Последнее замечание хлещет пощечиной. Рита замирает, а в глазах ее зрачки увеличиваются возрастающей яростью, незнакомым ощущением дичайшей ревности (и особенно к тому, чего уже не изменить – к прошлому).

– Вот как? – буквально шипит Рита.

– Они даже сбежать собирались вместе, – опрокидывая в себя остатки виски, Миша предпочитает не заморачиваться на Ритины странности или списывать их на положенную жене ненависть к любовнице – «тем более такой стерве, как эта Шахера зада!»

«Мишка читаем. Про Джамалу он сейчас сказал, чтобы подразнить» – успокаивает демона внутри себя Рита, исподволь смотрит на мужа, и если бы Миша был внимательнее, то его наверняка насторожил бы, не известный еще им обоим, недобрый огонь в зазеленевших темным ядом глазах жены.

– Что же их удержало? – голос напротив звучит сахарно/ласково, как удавка нежного убийцы.

На дне бокалов нет ответов, там только тяжесть и хмель, иногда короткое забвение с непременной головной болью после.

– Неважно! – зло отвечает Михаил своим собственным, не известным Рите демонам. – Она и сейчас вокруг нее трется, все выспрашивает невзначай, интересуется. Типа я не вижу.

– Ольга? – неподдельно удивляется Рита. Ее глаза распахиваются кукольным удивлением.

– Да нет же, Гейша! Как ты ее называешь, – рычит Золотарев, разбито поднимаясь. – Я в душ, а ты не задавай, блин, дурацких вопросов!


…Рите шел седьмой, когда из квартиры арт-деда они переехали в малосемейку. Крохотную такую одну тысячную часть огромной многоэтажки. С первого этажа взлетели сразу на восьмой, из палисадника, заросшего кустами, Рита воспарила над широченным проспектом с видом на Москву-реку и крыши, шпили старинных высоток.

Рита буквально поселилась на подоконнике. Мама боялась, что дочь однажды выпадет из окна, но ничего не могла с этим фактом поделать, а потом началась школа…

Подрастающая Рита ничем не отличалась от своих сверстниц (относительно). Училась средне, любила рисование, литературу и математику, рассказывать небылицы, играть с папой в шахматы, а с мамой в «уголки», рассматривать магическую картину деда. Нимфа и впрямь была как живая, ужасно бесстыжая, а со временем Рита отметила еще одно ужасное изменение – Нимфа стала смущать ее. На нее просто невозможно стало смотреть, до неясной, но очень ощутимой жаркой боли, до странной тоски и одновременно с этим, очень хотелось рассмотреть сказочную девушку в мельчайших подробностях.


Первый раз с подозрениями в собственной «неправильности» Рита всерьез согласилась в 14 лет, когда их школьная команда по пионерболу победила в большом спортивном соревновании. Опьяненные успехом, девчонки жарко обнимали друг дружку, чмокали в щеки, и уши, и нос, куда придется, а Рита на дрожащих ногах вернулась в раздевалку, понимая, что мир рушится у нее внутри и буквально плавится, принимая иную, не названную форму.

К слову, в это время мир рушился не только от осознания своей сексуальности, а еще и по семейным проблемам. Год назад у ее папы диагностировали рак, и с тех пор веселье их дом покинуло.

«Хотя, если быть честным, то эта беда вползла вместе с неожиданным визитом его интеллигентной матери».

Рита впервые тогда увидела свою бабушку, а та презрительно-жалостливо улыбалась крашеным ртом и рассматривала ее водянисто-бесцветными глазами. – Это и есть твоя дочь, Иннокентий? Она на тебя совсем не похожа. Ты уверен в том, что она твоя?

Рита возненавидела ее с первого взгляда, а после возненавидела отца за то, что он не мог дать отпор своей матери и просто заболел.


– Прости меня, папа, – шепчет сейчас взрослая женщина.


Она видела, как он мучился, и ничем не могла ему помочь. Три года лечения, неудачная операция, коматозное состояние.

Диана была не просто обессилена, она была измотана морально и физически. Работала сутками, чтобы оплатить дорогостоящее лечение, но денег катастрофически не хватало. После операции Кеше потребовался ежечасный уход, его нельзя было оставлять одного, и ко всему прочему, их дальние родственники, хозяева квартиры, срочно потребовали освободить помещение.

Кешина мать явилась за сыном – этакий воин добра, побеждающий мрак.

Диана поставила условие – она разрешит перевезти мужа к «бабушке», но только в случае собственного с дочерью переезда туда же.

Возможно, она знала, на какой ад подписывается, но не могла отступить от своего Кеши до самого его конца. «Бабушка» в ответ расправилась с ненавистной картиной.


Рита уважала и очень любила, но одновременно возненавидела теперь и мать.

«Вы все решаете только ваши глупые претензии друг к другу, тешите свою гордость и чванство, а как же я? Я тоже хочу жить! Я живая!»


Шестнадцатый. Последнее лето Рита провела не в Москве, записалась в вожатые детского лагеря. Там, на природе, свободе, в кругу веселых друзей душа оттаяла, вместе с затихарившейся чувственностью.

Рита с еще большим теперь волнением осознала, что ее непреодолимо влечет к новой подруге, а Женя не замечала или принимала за чистую монету нечаянные касания, «кошмары», от которых нужно непременно прятаться в одной кровати, плотно прижимаясь друг к другу. Истинный кошмар случился, когда Рита решила открыться. Женька сбежала из общей с ней комнаты, как от огромного таракана. Поползли сплетни и слухи, умножающиеся подробностями, которых никогда не было, сработал эффект «испорченного телефона». Знакомые стали сторониться Риту, а то и вовсе показывать пальцем, а когда о ее странности загудел весь лагерь, старший вожатый велел собрать вещи и до вечера покинуть занимаемое помещение и должность. Вслед бывшей подруге Женька крикнула «дура!»


– Именно, – соглашается Рита сейчас.


Вернувшись в Москву раньше времени, устроилась в местное кафе официанткой. «Дома» находиться было просто невозможно. Квартира буквально утонула в чем-то мутном вместо воздуха, наполняющем комнаты, разъедающим все человеческое ненавистью и густой, тяжелой болью.

Сбегая из дома на дополнительные рабочие часы, Рита чувствовала себя предательницей по отношению к маме, едва живой, издерганной женщине и отцу, страдающему даже в бесчувственности комы. Она боялась, что однажды не сдержится и просто зарежет отвратительную жабу, зовущуюся ее интеллигентной бабушкой. Она начала ненавидеть и презирать себя – за слабость, за непохожесть/неправильность. Последнее решила однажды «излечить» романом с коллегой-официантом, но после первой же близости долго блевала, зарекаясь когда-либо еще лечь в одну постель с парнем.

Круг замкнулся – дома ад, на работе преисподняя, лечение оказалось отравой.


Отец умер в ноябре. На следующий день после похорон Диана и Рита вышли из обледенелого вагона на чищенный перрон Городка. Всего багажа – два чемодана и неподъемный груз личных проблем.

Изможденная Диана, похожая на живой труп, а рядом затравленный волчонок Рита. Любимая бабушка, что называется, постаралась сделать из них людей за то короткое время, что ее сын еще успел прожить (ли?) в ее квартире.

В Городке им нашлось место в большом доме старшего брата Дианы, где кроме него жили его жена, четверо детей, старенькая теща, три кошки и пес Волкан. Рядом, в домах поменьше, жили другие двоюродные и троюродные родственники – целая община благосклонно настроенных друг к другу людей.

Здесь, «отогревшись» душой, Диана расцвела поздним и прекрасным цветом. Против которого не устоял местная достопримечательность – бессменный ректор политеха Павел Юрьевич.


Собираясь отдать маму замуж, заранее предварительно удостоверившись в ее неподдельном счастье и будущем достатке – у отчима были не только хорошие манеры, у него также имелся хороший доход и квартира в старинном доме, но с нестарым ремонтом, а у обоих еще и общие интересы и темы для бесед, Рита впервые вновь подумала о себе, как о свободной единице общества. С ее души тоже постепенно смывалась сажа презрения к себе, замешанная на чувстве вины.

«Теперь нет больше «жабы» в нашей жизни, а мамино будущее устраивается лучшим образом, с Афанасьевым я могу ее оставить и отправиться на поиски своей собственной судьбы».

Она предвкушала свободу и любовь, которая непременно, где-то ждет ее и так же ищет. Оставалось доучиться всего два года в институте, и свобода!

Пока гильотиной на голову не свалился Золотарев с идеей фикс непременно на ней жениться.


– Если бы не ты со своими заебами, я бы не шлялся по гейшам! – зло кричит передумавший идти в душ Михаил. Как медведь-шатун, запьянев, шатался из гостиной в кухню и обратно, пытаясь отвязаться от собственных демонов.

– Ребенка разбудишь, – очнувшись, Рита с удивлением отмечает, что за собственными размышлениями /воспоминаниями она не заметила, как прошло уже много времени. – Если бы не ты… – нечаянно озвучивает свою самую сокровенную мысль. – Я сейчас была бы далеко отсюда и от ваших всеобщих заебов. А так… – и столько досадной горечи в ее негромком голосе/образе.