это исключительно сольно. На нее уйдет примерно половина ночи, в остальное время крепкий и здоровый сон. Поняла меня? – она дожидается утвердительного кивка. – Гуд. Теперь пойдем, я проведу тебе экскурсию и смоюсь в душ…


Креативное пространство чужой квартиры нескромно пялится на Риту со всех сторон характером хозяйки.

Двадцать пятый, самый последний этаж дает высоту птичьего полета и сумасшедший вид из окон. Окна вообще занимают большую часть внешних стен во всю высоту от пола до потолка. Студия с частично вторым этажом, где на половину высоты/площади комнаты раскинулась в чувственной широте кровать. Перечислять дальше все поражающие, удивляющие и прочие необычные для Риты факты – пальцев не хватит.

«Поэтому начнем с чего-нибудь попроще», – войдя в сектор кухни, Рита отыскивает средство для кипячения воды, в простонародье чайник. Затем достает из сумки коробку с новым заварочным. Округлый, стеклянный, о таком когда-то только мечтала Наира, самая молодая из жен незабвенного арт-деда. Самая невозможная и интересная, очень живая, смешливая, вспыльчивая, с красивым голосом, витиеватыми песнями. Она сажала маленькую Риту на расписную кухонную тумбочку и учила премудростям кулинарии, легко переходя с русского языка на хинди, затем один из армянских диалектов, ругалась исключительно на немецком, и это звучало очень страшно. Вспоминая, Рита улыбается. Именно она, еще тогда в нежнейшем Ритином возрасте, привила ей любовь к индийскому черному чаю, которую, в свою очередь, вывезла непосредственно из Ассама. С нее дед обычно писал фентезийных богинь, пребывающих в священном экстазе, нимф в особенно пикантных ситуациях…


Закусив губу, Рита заливает кипятком подготовленную заварку в подготовленном заварнике, закрывает крышкой. Но видение не исчезает, словно из магического хрустального шара (в данном случае из метели внутри стеклянной сферы чайника) на нее с лукавой, томной полуулыбкой смотрит сама Иштар. Послушные ей чаинки красиво и плавно танцуют, кружась, касаются друг друга, распускаются в листья. «И как бэ намекают» – рождается в голове ироничное Ритино отношение к наваждению, но не умаляют его нисколечко. Жар уже попал в кровь, противоядия нет.

– Только этого мне не хватает, – с бешено бьющимся сердцем Рита опасливо оглядывается на запертую дверь ванной комнаты, за которой некоторое время назад скрылась Ольга. Фантазия самовольно рисует комикс эротико-порнографического содержания на тему нечаянной встречи в душевой кабине…


…Когда спустя немного времени Ольга в пижаме появляется в секторе кухни, воздух уже терпко настоян на чайных листьях. Рита, сидя в высоком барном стуле, смотрит на Москву, а Москва влюбленно глядит в ответ.


– Спасибо, – Ольга принимает кружку из Ритиных рук и чуть поднимает ее, словно бокал с вином «за здоровье». При этом ее голос звучит по-вечернему, по-домашнему. – Не знаю, что за магия в нем или химия, но чувствую, подсела я крепко.

Рита не смотрит в глаза, улыбается. Что-то странное видится в ней Ольге. Невидимо внешне, она изменилась внутренне.

«Чем она тут занималась помимо чая?» – рождается законный вопрос, не имеющий пока ответа.

– Я достала тебе в ванную полотенце и халат, если ты тоже захочешь… – продолжает Ольга. Правда, последнее слово в фразе остается непроизнесенным, словно потерянным в туманности задумчивого Ритиного взгляда (его ей все же удалось поймать и самой следом с головой угодить в ловушку).

– Это тебе спасибо, – вежливо отвечает Рита и в два взмаха ресниц отправляет обеих туда, где от высоты перехватывает дыхание. – Конечно. Я. захочу… – ее голос тонет в тишине вечера, почти черных от этого самого вечера Ольгиных глазах, двусмысленности произнесенных слов, сознании истины – «Мы здесь/сейчас абсолютно одни».

От нее явь перед глазами качнулась, поплыла, словно опьяненная крепким алкоголем.


…Не помня, как оказалась в душевой кабине, Рита закрывает глаза. Здесь, наконец, можно позволить себе расслабиться. Вода нежно принимает пленницу в свои объятия, струится теплом вдоль тела, ластится. Рита глубоко вздыхает. Здесь никто не увидит ее, не узнает, как память нескромно (почти насильно) достает из подсознания реальные сцены прошлого. В которых Ольга бесстыже учит Риту любви, словно вода, исследуя тело внимательными руками, проникая в сознание ласками, в душу голосом. Настоящее безмолвно застывает в воздухе, бегуном на старте, в соревнованиях, где призом станет жизнь.

Рита лишь отчасти испугалась, заглянув минутой раньше в Ольгины глаза. Она хотела ее так же дико, нежно, животно, как и раньше, еще неизвестно, кто из нас чье большее безумие – я твое или наоборот?

Оставив Кампински в сумерках и молчании, она щелкнула задвижкой двери в ванную комнатку. Этот щелчок слегка разряжает нервозность ситуации, теперь они разделены физически сдерживающим фактором, тонкой металлической пластинкой…


В пространстве студии, олимпом возвышающейся над бескрайностью звездно-фиолетовой ночи, подсвеченной суетящимися далеко внизу огнями машин, реклам, фонарей, покинувшей ванную комнату Рите кажется, что даже воздух слегка потрескивает электричеством. «Странно. Отчего бы?» – ибо Ольги здесь нет. Так, во всяком случае, сообщает ей внимательный взгляд.

Второй взгляд подтверждает, действительно, ни души.

«Сбежала от греха подальше?» – Рита оставляет халатик внизу, поднимается по лестнице на импровизированный второй этаж, всецело занятый постелью, и поздно понимает ошибочность поспешных выводов. Ольга никуда не собиралась сбегать, она здесь!


– Ой, прости, – шепчет Рита, сердце испуганно «екает». – Я не знала… лягу снизу…

– Как скажешь, – насмешливо звучит в ответ Ольгин шепот. Она обнимает Риту и не отпускает. – Снизу, так снизу…

Под спиной оказывается прохладный, мягкий шелк простыни. Он безумно приятен горячей от желания коже, происходящее Рита осознает вспышками, эпизодами.

Вот она на последней ступеньке едва не падает вниз. Вот она падает, но гораздо ближе, и едва успев испугаться, судорожно сжимает Ольгины плечи, ощущая своими ладонями бархат кожи, губами чуть солоноватый вкус. Прижимаясь всем телом, болью осознает, как смертельно соскучилась по Ольгиным ласкам. Целует в ответ, словно пьет без остатка, без опасения быть выпитой до предела. По мере возрастающей жадности/вольности касаний, дышит все глубже и почти рычит от ярости невыносимо-звериного желания убить Ольгу за этот негромкий, бархатистый смех, а после в клочья разрывает тишину затянувшегося молчания единственным именем, когда пальцы резко и сильно входят внутрь. Нет больше глупых обид, нет прошедшего в коме ожидания месяца, ничего нет, кроме ее рук, губ, запаха. Движения становятся все сильнее, требовательней. Царапая шелковый плен вокруг, Рита отдается Ольге настолько, насколько вообще можно отдать себя, превратившись в единое сердце мироздания, пульсируя в ее руках, взрывается раз за разом немыслимой, ослепительной молнией наслаждения. После парят вдвоем высоко-высоко, замирают усталостью, осыпаются вниз дождем из звезд, едва не сгорев в атмосфере, становятся облаком тихим и невесомым. Засыпая в изнеможении на любимом плече…


…Где ночь словно миг.

Быстротечна, как жизнь, а жизнь не больше древнего танца иллюзий – проекция, тень нашего представления об этой самой жизни.

Обнимая подушку, Рита медленно просыпается, проявляет параметры нового подключения «день следующий». Продолжает при этом лежать с закрытыми глазами, тем самым все еще удерживая послевкусие дня предыдущего, он безвозвратен, но непременно останется в новом, ибо он его основа, как и все другие, ушедшие раньше.


До смерти хочется плакать. Прикрывшись подушками и одеялами, громко, навзрыд от бессилия исправить, что-либо изменить в их общем, как ни крути теперь, прошлом, чтобы иметь шанс на будущее.

Ей все приснилось, намечталось, а на самом деле большую часть ночи Ольга, как и обещала, провела внизу за ноутбуком, затем свернулась калачиком на диване, страсть не более, чем вольные фантазии.

«Кто ж из нас более бесчестен после этого?» – Рите до невозможности стыдно перед наступающим днем, слезы плохо впитываются в шелк, расползаются после влажными пятнами.


«У меня где-то в шкафу наручники спрятаны, те самые, – пялясь в расплывающиеся перед глазами строчки недописанного доклада, сама себе мысленно обещает Ольга. – Пристегнуться к стулу, ибо невозможно стерпеть», – мысль о Рите, спящей в ее кровати здесь и сейчас, безумием поглощает все вокруг.

«Я обещала ей полную безопасность. Я не клялась, но дала слово, и я сдержу его, даже такой нелепой ценой».

– «Северо-Запад», административно-жилой район… – тихо читает сама себе вслух. – Я хочу тебя, черт… – выдыхает, трет глаза. – Да, наручники и маску, и еще кляп, чтобы заткнулась. Где здесь в тексте про «хочу»? А утром будет на пятьдесят оттенков ржачнее, когда она меня найдет в этой «боеготовности».