– Ясно, – Рита выдавливает из себя дежурную улыбку, поворачивается к столу, неловко задевает лежащую на краю папку, из которой тут же на пол высыпаются разнокалиберные готовые снимки. Пытаясь их поймать, роняет подставку с маркерами, карандашами, ручками. Краснеет.

– Я зайду позже, – сбегает Ольга, чувствуя себя препротивно.

На улице все тот же серый февраль и Городок, который теперь кажется еще более унылым, чем прежде.


Доставив мрачного, как повелителя темных сил, отца в офис, Мишка сослался на дела и поспешил улизнуть из серого здания, ставшего в последнее время тюрьмой, а не фундаментом надежности и стабильности жизни.

Сначала он хотел позвонить, но потом понял, что уже поздно – уже припарковался у подъезда нового дома, где со вчерашнего дня должна обретаться Кампински. Только вот машины ее нет на привычном (со вчерашнего дня) месте. А значит, нет и ее самой.


В четвертом классе они неожиданно подружились. Заклятые враги – Золотарев и Кампински единодушно были выбраны учителями для защиты чести класса и школы на городской физико-математической олимпиаде.

Неожиданно для самих себя они составили потрясающий дуэт, сплоченный экстремальной ситуацией. Они понимали друг друга с полуслова и полувзгляда. Дополняли и поддерживали. Они стоили сотни участников и завоевали самый высший балл. Но самая большая победа для обоих состояла в том, что они научились слышать друг друга. Это же стало и их бедой в новых сложившихся отношениях. Ибо под дружбой «не разлей вода» скрылось от посторонних глаз дикое и безумное соперничество буквально во всем, усложняющееся тем, что и Золотарев и Кампински легко могли просчитать каждый следующий шаг друг друга и успеть сделать этот шаг первым.

Последующие несколько лет Мишкины родители только успевали удивляться многообразию интересов собственного сынули, а Олины бабушка с дедушкой устало вздыхали – это не девочка, это черт в невинном обличии!

В отчаянной и интересной гонке незаметно пролетели несколько лет, когда Мишка внезапно обнаружил новые и странные оттенки чувств к заклятой своей подруге. Проснувшиеся гормоны ехидно-доверительно подсказывали ему новые способы и плоскости, в которых тоже можно было бы посоревноваться, и он с воодушевлением принялся просчитывать новые ходы, вынашивать радужные планы об их с Кампински романе. Да! А почему нет? Она привлекательна. Она надежна. Она друг, в конце концов!


Глядя сейчас на пластиковые окна третьего этажа, Мишка усмехается себе прошлому.


Это был ее шестнадцатый день рождения. Он готовился к нему, как вся советская армия готовилась к штурму Берлина. Выбирал подарок и цветы, продумывал стрижку, одежду, свою речь. Отрабатывал перед зеркалом жесты и интонации. В мечтах он не раз уложил ее на все, что хоть как-то могло послужить опорой в этом нелегком деле, и в назначенный час получил жесточайший отказ.

– Я не люблю тебя, Золотарев! И не хочу! – едва сдерживая слезы, кричала она после его объяснения так, словно он действительно предал ее. – Ты же был моим другом! Как ты мог?! Как ты мог такое подумать?!

В одночасье Мишка лишился верной подруги, нежной возлюбленной и предполагаемого первого в своей жизни секса. Но так и не понял в тот день – почему?


Телефонный звонок отвлек от тени воспоминаний – Джамала позвонила сообщить о списке текущих дел и между делом узнать – Куда ты вообще пропал? Все хорошо? Что-то случилось?


– Я без звонка, – Оля растерянно пожимает плечами. Бабушка хлопочет, что это неважно, и врасплох ее еще никто никогда не заставал. – И не застанет!

– Уж единственную свою внучку я всегда найду, чем угостить! – настойчиво усаживая за стол, успевает заметить. – Хотя, ты всегда была худовата, этим не удивишь. А в остальном похорошела. Повзрослела. Посерьезнела. А где твои вещи-то?

– Она и впрямь на сестру мою в молодости стала похожа, одно лицо! – не давая Ольге ни шанса вставить хоть слово, замечает дед. – А Соня – копия наш отец была, а отец был весь в моего деда-исследователя, который ушел с экспедицией в Гималаи, да так и не вернулся…

Пользуясь тем, что старики все сами за нее себе расскажут, Ольга на минуту останавливается у старого трюмо. С полочки на нее внимательно и серьезно смотрит странная женщина в строгой военной форме. Она не попадает ни в один из признанных канонов женской красоты и вместе с тем она завораживающе прекрасна, как яхта, автомобиль или межконтинентальная ракета перед стартом. Стремительные и вместе с тем плавные линии – собранное, сильное тело, спортивная по-спартански фигура в одновременно напряженной и изящной позе. В детстве и юности Ольга почти каждый день сравнивала свое лицо со старыми фотографиями Софьи Игнатьевны, после – забыла. Сейчас же удивленно смотрит на собственное отражение. Ее всегда раздражала в себе эта слишком светлая кожа (там, где у смуглых ничего не заметно, я же открыто демонстрирую каждый прыщ или эмоцию), слишком темные на ее фоне глаза с золотисто-русыми, в цвет волос, ресницами и непередаваемо-фамильная посадка головы.

«Так и есть!» – теперь это не просто «прямые брови, высокий лоб и классический, римский нос», это некая совокупность, как признак породы у собак.

Иронично скривив красивые губы, Ольга все равно осталась похожей на свою гордую двоюродную бабку, отвернулась.


– Дед недавно фотографии все старые разбирал, – доверительно делится бабушка, собирая на столе целый чайный пир с пирожками, конфетами, вареньем, зефиром и бог знает, чем еще.

– Хочу в порядок привести семейный архив, – соглашается Федор Игнатьич. – И тебе оставлю после. Ты, точно знаю, всю эту память сохранишь. Ты наша кровь и наша фамилия, не то что Дашутка…эх…

Бабушка прикусывает кончик языка, ждет, пока муж покинет гостиную.

– Совсем осерчал он тогда на Дашеньку, – вполголоса жалуется внучке, едва крепкая, с армейской выправкой фигура, пропадает за портьерами. – С тех самых пор так и не знается ни с ней, ни с зятем, и даже Дениску не признает. Ты-то сама мать давно видела?

В глазах бабушки и строгом ее голосе укор, за которыми прячется житейская, бабья такая вина за непутевую дочь.

– Давно. Я не хочу об этом говорить, – твердо отвечает Ольга. Спустя много лет, она научилась отвечать на этот вопрос не лукавя. – И встречаться нам незачем.

– Она твоя мать, – звучит убийственный житейский довод.

– У меня еще и отец есть, теоретически, адмирал, – отвечает детская обида. – Но он хотя бы не выгонял меня из собственной квартиры…

– Ты здесь по работе? – громкий голос деда отправляет в тень прозаичные дрязги. Федор Игнатьевич заполняет своей персоной гостиную. – Ты без вещей, но на машине.

– Да, дедуль. Мне компания предоставляет квартиру, – с облегчением отвечает Оля. – Буду проектировать новый район.

– Ишь ты! – хмыкает дед, садится напротив. – С Золотаревыми? – в восемьдесят семь его взгляд прям, тверд и ясен. Бабушка наливает ему чай в старую, большую, глиняную кружку.

– Где-то с ними, а где-то и против, – в голосе девушки слышен задор. – Только я все равно своего добьюсь! Вот увидите!

– А район-то где? – интересуется бабушка.

– Что-то у них не идет толк в последнее время, – сомневается дедушка. – Что ни возьмут, все потом стоит долгостроем.

– На болотах, – серьезно отвечает внучка и изо всех сил скрывает, что всерьез боится услышать неодобрение. Ведь это действительно сумасшедшая идея и действительно близкие люди. – Там самое удобное и выгодное во всех отношениях расположение.

– Кроме только болот, – бабушка озадаченно замолкает.


Ольга переводит взгляд. Из глаз деда Федора на Ольгу смотрит целая эпоха. Больше чем полвека назад он приехал сюда в команде молодых инженеров-конструкторов для проектировки и строительства огромного завода. Городок в то время был в несколько раз меньше нынешнего, а кое-где из-за скопления строительных вагончиков-времянок напоминал невиданных масштабов цыганский фестиваль. На «подъем» завода со всей страны слетались будущие специалисты, энтузиасты, невесты, что привело к первому строительному буму. Заводской район поднялся в считанные месяцы – стандартные двух-трехэтажные дома, расставленные, словно солдатики на широком плато, продуваемые всеми ветрами и с перебоями в работе водопровода. Тогда и это жилье было роскошью!

– Потом было принято второе решение – Октябрьский район. То, что позже назовут «хрущевками», выткалось «коробками-микрорайонами». Он аккуратно и гармонично вписался между Заводским и Мещанским (историческим) центром. На мой взгляд – это был самый вменяемый проект за все годы до и после. Потому что потом девятиэтажками подняли Светлый – кластер зомби, – дед Федор поморщился. – Однотипные, серые панельки у черта за пазухой. Ни подойти, ни подъехать. Вечно замусоренный и задымленный.


– Его крестный отец Никитка Золотарев – на нем он пришел инженером и поднялся выше. – Федор Игнатьич берет паузу на глоток остывшего чая. Ольга молчит, систематизируя услышанное, многое из прозвучавшего она знает, но все же это не умаляет интереса. – Тогда тоже звучали предложения об освоении «Северо-Запада», – задумчиво продолжает дед, глядя в относительно близкое прошлое. – Их громче всех высказывал Юра Афанасьев, хотя, в то время он был уже далеко не Юрой.

– Он тебе в отцы годился, – вставляет бабушка.

– Он до самого конца не выглядел так, – отмахивается дед Федор. – Это не человек был, а ходячая атомная станция. От него можно было всю городскую энергосистему подпитывать в случае ядерной войны.