– Тогда никакие софистские повороты… хвала Сократу! – знакомый автомобиль, подкатывающий к дому, вызывает последнее восклицание в многообещающей тираде воительницы Дианы и ускорение прогулочного шага до скорости взлета реактивного истребителя.


– Павел Юрьевич, – Рита хитро улыбается и скашивает на маму глаза, как бы намекая на взрывоопасные обстоятельства. Мама Диана не видит дочь за своей спиной. Соню же буквально разрывает смех, но она геройски сдерживается, прыгает от странной щекотки, разливающейся в животе из-за того, что у взрослых происходит нечто острое и совсем-совсем непонятное.

– Душа моя, – басит большой, бородатый Афанасьев, похожий на деда мороза в летнем отпуске. – Мы воспитали хорошее поколение. Беспокойное, талантливое и очень упертое.

– Но ты убедил его? – по одним ей известным приметам, женщина понимает, как невозможно устал ее мужчина. Это факт, сдобренный еще тем, что любимый муж жив, здоров и сейчас рядом с ней, гасят львиную долю негативных эмоций.

– В следующий раз, когда кто-нибудь явится в наш дом и предложит мне стать миротворцем… – он не успевает закончить, Диана моделирует фразу по-своему.

– Ты обязательно повторишь свой подвиг. Или это будешь не ты! – что-то обреченное слышится в ее шутливом отчаянии.


Помахав на прощание маме, Соня еще смотрит, как Рита исчезает за поворотом, и лишь когда ее образ скрывается окончательно, поворачивается вперед, где дедушка с бабушкой негромко беседуют о «район Северо-запад обязательно будет».

– А почему мама не поехала с нами? – громко спрашивает девочка. Ей немного и много грустно от этого. – Я бы показала ей свою клумбу.

Бабушка Диана поворачивается к внучке. Она улыбается, но в легких морщинках у глаз Соня видит грустинку (словно бабушка хотела бы поплакать, да улыбка ей не дает это сделать).

– У твоей мамы сейчас много неотложных дел, – мягко произносит Диана. – Но даю тебе слово, что скоро, на выходные она приедет.

– Хорошо, – Соня уже знает, что «слово» это что-то невидимое, но очень весомое, такое, что не дает врать и нарушать обещание. Оно представляется ей волшебством, действующим на людей из своего волшебного мира.

– Я беру твое слово и даю тебе свое, – обещает девочка. – Что сделаю клумбу для мамы еще лучше, чем сейчас есть.

– Принято, – почти серьезно отвечает Диана.

«Полностью серьезной она, наверное, никогда не бывает», – думает Соня.

«Вот бабушка Нина бывает. И даже сердитой. А баба Диана другая совсем».

За окнами машины тем временем заканчиваются городские кварталы, начинается пригород с перелесками и лугами.

Дед включает негромкую музыку. Он называет ее ковбойской, а мама говорит, что это «кантри». Соне нравится такая музыка, и она улыбается деду через зеркало.


– Задворский на поверку оказался нормальным чинушей, – Мишка в красках поведал отцу о событиях последних нескольких часов. – Ему пообещали имя отца-градостроителя, и он сразу начал с нас требовать сроки.

Никита Михайлович довольно крякает. Отсыревший после третьей кружки горячего чая, он сидит в старых трениках, фланелевой рубахе и плетеных шлепанцах на босу ногу.

– С Афанасьевым это вы хорошо придумали, – вечер тает сахарной ватой, сливочным маслом с маааленькой ложечкой дегтя. – Ее идея была?

Вопрос отца незаметно портит Михаилу настроение.

«Ну почему сразу ее?!»

«Неужели ты действительно считаешь меня глупее или менее самостоятельным?» – досада разливается привкусом горечи.

– Нет, – словно его не касается, не задевает, Миша пожимает плечами. – Моя.

Приехав со встречи, он прямиком отправился к отцу. Последнего нашел сидящим в плетеном кресле на веранде у протопленной бани. В воздухе едва ощущается смолистый дымок березовых и лиственных полешек. Отец принципиально топит баню исключительно дровами по своей собственной системе.

– Раздевайся. Парная сегодня что надо! – он кивает на рабоче-официальный прикид сына. – Я скажу матери, она тебе полотенце и сменку принесет, пока Светка с пацанами не пришла.

Миша знает, что отказаться нет шансов, и если быть честным до конца, то и не хочет (отказываться).

– Тем более после такого дела, – продолжает Никита Михайлович. – Сам бог велел.

– А чего она пешком? – Мишка стягивает рубашку как в детстве, расстегнув лишь две верхние пуговицы. Глухо (из-под одежды) звучит голос.

– В рейсе, – коротко отзывается отец. Дальше слышен стук калитки, звонкие голоса племянников.

«Раньше к ним непременно примешался бы Сонькин», – скомкав последнюю мысль вместе с несвежими носками, Мишка оставляет их на лавке и делает шаг в горячее лоно парной.


Проводив «своих», Рита вернулась в кофейню, заинтересовавшую ее сегодня утром.

Странное желание побыть одновременно одной и «на людях» здесь законно воплощается в жизнь.

Сейчас пространство в зале задается матовым, приглушенным и каким-то вкусным освещением.

«Или это, в общем, все вместе создает подобный эффект?»

Взяв латте и пирожное, Рита устраивается за дальним столиком «на одного». Ее взгляд отдельными ссылками выхватывает из оркестра цельного произведения индивидуальные линии дизайна, их сочетание, дополнение и помощь друг другу. В физике она всегда умудрялась видеть скрытую красоту. Там, где другие искали свойства или решали формулы, рассчитывая силу, соответствия и прочие величины, Рита любовалась совершенством и многообразием форм, материалов, фантазии невидимого, безымянного создателя (лей?).


Странно, что ни одна из религий, существующих на земле с незапамятных времен, не взяла на вооружение идею искать всевышнее через гений красоты созданного мира!

«Тем не менее, многие творческие личности находили вдохновение в идее о том, что Создатель мог быть, кроме всего прочего, художником, чьи эстетические мотивы мы способны понять и разделить», – недавно натолкнулась она на текст в статье некоего ученого-современника и была согласна с ним на все двести процентов.

«Или даже в дерзком предположении, что Создатель – главным образом художник».

«Божественный дизайн – это кощунство или определение?» – Рита делает очередной глоточек кофе.

«Как хорошо, что хоть мысли мои никто не слышит, кроме Него или Нее, и мне не нужно за них отчитываться, подтверждать или опровергать».

«Просто мне страшно», – признается Рита сама себе.

«А в неуверенности я всегда прячусь за философию. Подвожу целую вселенскую базу под свои выводы. Я просто очень боюсь, что из всей этой моей идеи с дизайном не выйдет ничего путного, но этого же не сможет случиться, если я буду заниматься чем-то божественным?» – она грустно улыбается.

За окном постепенно сгущаются сумерки, зажигаются огни реклам.

«И они такие же милые, несмотря на мои печальные обстоятельства», – адаптируя под свое произношение известную фразу британского музыканта, Рита глядит на цветной экранчик своего смартфона. Он, как и она, наказан необщением с миром и почти полным отшельничеством.

«Этот мой каприз со всеми поголовно контактами в черном списке – не больше чем иллюзия того, что я кому-то нужна, кроме моей мамы и дочери», – Рита отключает блокировку входящих.

«Иллюзия страсти, влюбленности, вообще все не более чем наше представление об этом мире и чувствах, основанное на наших же собственных фантазиях» – тоже сказал кто-то из древних и очень умных.

В тишине беззвучного режима тремя снежинками падают сообщения от «Ольги» постепенно превращаясь в целую снежную лавину. Рита удивленно хлопает ресницами на растущую цифру принятых телефоном смс.

«Или нет?» – замирает сердце.


«Мне не за что тебя прощать. Это ты как раз была во всем абсолютно права. И прощения просить нужно мне у тебя», – неслышный внешне, звучащий лишь в Ольгином сознании, озвучивает электронные слова живой голос Риты. На всех отправленных за последние дни Ольгиных сообщениях, наконец, появился значок уведомления о доставке.

В полуночной тишине Ольга щурит сонные глаза на расплывающиеся внезапным пробуждением строчки.

– С ума сошла? – она роняет руку со смартфоном в подушки. Ее голос, охрипший спросонья, странно звучит в тишине ночной комнаты.


Рита сидит на подоконнике в кухне временной квартиры.

На противоположной стороне давно закрылась знакомая теперь кофейня и все прочие заведения.

Людей на улице не видно, как и машин с трамваями.

Светофоры забыли все цвета, кроме желтого.

«Я могу позвонить тебе?» – прилетает новое сообщение, повергает Риту в филологический ступор своей двусмысленностью. Ольга спрашивает разрешения позвонить или спрашивает сама себя, может ли она позвонить мне в принципе?

«Ну, понятно, что первое», – скептически отвечает внутренняя зануда.

«Непонятно только, что ей ответить. Ибо я сама не знаю, смогу ли я с ней сейчас говорить?»


«Расскажешь мне, где чаю купить?» – как ни в чем не бывало, как будто не было всех тех ужасных для Риты событий, хмыкает новое сообщение Ольгиным голосом, улыбчивым и немного зевающим спросонья.

«А то я все запасы твои прикончила, теперь мучаюсь. Как наркоман».


«Слышала о твоих подвигах в отстаивании «Северо-Запада», – прохладно отвечает Рита. Она не может сейчас принять Ольгин тон. Она не уверена, сможет ли вообще когда-нибудь это сделать.


Ольга по-турецки садится на кровати среди смятых одеял и, тихо смеясь, смотрит в светящийся экран.

«У них теперь просто выбора нет, и они еще пока просто об этом не догадываются», – а между строк вспоминается, что этот район, этот маленький Городок, пропитан нами насквозь. Создан из наших чувств…