«Я не достойна ее. Не достойна этих встреч… глупая домохозяйка», – убеждает себя, дрожа то ли от страха, то ли от странного чувства без названия, очень похожее на смесь из противоречия эмоций.

Ни к чему хорошему не приведут игры с тем глупым «я», которого, возможно, больше нет давно. Только разрушат и без того шаткое равновесие, выстроенное/выстраданное с огромным трудом.

«Я не смогла, не успела уйти в жизнь собственную, а теперь не смогу/не посмею разрушить чужие. Моей же… все равно нет больше. Только в отражении жизни дочери».


– Угу, – шумит кто-то над головой.

– Прости, пожалуйста. Я была не в себе вчера, – негромко произносит знакомый, почти официальный голос. В фотостудии сегодня людно. Всем срочно понадобились фото на документы, сканы документов, формы документов. Как вошла сюда Кампински, Рита не успела заметить, а теперь спешно пытается придать лицу обычное свое отвлеченное выражение. Теперь Кампински стоит над ее столиком и делает «хорошую мину», или Рите только это кажется?

– Мне нужна твоя помощь, – продолжает Ольга, когда первый испуг в глазах Риты успокаивается. – Больше никто в Городке не сможет помочь. У меня проблема. Нет камеры, но очень нужно сделать несколько хороших снимков на профессиональный аппарат. Понимаешь?

«Провокационный вопрос!» – тая в глазах Ольги, мысленно кричит Рита. – Я не могу! Я обещала им, дочери, маме…» – и понимает, что абсолютно не помнит формулировки своего никогда не звучавшего вслух обещания, произносит вслух, слегка заикаясь:

– П-прямо сейчас? – и благодарит стечение обстоятельств за то, что, по крайней мере, сидит, ибо слабость в ногах поистине приобретает угрожающие размеры. Лицо Ольги, напротив, не выражает ничего, кроме вежливого, живого внимания. За ее мысли и ощущения Рита не может поручиться. Представлять, что в них есть хоть тень сочувствия ее собственным, Рита просто не решается.

– Да, – подтверждает Кампински, явно намереваясь добиться своего. – Если это платная услуга, я плачу двойной тариф за срочность. Если нет, то любое твое условие.


«Что же ты делаешь, жизнь, со всеми нами?!» – спустя несколько минут Ритины обещания самой себе с треском летят в мусорную корзину, а Ольгина машина прочь из Городка. Что-то отчаянно-радостное и волнующее есть в ее полете/побеге. Рита сидит впереди, рядом с Ольгой, проверяет уже проверенный десять раз уровень заряда батареи, карту памяти.

– Мне нужны будут панорамы железнодорожного узла, автомобильной развязки и целины, – безусловно, чувствуя зашкаливающе-высокий эмоциональный фон, тем не менее совершенно спокойно Ольга скашивает взгляд на Ритину обувь. Сегодня Рита в не очень высоких зимних кроссовках. – Хотя, в саму целину же нам лезть не обязательно?

Подобно эквилибристу Рита делает очередной маленький шаг по странной грани между невидимым волнующим и очевидным спокойствием:

– Думаю, нет, – заключает, чуть прикусывая губу.


Дома заканчиваются, начинается загородное шоссе, пролегающее сквозь заснеженный лес. За окном мелькают деревья, с ног до головы одетые в поблескивающий на солнце иней. Машина легко и почти бесшумно летит вперед к свободе и неизвестности – «той самой, которой нет… у меня…», предательски шепчет кто-то в Ритином подсознании. – «Или на которую у меня нет морального права», – ибо тут же в эфире сознания встревоженно поднимают голоса ответственность, обязанности и куча невидимых/неподъемных долгов.


– Не холодно? Если что, говори обязательно, – идея о панорамах пришла Ольге спонтанно, стремительно, сама собой. Изначально Кампински лишь хотела извиниться и, может быть, пригласить на чашечку кофе. Но не удержалась! Бабушка сказала бы «черт попутал», да Ольга была слишком хорошо знакома с тем самым лукавым, практически на «ты», и зачастую носила его собственное имя. Ей до жути приятно было свое собственное и Ритино, в унисон, легкое волнение, наполнившее тело/сознание, что – не удержалась!

В этой сейчас непосредственной близости волнение усилилось, стало глубиннее.

– Обязательно, – повторяет другая. «Опасным любопытством» еще в детстве она сама для себя назвала странный щекоток, что рождается в солнечном сплетении из смеси страха, интереса, возбуждения, передающегося трепетом всему телу, а за ним и вселенной. Он мешает говорить Рите, делает ее фразы рваными, односложными, либо вовсе грозит заиканием.

Легкая улыбка едва касается Ольгиных губ:

– Спасибо, что согласилась, – она смотрит вперед на серебряную ленту дороги. Ее голос, напротив, вселенски спокоен. – Я очень боялась, что откажешься, и тогда не знаю даже, что бы я делала. Это просто адски важно и срочно.

У Риты же никак не вяжется оксюморон из спокойствия Ольгиного голоса и тревожного смысла слов о едва не пережитом ею крахе «дела всей жизни».

– П-правда? – скусывает с губ заикание. – Так невозможно? Для чего?

Ольга включает музыку. Приятно-инструментальное созвучие незаметно растворяет избыток напряжения, заполняет невесомым, невидимым, но осязаемым эфиром неловкие пустоши в диалоге.

– Для работы, Рит. Для всего Городка.

Психологи утверждают, что самое сладкое слово для человека, это имя его. В данном случае Рита будто услышала его впервые из Ольгиных уст. Оно ей понравилось. Они с Ольгой словно стали еще на пару шажочков ближе, несмотря на то, что сидят в соседних креслах.

– А что… чем ты занимаешься? – теперь она смелее смотрит на спутницу и даже пытается шутить. – Там находятся полезные ископаемые?


Кампински на миг встречается с Ритой глазами (в них улыбается солнце).


– Надеюсь, что нет, – ее голос вновь не вяжется со словосодержанием. – Иначе мой проект коту под хвост, а ваши земли под ковш экскаватора.

Расшифровка для Риты занимает несколько секунд. Она удивленно-испуганно хлопает ресницами:

– Ужас какой!

– И я о том же, – кивает Ольга. Впереди показывается нагроможденность ж/д узла. – Давай здесь несколько кадров, а потом ближе.

Машина паркуется у обочины, девушки выходят на воздух (Рита хватает его глотками). Не холодно. Пахнет весной, и дышится так легко, что кажется, сейчас взлетишь.

– Так чем ты занимаешься? – заметно успокоив волнение, повторяет вопрос Рита. – Ты так и не ответила.

Привычные движения отвлекают, снимают неловкость. Она «пристреливается», делает несколько панорамных снимков, оглядывается на Ольгу, стоящую чуть поодаль.

– Хотела пошутить, что ворую государственные секреты, – отвечает та. – Но, думаю, это была бы не лучшая моя шутка.

Ее слова сегодня прямо иезуитская пытка для незадачливого фотографа из Городка. Рита неуверенно улыбается. – «Она всегда такая? Или это я сегодня мисс придурок номер один?»

– Я архитектор, – признается Ольга. – Проектирую жилые районы, – ветер слегка треплет ее волосы и относит слова в сторону. Рита подходит ближе. С тем же успехом Ольга могла бы сказать ей – я Бог, просто Бог.

– Вот это да! – в голосе Риты удивление соперничает с восхищением и тушуется легкой тенью недоверия. – Правда? Здесь будут дома? – позади нее искрится снежная целина, над ней в серо-синее перистыми, далекими облаками, небо, взмывает ветер.


– Целый район с магазинами, школами, фитнес-центрами, – Ольга ведет машину дальше. Рита греет руку об руку, трет ладони и пальцы. Фотоаппарат лежит у нее на коленях.

– Но… Здесь же болота, – несмело высказывает расхожее мнение, пытается вспомнить, почему, собственно, здесь никогда и ничего не строили раньше. Ольга не смотрит на Риту, но улыбается именно ей и еще тысячам городчан в ее лице.

– В этом для меня весь интерес! Понимаешь? – она совершенно искренне на миг ловит Ритин взгляд. Теперь нет городчан в эфире, только Ольга и Рита. Творец-хулиган и восхищенные глаза красивой женщины. – Кроме всего прочего, о чем тебе сейчас долго и нудно объяснять. Про ветры, почвы, технологии – помимо этого всего – это вызов такой! Мой родной Ленинград тоже стоит на болотах и ничего, неплохо стоит уже несколько сотен лет! Там не осталось ничего для меня, только пример от великого предка, как строить нужно. А здесь, звучит издевательски, но непочатый же край работ! – слушая Ольгу, Рита по-новому смотрит/видит целину, простирающуюся по обе стороны дороги. – Я «Северо-Запад» в дипломной рассчитывала, потом побоялась и переиграла на другой, теперь же не брошу! Теперь или никогда! – она смеется, Рита улыбается, латино-музыка танцует в облачных просветах неба и солнца.


– Значит, ты все-таки не из Городка? – говорит Рита, когда машина несет их обратно, неотвратимо приближает момент расставания, уже зарифмованный Ритой в свой собственный час расплаты за украденное удовольствие у… она теряется в определении, чего именно. Будь любой другой человек на месте Ольги, у Риты не было бы и намека на что-то подобное, но Кампински действовала на нее как удав на кролика, при этом сама-то понимает ли?

– Я родилась в Питере и прожила там до шести лет, – отвечает Ольга. – Моя мать отсюда. Здесь ее родители живут, здесь я училась в школе. Потом уехала. А ты?

Признаться, по некоторым обрывкам фраз Ольга уже составила определенную «карту» Ритиной жизни до. Теперь остается проверить.

– А я, наоборот, приехала после одиннадцатого. Рождалась и училась в Москве, – отвечает Золотарева. – Не считая политеха, его здесь заканчивала.

– Я там живу последние несколько. Год минус или плюс в опыт – был в Питере и просто между небом и землей.

– А Москва тебе нравится?

– Очень.

– Многие фыркают, живут там, работают и ненавидят.

– Я не такая.