— О, мой Рауль! Я знала это! — с торжеством воскликнула Гортензия, простирая руки к сыну.

Штейнрюк неподвижно стоял и смотрел на обоих. Этого он никак не ожидал! До сих пор страх перед дедом сдерживал Рауля в известных границах, и он никогда не осмеливался давать волю своим чувствам. Теперь эти границы распались, и то, что выявилось из-за них, потрясло даже железную натуру графа.

Голос Штейнрюка звучал как-то странно, когда он снова заговорил:

— Рауль! Поди ко мне!

Молодой граф не двинулся с места. Он остался стоять около матери, которая обняла его, как бы желая удержать при себе. Так и стояли они, враждебные, вызывающие!

Но генерал был не такой человек, чтобы терпеть подобное сопротивление в собственном доме.

— Разве ты не слышал моего приказания? — спросил он. — В таком случае придется повторить его! Ты должен подойти ко мне!

И опять его голос и взгляд произвели прежнее насилие над волей Рауля: он почти механически, словно подчиняясь непреодолимой силе, оторвался от матери и подошел к деду.

— Ты не хочешь принять участие в войне? — спросил Штейнрюк, с такой силой стискивая руку внука, что тот с трудом подавил возглас боли. — Ну, мы это посмотрим! Я подам прошение от твоего имени, а когда тебя примут в армию, тогда ты поймешь, что значит дисциплина. Ты, конечно, знаешь, что грозит солдату, который отказывается повиноваться, или... дезертиру!

— Дедушка! — воскликнул Рауль, которого болезненно задело это оскорбительное слово.

— Несмотря на все твои угрозы, я все же поставлю тебя в необходимость выбора! А чтобы ты не очень уж восхищалась отвагой сына, Гортензия, узнай то, что все равно не осталось бы тайной для тебя: по вине Рауля между ним и Гертой все кончено. В объятиях госпожи де Нерак он забыл о своих обязанностях к невесте!

— Рауль! — с отчаянием воскликнула графиня.

На сей раз в ее возгласе не было той радости, которая прозвучала за минуту перед тем.

Генерал медленно выпустил руку внука и отступил назад.

— Из-за этого можешь посчитаться с ним, но от самого худшего я сумею уберечь его! Я хочу посмотреть, решится ли последний Штейнрюк запятнать свое имя позором и изменить родине так же, как он изменил невесте!

Сказав это, генерал повернулся к обоим спиной и вышел из комнаты.


Глава 28

Раскол в семье Штейнрюк тяжело сказался на всех ее членах. Гортензия уехала, так как генерал настоял на том, чтобы хоть один человек из их семьи проводил графиню Марианну до места последнего упокоения. Сам он действительно не мог уехать, а отсутствие Рауля можно было правдоподобно объяснить тревожностью политического момента. Но если бы и Гортензия не присутствовала на похоронах, всем стало бы ясно, что происходит что-то неладное. Графиня отнюдь не желала этого, а кроме того, тем охотнее подчинилась воле свекра, что очень рассчитывала на результат личного свидания с Гертой. В бурной сцене, которая произошла перед отъездом между ней и Раулем, имя Михаила не было названо, Гортензия вообще не была посвящена в тайну его отношения к семье. В ее глазах единственной причиной разрыва была Элоиза де Нерак, и потому она надеялась, что ей удастся уговорить оскорбленную невесту и, несмотря ни на что, удержать за Раулем, все тo, что он так легкомысленно терял с рукой Герты.

После памятного разговора Рауль виделся с генералом всего несколько минут, но и эти несколько минут оказались достаточно тяжелыми. А на другой день Рауль открыто отправился к Клермону, чтобы доказать матери и деду, что он не мальчик и в таких вещах он не позволит кому бы то ни было распоряжаться его судьбой.

Рауль застал Элоизу одну и сейчас же рассказал ей все, что случилось накануне. По страстному тону рассказа видно было, как это глубоко волновало его.

— Жребий брошен! — закончил он свое повествование. — Мое обручение с Гертой нарушено, я свободен теперь, как и ты, и нам незачем больше скрываться. Теперь скажи мне, Элоиза, в ясных, точных выражениях, согласна ли ты стать совсем моей, согласна ли принять моё имя? Ты еще ни разу не ответила мне с достаточной ясностью на этот вопрос!

Молодая женщина молча выслушала Рауля, и между ее бровями залегла недовольная складка. Можно было подумать, что такой исход ей вовсе не желателен.

— Не так бурно, Рауль! — сказала она. — Ты сам признался мне, что твой дед никогда не даст согласия на наш брак, а ведь ты всецело зависишь от него.

— В данный момент — да, но в будущем я все равно стану владельцем майората, и это у меня не может отнять никакое завещание. Таков закон в нашем роду, и ты это знаешь!

Элоиза очень хорошо знала это, но она знала также, насколько незначительны соразмерно с ее аппетитами доходы с майората. Она не забыла происшедшего несколько месяцев тому назад разговора с Анри, и картина, нарисованная ей тогда братом, жизнь в заброшенном провинциальном имении мало прельщала женщину, которой дышалось свободно только в шумном обществе, в жизни среди роскоши и наслаждений.

— Ну, так будем надеяться на будущее, — уклончиво сказала она. — Настоящее довольно неблагоприятно для нас. Не только семейный разлад, но и политические причины грозят разлучить нас.

— Разлучить? — воскликнул Рауль. — Но почему?

— Ну, ведь само собой понятно, что мы не останемся здесь, если война и в самом деле будет объявлена, а мой брат тоже считает войну неизбежной. Как только наше посольство уедет из города, мы последуем за ним. Анри уже предупредил меня, чтобы я была готова к быстрому, неожиданному отъезду.

— Так и пусть он уезжает, а ты оставайся! Тебя я не пущу. Я знаю, что требую от тебя жертвы, но подумай, чем я пожертвовал тебе! Потерять еще и тебя вдобавок — нет, этого я не перенесу! Ты должна остаться!

— К чему? — резко спросила молодая женщина. — Уж не для того ли, чтобы видеть, как генерал настоит на своем и заставит тебя пойти с оружием в руках против Франции?

Рауль судорожно стиснул руки.

— Элоиза, не приводи меня в отчаяние! Если бы ты только знала, что мне уже пришлось и что еще предстоит перенести! Дедушка... со вчерашнего дня он не сказал со мной и десяти слов, но его взгляды, тон, манеры — все заставляет вскипать всю кровь во мне! Он показывает, что глубоко презирает меня! Мать, со стороны которой я никогда не знал прежде ничего, кроме любви и ласки, осыпает меня теперь упреками. Анри хочет уехать... Теперь и ты говоришь о разлуке, и я должен остаться один, в то время как на меня наседают со всех сторон? Нет, я не перенесу этого!

Он кинулся в кресло, и весь его вид действительно свидетельствовал о полном отчаянии.

Элоиза смотрела на него с недовольством. Она чувствовала некоторое презрение к этому юноше, который был смел до безумия, в любой момент готов на самую сумасбродную выходку, и колебался, словно тростинка на ветру, каждый раз, когда следовало проявить моральную твердость.

— Но разве мы непременно должны расстаться? — тихо спросила она. — Ведь это зависит только от тебя, Рауль!

Он удивленно взглянул на нее.

— От меня?

— Конечно! Ни я, ни Анри не можем остаться здесь. Но мы знаем, что ты душой наш, что одно лишь насилие удерживает тебя. Ну, так вырвись из-под гнета этого насилия, поезжай с нами во Францию!

— Да понимаешь ли ты, что ты говоришь! — крикнул Рауль, вскакивая с места. — Теперь, накануне войны? Ведь это было бы изменой!

— Это было бы лишь мужественным, разумным решением, отважным признанием истины! Если ты останешься здесь, то будешь лгать самому себе и другим. Чем ты пожертвуешь, уезжая? Страной, где ты оставался чужим и останешься им вечно? Положением, которое стало для тебя невыносимым? Дедушкой, с которым ты находишься в открытой вражде? Единственный человек, с которым тебе приходится считаться, это твоя мать. Но если теперь она и осыпает тебя упреками из-за того, что все ее планы потерпели крушение, за решение уехать она не будет в обиде на тебя!

— Меня зовут Штейнрюк! — мрачно сказал Рауль. — Наверное, ты забыла об этом, Элоиза?

— Да, так зовут тебя по имени, но по существу ты — Монтиньи с головы до пят! Ты столько раз хвалился этим перед нами, почему же отказываешься теперь? Неужели весь твой образ мыслей и действий определяется одним только именем отца? Неужели кровь матери не имеет никаких прав? К ее стране, к ее народу страстно влечет тебя эта кровь, и тебе хотят вменить в преступление то, что проистекает из священнейшей власти законов природы... Тебя хотят заставить с оружием в руках ринуться на нас... Вот это предательство... Неужели ты сам не понимаешь этого?

Рауль отвернулся от соблазнительницы, как бы не желая слышать ее слов, но в то же время какой доступ к его сердцу находили ее доказательства! Ведь это были его собственные мысли, которые постоянно мучили его, от которых он никак не мог отделаться. Единственное, что могло парализовать ядовитое действие этих дум, было сознание своего долга, однако именно таким сознанием юный граф не обладал. Обязанность, долг — все это были для него лишь призраки, тяжелый гнет, и подобное восприятие долга должно было сдерживать его теперь.

— Перестань, Элоиза! Я не могу, не смею слышать то, что ты говоришь!.. — мрачно сказал он и, вдруг выпрямившись, с внезапным приливом энергии твердо заявил: — Да я и не хочу слушать это! Прощай!

Он повернулся, собираясь уйти, но молодая женщина подбежала к нему и схватила за руку. Ее голос зазвучал вкрадчивой лаской, и опять чаровал его так хорошо знакомый пленительный взгляд.

— Пойдем с нами, Рауль! Ведь ты погибнешь этой несчастной борьбе с самим собой! Да, ты погибнешь, а я... Неужели ты думаешь, что разлука будет легка для меня? Что я буду меньше страдать, чем твоя мать, зная, что ты находишься в рядах наших врагов? Бежим с нами во Францию!