– Я давно живу, я еще и не такое знаю, и вообще, я эту книжку читал, когда твоя мама еще пешком под стол ходила.

Девочка на глазок соотносит мамин рост с высотой стола, чем вызывает смех мамы и бабушки, а потом разрешает. – Ладно, костер сейчас и картошку, и грибы, они там грибы еще жарили!

– Грибов нет пока, не выросли, – смеется Диана Рудольфовна. – Могу предложить сосиски и помидоры, наколете вместо шляпок.

– Будет как мухомор! – догадывается Соня. – Мы согласны!


Поглядывая на дочь, Диана в сотый раз напоминает себе свое собственное обещание – не искать ошибок в решении Ритиных задач. Не настаивать на собственном, единственно верном решении. Не подозревать ни в чем и не критиковать.

«Но, наблюдать-то я могу», – дает себе согласие на «обработку данных», помогает наколоть на шпажки «мухоморы», улыбается внучке. Но девочка, занятая костром, почти не замечает бабушку, сейчас дед Павел ее герой.

– Он с ней сам как ребенок, – Диана заканчивает последнюю шпажку, кладет её к остальным.

– Да, видели бы его студенты, – соглашается Рита. – Я помню, как мы все его боялись раньше. Не думаю, что это сильно изменилось. Хотя… – Рита дарит маме хитрую улыбку.

Диана качает головой:

– Ничего не изменилось, в институте он все тот же «железный Феликс», а дома не старше нашей Сони.

– Мам, – Рита вытирает полотенцем вымытые пальцы, собирается с мыслями и поднимает глаза. – Мне нужно поговорить с тобой. Это очень важно.

Диана в сто двенадцатый раз дает себе слово «не исправлять ошибки» и согласно кивает дочери.

– Давай. А то я уж боялась, что ты так и не решишься. Я же вижу, что-то происходит.

– Я хочу уйти от Золотарева, – быстро, словно боясь передумать, произносит Рита. – Вернее, можешь считать, что я уже ушла, потому что я не вернусь туда больше совсем. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Вот.


Выпалив, озвучив, наконец, самое страшное, Рита и сама вслушалась в отзвук собственных слов. Теперь даже мамина буря протеста будет не так страшна.

Но Диана молчит. Складывает в руках салфетку.

Рита молчит в унисон.

Позади них Соня с дедом пляшут вокруг костра шаманский танец.

Над ними совсем по-летнему синеет небо, готовится зажечь звезды, а между – непонятное молчание.


– …мам? – настороженно произносит Рита.

Словно легкая паутинка легла, Диана ладонью проводит по лицу.

– Я давно это знала. С самого начала, но убеждала себя, что все правильно и так будет лучше, – в бессилии женщина качает головой, тяжело садится, словно после невыносимо долгой и тяжелой дороги. – До последнего надеялась, что все еще образуется, стерпится.

Рита остается стоять. Раздумывает над прозвучавшими словами. Не знает, как реагировать на подобное откровение – мама знала, что ей плохо, но все равно настаивала на продолжении, надеясь на это самое житейское лучшее?


Диана поднимает глаза на дочь.

– Миша и его семья. Ты за ними как за каменной стеной. У тебя и твоей дочери есть уверенность, достаток, какое-никакое положение в Городке.

– Еще добавь «стерпится – слюбится» и «главное, чтоб человек хороший был», – теперь Рита даже не знает, что хуже – война матери или такие вот откровения.

– Ты не знаешь, что такое жить на квартире от зарплаты до другой мизерной зарплаты! – отвечает Диана. Подобные ее слова раньше звучали догмой, истиной, а сейчас почему-то оправданием. Обе это слышат, обеим страшно неловко во внезапно открывшейся честности, но остановить теперь невозможно.

– Зато я очень хорошо знаю, как жить прихлебателем и бедным ненавистным родственником, – в голосе Риты яростно скрываются слезы. – Я теперь знаю, как жить с человеком, который тебе до ненависти, до омерзения противен во всех своих проявлениях. И каждую минуту ты убеждаешь себя, что он, в сущности, неплохой и тоже тварь божья. Ты готова убить его просто за то, что он вообще есть! Раздавить, как мокрицу, как… Причем, он же не специально! У него, вроде, даже чувства к тебе, благородные, а ты такая дура неблагодарная! – умолкая на полуслове, Рита закрывает глаза, словно прячась за веками от реальности.


– С самого начала мы все очень хотели этого брака. Мишка, Я, наши родные, – негромко, с расстановкой произносит Диана. – Все, кроме тебя.


– Мы все хотели как лучше, – эти слова не столько удивляют Риту, сколько удивительно слышать их от собственной матери. – Мы же все со стороны точно знаем, как правильно поступить, – она тяжко вздыхает. – Прости меня.

Рита чувствует, как невыносимо в изюминку сжимается сердце.

– Мамочка!

– Я недавно это поняла, – продолжает Диана. – И боялась признать свою ошибку. Потому что ты заплатила за нее годами собственной жизни. Это ужасно – сознавать себя виновной в несчастье дочери.

– Мам! – не в силах сказать еще что-либо, только остается восклицать. – Ты режешь меня без ножа!


– Значит, в тот дом ты возвращаться не собираешься? – пережив первое потрясение, мать и дочь садятся обсудить детали и дальнейшее развитие Ритиной жизни.

– Я хочу на время попроситься к вам, – подтверждает Рита. – Пару месяцев, пока найду квартиру и устаканю с работой кое-что. Я постараюсь, чтобы Соня не слишком отвлекала деда.

– Дело не в этом, – останавливает Диана. – Паша все лето здесь будет, со мной, на даче. Твой муж знает об этих планах? – она внимательно смотрит в лицо дочери. – С ним ты говорила?

– Нет, – Рита отрицательно качает головой. – Еще никто из Золотаревых ничего не знает. Сначала я хотела с тобой объясниться.

– У тебя есть кто-то? – к этому вопросу Диана готовилась и боялась его давно. Точно знала ответ, но изо всех сил надеялась на ошибку.

– Уже нет, – тихо отвечает Рита.

И это не продуманный Дианой ответ.


Костер догорел вместе с закатом. Над красными углями дрожит марево жара, а на ясное небо выкатилась неполная луна.

– Ты буковки знаешь уже? – сидя с внучкой под одним пледом, спрашивает дед. Соня сладко зевает, кивает:

– Да, только путаю.

– А знаешь, как определить, растет луна или убывает? – он видит, как все медленнее открываются ее глазки. – Подставь мысленно к неполному краю палочку, если получится Р, то луна еще будет расти, пока не станет круглой, а если Р неправильная – в другую сторону смотрит, то луна скоро уменьшится и исчезнет до следующего месяца.

Кивая, Соня засыпает у деда на руках. Над полянкой стелется пряный дымок печеной картошки.

Хороший получился вечер. Один из тех, которые душевным фундаментом останутся в основании Сониного характера на всю дальнейшую жизнь, а для Павла теплой искоркой на всю оставшуюся.

– Лето в этом году можно считать официально открытым, – тихо, не обращаясь ни к кому, Павел вспоминает фразу брата из собственного детства. В то время отец часто любил работать именно здесь, на даче. Он рассчитывал возможность и целесообразность застройки к северо-западу от Городка, а Пашка с братьями и соседскими мальчишками валяли дурака – ходили на рыбалку, но, каждый раз, весь день проплескавшись в озере, возвращались без улова.

– Поэтому нам только и оставалось, что печь прошлогоднюю картошку в углях, – тихо рассказывает он давно спящей Сонечке и притихшим Диане с Ритой. Кажется, мать и дочь перешли на новый уровень взаимопонимания.

– Я и подумать тогда не мог, сколько всего разного в жизни меня ждет, – продолжает Павел. – Я думал, что она всегда будет именно такой, как в тот момент, когда Володька торжественно объявлял очередное лето открытым, а мы с младшими выбирали себе картошки побольше и катали её в ладонях, чтобы не сильно кусалась.

– Вот как?! – тихо удивляется Рита, цепляясь слухом помимо всего прочего за краешек более актуальной для нее лично информации. – Значит, «Северо-Запад» задумывался еще вашим отцом? А Ольга? – она удивленно вскидывает бровки. – Значит, это не ее проект?

– Конечно, ее! – утвердительно отвечает Афанасьев. – И я думаю, если бы отец мог увидеть, во что вылились его исследования, он был бы горд. Я спрашивал, и она подтвердила, что много слышала о них от собственного деда. Один из проектировщиков Завода, они дружили с отцом. Он всячески поддерживал северо-западное направление…

Автомобильный гудок из-за закрытых ворот останавливает на полуслове, нарушает идиллию позднего вечера.

– Кто это? – в один голос удивляются Диана и Рита.


– Подержи-ка, – Павел Юрьевич передает Рите на руки спящую Соню. – Пойду посмотрю, что за поздние гости.


Устраиваясь удобнее в импровизированном кресле, Рита в который раз удивляется, насколько тяжелее становится мирно спящий ребенок. Словно успокоение и сон добавляют ему физической массы.


«Вот оно, значит, как!» – вспыхивают лампочки в голове. – и «Северо-Запад», по сути, начался отсюда, из дачного кабинета. Удивительно! И хорошо, что мама уговорила меня приехать».

Негласная благодарность отдается ноткой удивления. Рита долго собиралась с мыслями, моральными силами для последнего разговора с Дианой Рудольфовной. Она ожидала шквала возражения, стены огня, нравоучений, войны. Но никак не спокойного рассуждения в стиле – «а ты хорошо подумала?»

Пережить/осознать это удивление оказалось тоже своеобразным испытанием, которое несколько отвлекло Риту от «основной» своей темы. Поэтому «разобрать» вопрос по полочкам до конца не успели, правда, впереди еще целая ночь (и целая жизнь).


«Неужели я доросла, наконец, до взрослого диалога с мамой?» – Рита нежно улыбается, глядя в личико спящей дочери, а потом чувствует – на нее смотрят. Так на мир ложится тень от застилающей солнце тучи. Машинально подняв глаза, Рита, каменея, встречает тяжелый Мишкин взгляд. Рядом с ним его отец и мать. Всей своей мафией-стеной они стоят по другую сторону россыпи углей с блуждающими огоньками жара. Красные ответы ложатся на лица.