Ольга стоит на открытой площадке или балконе. Позади нее город, утопающий в зелени и ломающий горизонт явно не российскими многоэтажками. Одета в черную водолазку и джинсы. Стрижка короче, чем сейчас. Глаза смотрят спокойно на кого-то очень знакомого. В уголках губ притаилась улыбка – ее выдает легкая морщинка, которая так нравится Рите. Она обычно появляется, когда Ольга пытается эту самую улыбку скрыть.


Кончиками пальцев Рита касается холодного монитора. – «Дожила и я, наконец, до подростковых слез о/от неразделенной любви», – иронично бьется сознание о нелепость и банальность ситуации.


– Что мешает мне сейчас позвонить тебе? – пожимает плечами на собственный риторический, скролит страницу ниже. – «Только то, что ты сама не позвонишь мне. Это я влюбилась в тебя, а ты… – в последнее время Рита все чаще сама себе напоминает о реальной жизни. – Ты нет. Тебе было просто интересно, приятно, не больше чем… кошка на прокат».


Несколько ссылок на архитектурные статьи. Чужие поздравления с давно прошедшими днями рождения. В друзьях, помимо прочих, Вера, Джамала, проскользнувшее когда-то имя «Алька». Страница последней усыпана шикарными фото шикарной молодой женщины.

Яркая, эффектная брюнетка с глубоким взглядом загадочных серо-голубых глаз.

«Это она два года подряд варила гречку для идеальной фигуры, – житейская подробность сбивает романтично-лиричный настрой. Рита стирает слезы и усмехается сама себе – вот глупая женщина! Даже пострадать ты не можешь как все!»


Еще один взгляд скользит по действительно модельным изгибам Альки, подчеркнутым шикарным, (дорогущим, наверное) платьем, а затем перелетает на собственное отражение в зеркале напротив – припухшие с недосыпа глаза, беспорядочно торчащие во все стороны кучеряшки. Фигурами могли бы посоперничать, но сравнивать себя с глянцевой картинкой, Рита поводит плечами, глупость какая в голову лезет…


Оставив ноутбук на кровати, Рита отходит к раскрытому окну, вдыхает полной грудью сладость раннего майского вечера. «Но это все там, все где-то. А здесь… пустует мой розовый мир».


Во дворе вдоль аллеи кучерявится сирень, дальше невысокий соседский садик, за ним, в небольшом отдалении, две вековые разлапистые ели, они растут в палисаднике Ольгиных стариков.

«Так подростковая первая любовь разбивается о берег взросления, когда приходит осознание долгов, принадлежности».

– Ты нужна мне, – шепчет Рита, не сомневаясь в том, что больше они никогда «просто так» не увидятся. Странный мирок, родившийся спонтанно и охраняемый глупым, страусиным способом – закрыванием глаз на окружающий – рухнул. Но от этого он не стал менее нежным или прекрасным. Он останется в ее (их обеих) памяти идеально-иллюзорным, как сон, привидившийся перед самым рассветом, на тоненькой грани реальности и мечты. Она не посмеет больше прийти к ней домой. Они снова стали чужими, а все, что было…


«Больше не повторится. Никогда, ни с кем и не с ней. Просто останется в моем сердце… Но почему???» – невыносимо возвращается последний вопрос и бьет наотмашь, разбивая вдребезги все это напускное, тщательно выстраиваемое разумом, спокойствие. Нет его! Есть с одной стороны идиллическая картинка, где, сидя на подоконнике, Рита обнимает колени, наслаждается тишиной, спокойствием природы, последним, перед войной, тихим закатом. А с другой, с невидимой никому Ритиной «изнанки», последние часы отчаяния легендарной Помпеи. С багрово/огненных небес летит пепел, сжигающий воздух общего Риты с Ольгой мира, рушатся здания прожитых дней и минут – звук последних Ольгиных слов звучит в сознании Риты тем камнепадом, пыль застилает глаза. Обломки некогда прекрасных дворцов-отношений громят теперь серым камнем память, слова и события каждой минуты «вместе». Чувства агонизируют под завалами этой реальности, искалеченными трупами затихают нежность, доверие, самозванка-любовь… Земля еще вздрагивает тахикардией теплящейся жизни – мир не сошел со своей орбиты, но уже никогда не будет прежним.

– Я не останусь здесь, – вслед за внутренним миром Рита с обреченностью фаталиста рушит внешний. – Она помогла мне сделать тот самый первый шаг, и я не знаю, куда двигаться дальше, кроме только одного – ни за что не останусь дольше с Золотаревым.

– Он просто так не отпустит меня, – волной медитации приходит истина. – Но пусть идет к черту! Впервые за долгое время хочется жить, дышать и кричать от того, как это невыносимо больно – жить.


– Мишенька! – восклицает, изрядно перебравшая «слабоалкогольного», Катя.

Парк, вечер, закат. Вместе с закадычной подругой-разведенкой и сыновьями дамы совершают неспешный променад. В поле их зрения попадает нагло сбежавший утром Золотарев. С банкой пива и свояком он чересчур мирно сидит сейчас в летнем кафе, наслаждается детским караоке. Заслышав знакомый стрекот наглого пацанячего смеха и это самое «Мишенькаааа», втягивает голову в плечи. Катю, однако, уже не остановить.

– Солнце мое, как я тебя понимаю! – она бухается рядом на скамейку, слезливо смотрит на Михаила. Саныч привычно хмыкает. Из-за соседнего столика подозрительно оглядываются Света и Нина Андреевна. – Это хорошо еще, что никто, кроме нас с Джамалкой, не знает, а если узнают? – продолжает Катя. – Городок-то у нас маленький, а они совсем последний стыд потеряли. Прямо днем везде встречаются. Я сама видела!

Понимая, что ничего не понимает, Мишка морщит брови, придумывает фразу понадежнее, чтобы этот кошмар его детства (и утра) исчез отсюда решительно и навсегда.

– Про Ольку-то я слышала, кто-то шептался, – Катя понижает голос до полушепота. – Но твоя жена… – она воровато оглядывается по сторонам. Миша обалдело пялится на Катерину, Саныч от любопытства жует свою вечную сигарету.

– Пойдем, Кать, – тянет подруга, жопой чувствуя надвигающуюся катастрофу.

– Догоните! – звонко гаркают их мальчишки и устремляются к тиру.

– Они с весны уже встречаются, я сама видела, – злобно глядя Мишке в глаза, шепчет Катя. – Джамка сказала тебе не говорить. У этой таджички свое на уме, но я не могу смотреть, как ты мучаешься…

– Пошла, блядь, отсюда, – обретается, наконец, дар речи Михаила. – Пошла на хуй! Чтоб я тебя вообще никогда больше не видел! – для верности он пытается толкнуть ее кафешным столиком, спасибо, Саныч удерживает. С визгом Катька вскакивает. Ее слов уже не разобрать в женском гомоне, на подмогу к Мишке спешат мать с сестрой, а между противоборствующими сторонами выстраиваются официантки и студент-секьюрити.

– Вот сука! – удержав позиции, Мишка тяжело падает за столик, затем вскакивает с воплем – «я убью ее!» – удерживается родственниками, в том числе подоспевшим отцом. Он ходил с внуками за мороженым и пропустил вступление, зато попал прямиком в батальную сцену.

– Вот тварь! – не унимается Мишка. В голове стучит черная желчь, перед глазами мельтешит то, что еще недавно было его миром, причем не всем понятно, что последнее ругательство адресовано вовсе не Катерине.

– Я убью ее! Их! – не унимается Мишка. В его бешеном сознании Рита, Ольга и Джамала трансформируются в единый образ врага.

– А я всегда говорила, таджичке верить нельзя, – где-то за спиной наставительно талдычит Нина Андреевна.

– А что она? Что? – интересуются другие посторонние голоса.

– Я никому не скажу, – доверительно понижает голос Саныч, склоняет голову к свояку. – Но ты сам понимаешь, такое дело не утаишь.

– Отвлеки их, – просит Золотарев. В его голосе рычит едва сдерживаемый зверь. По его глазам Саныч понимает – мужик готов на все.

– Давай, брат, – сильно затянувшись, как последний раз, Саныч поднимается и, словно пьяный в сопли, падает, роняет столик и стулья… Ныряя в толпу, Мишка слышит позади, как его сестра чехвостит мужа, а дети громко над ними хохочут.


«Значит, все-таки, было! – он решительно идет по улице сквозь расслабленную праздность согородчан. – Значит, изменяли мне! Мне!!! Они… – тут он теряется в определении, кто и как именно изменял ему. Перед глазами в шальном хороводе три грации Рита-Ольга-Джамала. Кампински наверняка здесь зачинщица. Она и вернулась лишь затем в Городок, чтобы ему, Мишке Золотареву, отомстить за тот неизвестный никому, кроме их двоих, позор на выпускном вечере. Он им обеим с Джамалой доказал – он мужик. Как скажет, так и будет. Они же поступили бесчестно, в лучших и самых мерзких женских традициях – затаились, а потом ядовитыми змеями исподтишка укусили в самое слабое место. Рита… – Ты как могла? Тебя запутали просто.

– Она ж не от этого мира, – на смену почти холодной логике горячей лавиной обрушиваются простые эмоции. – Ненавижу! Подлые, лживые суки! Ну, ничего…» – взглядом Мишка поедает расстояние. Шаг переходит в легкий бег. В парк ехали на отцовской машине. Из чего следует, что убивать «сук» Мишке придется идти пешком. Ближе всего к парку «шукшинские», а значит, первыми под удар попадают Джамала и Кампински.


Смакуя мысли о том, как он сейчас с ней разделается, Мишка не сразу понял – Джамалы нет дома, дверь закрыта, никто не торопится ему отвечать. Телефона тоже нет с собой, чтобы позвонить и потребовать…

Такого поворота он не ожидал.

Пнув изо всех сил еще несколько раз дверь напоследок, Михаил сбегает вниз по ступеням.

«Нет, они обнаглели! Где она может шляться в такое время, в выходной?! У нее тоже кто-то есть, кроме меня?» – последняя мысль еще ни разу не приходила Золотареву в голову, но сейчас возможно все, что угодно.

«Ну, подожди! – шагая к соседнему дому, злобно обещает секретарше семь казней египетских. – Я тебе покажу личную жизнь! Я еще предъявлю тебе счет, и посмотрим…»