– Если хочешь, я тоже могу провести тебе краткий курс, – Ольга подливает дополна в кружку Риты из кофейника, остальное выливает в свою. Ее улыбка, голос, взгляд – вся она сплошная двусмысленность и провокация.

Словно подшофе, Рита медленно оглядывается на чертежи и комнату в целом, будто ища у них поддержки, боясь/желая снова утонуть в неконтролируемом потоке собственных прихотей.

– У тебя будет время? – в ее вопросе поверхностно-вежливое сомнение, а в глазах стихия, сила трех тысяч сгорающих одновременно солнц.

«Интересно, а они не причиняют тебе физической боли – эти фантомные светила, обреченно пылающие сейчас без возможности возродиться позже заново?»

– Это будет нелегко, но для тебя найду, – продолжает свою игру Ольга. Из-под ресниц она смотрит на Риту, физически ощущая взаимосвязь, обоюдную созависимость. Она полностью в ее власти, им обеим сейчас это доставляет великое удовольствие – одной явно, другой неосознанно. Рита будет послушной и мягкой, если Ольга сумеет справиться с ее диким темпераментом. Их обеих ждет головокружительное приключение, если только Рита доверится Ольге полностью, без остатка и без оглядки на какие-то там страхи и приличия.


– А… Ты бы… хотела… – эти слова даются Рите с немалым трудом. – Чтобы я…

– Еще раз пришла? – лукаво подсказывает Ольга, мысленно потешаясь над необходимостью зачем-то обличать очевидное в человеческие слова, продолжает свою игру, возвращая вопрос. – А ты? – она не отводит прямого взгляда, не отпускает Ритин.

Рита смело и гордо вскидывается в:

– Хотела бы! – понимая краем сознания, что отвечает не столько Ольге, сколько самой себе, своим «нельзя».

«Она так похожа сейчас на юную пионерку, которую разводят на «слабо», – смеется в свою очередь чертик в Ольгином подсознании, но, даже осознавая это, она не спешит (или не может, не хочет) остановиться (это ведь только игра!). – А почему в сослагательном? Передумаешь?

Провокации, словно движения, изучающие глубину допустимой боли, пульсируют, странное чувство бьется в сердце/висках. Рита кусает губы и прячет глаза. Еще немного и весь ее невысказанный мир хлынет потоком слез, смывая все и всех на своем пути.

«А вот этого нам не нужно!» – вовремя решает изменить тактику Кампински.

– Мне будет жаль, – полушепотом звучит Ольгин голос. Губами она касается кончиков Ритиных пальцев, чуть склоняется и заглядывает в глаза, смотрит прямо, серьезно. – Жаль, если ты не придешь больше. Понимаешь?

В душевной пытке появляется привкус крови из прокушенной губы. Не смея отвести взгляд, Рита прячется глубже и глубже в себя, насколько это вообще возможно.

– Нам повезло с тобой встретиться, понимаешь? Мне повезло. Ты фантастически чувственна, – негромко, мягко продолжает Ольга. – Любить тебя – привилегия избранных. Именно так я себя ощущаю рядом с тобой. Ты нереальна, обалденна… и мы не дети, поэтому не будем смущаться, называя личные качества своими именами. Ведь…так?…

Теряясь в Ольгином взгляде, в тщательно выстроенном лабиринте негромких слов, Рита просто боится поверить ей/им до конца. Но ориентиры все сбиты, а новые меры добра и зла пока не найдены, не утверждены. В паузе меняется музыка. Мелодичная баллада на еще более проникновенную. Ольга не торопит, но непременно ждет ответа, и Рита знает об этом. Знание обязывает…

– Так, – едва слышно звучит голос Риты. Ее внутреннее падение в бездну вынужденно замедляется в странной точке невозврата. Обе, Рита и Ольга словно в невесомости, заполненной музыкой, солнечным светом и обещанием новой близости. Будто в первый раз, словно до этого ни разу еще не касалась, Ольга едва уловимо, кончиками пальцев очерчивает овал лица Риты, манит к себе, перетекая взглядом в поцелуй, где, прикрыв глаза, ощущает мир иначе – изнутри и одновременно снаружи.

– Я хочу тебя, – шепчет в ушко. – Без лишних вопросов о том, кто на самом деле мы там, за этой дверью. Это неважно здесь и сейчас… Ты согласна? …Я вижу, что да…


Изголодавшись достаточно долгим воздержанием, Ольга смаковала девушку, как хорошее вино, которое можно, конечно, выпить залпом, но куда приятнее по глоточку, по сантиметру, не торопясь исследовать руками географию тела. Чувствовать, как сначала в нем успокаивается напряжение страха, дрожь неуверенности и смущения, а затем волнение переходит в иное русло – возбуждения, жара, желания именно ее, Ольгиных, касаний.

Истосковавшись в пожизненном своем заключении в тюрьме самоограничений, внешних приличий и правил, Рита сначала несмело и недоверчиво выглядывала во вдруг приоткрывшиеся двери, ведущие к неизвестности свободы. Первый шаг, как разверзшаяся бездна у ног. Дух захватило от стремительного падения вниз. В глазах темнело головокружительным страхом – что я делаю? Это не я!

– Доверься мне, – шептала Ольга. – Все хорошо, мы не падаем, мы летим.

Небесный атлас стелился их второй кожей, скользил мягко и нежно. Ольгины ласки становились откровеннее, а дыхание Риты окрашивалось легкими стонами, когда, перестав себя сдерживать, она услышала/ощутила Ольгу иначе, и тогда удовольствие удвоилось взаимностью.

Понимая, что ничего подобного в жизни Риты еще не случалось, Ольга не торопилась, словно заново переживала с ней свои ощущения от первого собственного открытия мира чувственности, с той лишь поправкой, что теперь она гораздо точнее знала маршруты удовольствий. Впрочем, этот опыт нисколько не умалял ее собственного интереса, а был лишь инструментом в арсенале исследователя.

Выписывая вензеля своих тайных знаков на теле доверившейся ее желаниям Риты, Ольга теряла голову, а Рита в какой-то момент перестала удивляться реакциям собственного тела, этой ее личной терра инкогнита. У нее захватывало дух от смелости, щемящей нежности и чего-то еще, на что не хватало пока словарного запаса для описания самой себе и определения. Она лишь глубоко выдыхала эмоции голосом, когда Ольга очередной раз погружалась в нее резко/глубоко, хватала на вдох странный кленовый запах и впивалась вдруг заострившимся когтями во влажные, напряженные плечи…

Где-то там, в мифическом пространстве, где нет времени и морали, Рита растворилась океаном чувственности, потеряла границы и стала первозданной стихией в чутких руках странной, почти незнакомой женщины.


Рита смутно помнит, как в сумерках, вместо занятий по автокаду едва добралась до дома. По дороге звонила маме, сказалась больной, попросила забрать Соню из сада. Рухнула в кровать и уснула так крепко, словно умерла.


Она родилась на границе зимы и весны в странной квартире-коммуне своего творческого дедушки – свободного художника.

Ее будущие родители встретились на вступительных в Московский ВУЗ, и, как гласит семейная легенда, полюбили друг друга с первого взгляда. Жгучая, черноокая красавица Диана и молчаливый мечтатель с небесно-голубыми глазами поэта. До противоположности разные, они идеально дополнили друг друга недостающими качествами, уравновесили и спустя совсем немного времени пришли к выводу, что больше в этой жизни никто иной им не нужен.


Лежа на животе, Рита свободно растянулась по всей длине кровати. Привычно строгое, серьезное или грустное выражение лица – маски, носимые ею даже во сне, сменились сейчас на легкое сияние умиротворения. Так на фресках выглядит Будда, достигший просветления.

Удивленный (если не сказать больше), Мишка стоит в полумраке комнаты над спящей женой. Обычно чутко реагирующая на любой звук, сейчас она не слышит его. Не реагирует на свет и даже на осторожное касание. Она спит так крепко, словно… Мишка нервно одергивает руку. На прикроватной тумбочке полувыпотрошенные блистеры незнакомых таблеток, пустой стакан с каплей воды на самом дне.


– Невинный! – смеялась Диана, узнав дословное значение имени любимого и сходя с ума от нежности к нему. К его пушистым ресницам и теплым, доверчивым объятиям. К его улыбке, нерешительности в ее присутствии и непоколебимой твердости во всем, что касается обучения. Двухметровый ангел и математический гений, он весь был собран из противоречий, которым не хватало только одного – ее неиссякаемой энергии, ее страсти.


Мишка поискал пульс на руке у спящей Риты, понял, что не помнит, где и как его искать.

Бьющаяся жилка на ее виске, издеваясь, символизировала жизнь.

На всякий случай он проверил чистоту вен (на доступной руке, другую Рита держала под подушкой, и извлечь ее оттуда не представлялось возможным), понюхал дыхание на наличие алкоголя – чисто!


Мать Иннокентия стала тем камнем преткновения, о который обычно проверяются чувства влюбленных. Возненавидев Диану с первого упоминания о ней, она просто представить себе не могла, как ее единственный сын, ее кровь и плоть, надежда и гордость мог выбрать в жены эту варварку с черными глазами и несносным, диким нравом.

«Прогресс прогрессом, а цыганские заговоры никто не отменял!» – отчаявшись переубедить сына, решила про себя несчастная женщина и потомственный педагог, выплачивая колоссальные суммы денег всевозможным колдунам и гадалкам, дабы они отворотили чары Дианы от несчастного зачарованного Кешеньки ибо по-другому просто не могла ни объяснить себе, ни представить его влюбленности. Тем временем ее бывший муж, Кешин отец, приютил молодую беременную пару в своей трехкомнатной квартире – богемной коммуне с десятком творческих обитателей. Им выделили целую половину комнаты с двустворчатым окном (которое Кеша время от времени использовал как дверь, благо, первый этаж), со странным укладом жизни, запахами красок и гашиша, песнями на всех языках мира, музыкой, стихами, танцами и, конечно же, картинами, некоторые из которых сложно было таковыми назвать. В этом великолепном безобразии маленькая Рита впервые сказала свое «агу», впервые сделала шаг, впервые увидела мир.