Герта не смотрела, куда он направился, и не заметила, что к ней приближается отец Валентин. Она недвижимо стояла на месте.

Ветер стал еще резче, ветви шиповника качались и трепетали над ее головой, облачное море надвигалось все ближе, и все выше вздымалась туманная гряда, словно собираясь затопить горное плато. Сияние около Орлиной скалы погасло, исчезли златотканные тени, все ниже и ниже падали тяжелые серые массивы туч, уплотняясь в сплошную пелену, и вдруг она разорвалась, и зубчатым сверкающим мечом блеснул огненный меч архистратига Михаила!

Глава 11

Буря со всей силой обрушилась на долины. Гроза, которая в течение часа бушевала громом и молниями, сменилась проливным дождем.

Через мокрый лес пробирался путник, которого непогода застала в пути. Если бы Ганс Велау последовал совету друга и держался скучной проезжей дороги, то уже давно добрался бы до Таннберга, теперь же он заблудился в «романтическом» горном лесу и пошел по неверному направлению, которое завело его очень далеко от цели. Правда, нависшая скала дала ему надежный кров, но теперь, когда надвигались сумерки, а дождь продолжал лить как из ведра, ему оставалось на выбор или провести ночь в мокром лесу, или наудачу двинуться вперед в надежде добраться до какой-нибудь хижины.

Ганс решился на последнее. В конце концов густой лес поредел, и, выйдя на полянку, юноша увидел впереди пятно света. В сумерках и тумане невозможно было разглядеть, что это за строение, оно лежало на лесистом холме и только частью выступало из-за деревьев. Но во всяком случае там жили люди, и промокший путник поспешно направил туда свои шаги.

Дорога, которая вела к строению, была сильно запущена. Ганс не раз увязал в размокшей почве, затем ему пришлось перейти через шаткий мост, переброшенный черезручей, и наконец он оказался у ворот, от которых уцелели лишь каменные столбы. Перед молодым человеком было большое, но полуразвалившееся здание с крепостными стенами и башнями. Наступившая темнота еле-еле позволила Гансу добраться до дверцы, которая находилась как раз под освещенным окном.

Ганс постучался, сначала осторожно, потом сильнее. Через несколько минут окно распахнулось, и хриплый голос спросил сверху:

— Кто там?

— Посторонний, который заблудился и просит приюта на ночь!

— У меня нет приюта для всяких бродяг! Проваливайте!

— Вот так любезный прием! — с возмущением крикнул Ганс. — Я — вовсе не бродяга, а наоборот — очень приличный человек, готовый охотно заплатить за ночлег!

— Заплатить? В Эберсбурге! — голос сверху прозвучал с не меньшим возмущением. — Здесь вам не постоялый двор! Ступайте туда, откуда вы пришли!

— Ну уж нет, этого я не сделаю! Я промок от ливня и притом заблудился в лесу. Разве пристойно заставлять путника стоять в такую погоду перед дверью? Отоприте!

— Нет! — обладатель хриплого голоса был, видимо, не на шутку рассержен. — Вы останетесь снаружи!

— А, черт возьми, у меня лопнуло терпение! — с бешенством крикнул молодой человек, так как проливной дождь хлынул с новой силой и окончательно промочил его до костей. — Откройте сейчас же, или я вышибу дверь и штурмом возьму ваш старый сарай!

Он принялся барабанить в дверь обоими кулаками, и то, чего не удавалось достигнуть вежливой просьбой, удалось добиться грубостью. Очевидно, она больше импонировала невидимому стражу, потому что через несколько секунд голос заговорил уже значительно мягче:

— Кто вы и что вам, собственно, угодно?

— В данный момент я — просто насквозь промокший человек, который хочет обсушиться. Во всяком случае я могу дать вам, если угодно, самые удовлетворительные сведения по поводу своего положения, имени, возраста, происхождения, родины, семьи и так далее.

— А, так вы из семьи?

— Само собой разумеется! Ведь у каждого человека должна быть семья!

— Я имею в виду — дворянин ли вы?

— Разумеется! Но откройте же мне наконец!

— Погодите, я сейчас сойду! — послышалось сверху. Сейчас же вслед за этим окно захлопнулось, и свет в окне скрылся.

— Оказывается, здесь прежде чем впустить человека экзаменуют его насчет родословной! — пробормотал Ганс, прижимаясь к двери, чтобы хоть как-нибудь укрыться от дождя. — По мне — пожалуйста! В случае нужды я не задумаюсь приписать себе хотя бы графскую корону, лишь бы только раздобыть сухой ночлег. Слава Богу, наконец-то отворяют!

Действительно, послышались скрип ключа и шум отодвигаемого засова. Затем дверь открылась, и перед Гансом появился старик, опиравшийся правой рукой на палку, а в левой державший лампу.

Его худая, сгорбленная фигура прежде, должно быть, была высокой и стройной. Кожа цвета старого пергамента и множество морщин и складок придавали сходство с мумией лицу, с которого смотрели блеклые, выцветшие глаза, а из-под черной ермолки выбивались жидкие серые волосы. По-видимому, несколько шагов, сделанных стариком, утомили его, потому что он закашлялся и изо всех сил оперся на палку, освещая в то же время дорогу гостю.

— Прошу извинения за мою назойливость, но я и в самом деле боялся, что меня унесет дождевыми потоками, — сказал Ганс с поклоном, от которого с него во все стороны полетели брызги. — Я имею честь видеть перед собой хозяина дома?

— Удо, барон фон Эберштейн-Ортенау ауф Эберсбург! — с величайшей торжественностью ответил тот. — А вы, сударь?

— Ганс Велау-Веленберг ауф Форшунгштейн! — было не менее торжественным ответом.

Имя, очевидно, понравилось старику, так как он поклонился и с достоинством сказал:

— Добро пожаловать, господин Ганс Велау-Веленберг! Следуйте за мной.

Он тщательно запер дверь и пошел вперед, указывая посетителю дорогу. Они прошли сначала через портик, крыша которого казалась не очень прочной, так как дождь оставил свои следы на полу. Затем, поднявшись по узкой, почти отвесной лестнице с вытертыми каменными ступенями попали в бесконечно длинный коридор, где каждый шаг гулко отдавался от каменных плит, а лампа в руках хозяина была единственным освещением. Наконец барон открыл какую-то дверь и впустил своего спутника.

— Располагайте этой комнатой! — сказал он, оставляя лампу. — Как видно, непогода на славу отделала вас! Не хочу мешать вам переодеваться, но ожидаю вас за столом. До свиданья, господин фон Велау-Веленберг! — и он простился с гостем движением руки, в котором было что-то действительно рыцарское, аристократическое, и ушел.

Ганс прежде всего обследовал отведенное ему помещение. Это была маленькая, мрачная и скудно обставленная комнатка. Только грандиозная кровать под балдахином казалась остатком былой роскоши, но художественная резьба ее была повреждена и поломана, шелк занавесей выцвел и посекся, а простыни и наволочки были из самого грубого мужицкого холста.

«Самое лучшее было бы поскорее отправиться в кровать, — сказал себе Ганс, устраивая около горячей печки сушилку. — Но поскольку Удо, барон фон Эберштейн-бртенау ауф Эберсбург пригласил меня к столу, ничего не поделаешь. Только вот откуда взять сухое платье? Не найдутся ли где-нибудь здесь рыцарские доспехи или какой-нибудь другой средневековый хлам? Воображаю, какое впечатление произвело бы, если бы я вошел в зал предков, бряцая железом! Итак, за поиски!»

Он и в самом деле принялся искать и скоро набрел на стенной шкаф, в котором заключался довольно скромный гардероб владельца замка. Ганс, не колеблясь, достал оттуда лучшее, что было, — меховую куртку, и едва только успел переодеться, как появилась старуха в платке и на горском наречии пригласила «господина барона» пожаловать к столу.

«Только барон? Я произвел бы себя по крайней мере в графы!» — небрежно подумал Ганс, следуя за служанкой по многочисленным ходам и переходам в помещение, очевидно, служившее тостиной, столовой и приемной.

С первого взгляда комната производила очень благоприятное впечатление, но, присмотревшись внимательнее, можно было заметить, что в ней самым причудливым образом сочетаются былая роскошь и нынешняя нищета.

— Прошу извинить за самоуправство, — сказал Ганс, подходя к хозяину дома. — Мой туалет пришел в такое неприличное состояние от непогоды, что в расчете на вашу доброту я позволил себе вот эту покражу!

Правда, у Ганса был довольно странный вид в меховой куртке, но, несмотря ни на что, от него так веяло очарованием молодости, что старик улыбнулся и ласково ответил:

— Я рад, если вы нашли в моем гардеробе что-нибудь подходящее. Пожалуйста, присядьте, я хотел бы спросить вас кое о чем!

«Теперь начнется проверка предков!» — подумал Ганс и не ошибся, так как хозяин дома приступил именно к этому предмету.

— Ганс Велау-Веленберг — хорошо звучит! — продолжал старик. — Зато название вашего родового замка кажется несколько непривычным. Где собственно находится Форшунгштейн?

— В северной Германии, барон, — ответил Ганс, и глазом не моргнув.

— Я так и думал, потому что я его не знаю. Все южногерманские дворянские ветви и их родовые замки известны мне, ибо мой род — самый древний из всех. Он происходит из десятого столетия, это доказано исторически, но предание восходит еще далее. Наверное, в северной Германии нет такой древней семьи?

Было ясно, что старик сейчас приступит к оценке родословного дерева гостя, а потому Ганс поспешил отвести грозу ловким вопросом:

— Не позволите ли мне узнать, кого изображает этот портрет? Я обратил на него внимание еще при входе в комнату!

С этими словами Ганс указал на картину, висевшую против них на стене. Она представляла собой поясной портрет мужчины лет сорока с темными волосами, бойкими темными глазами и благородными, правильными чертами лица, не говорившего, впрочем, об особенном уме. Портрет был во всяком случае сравнительно недавнего происхождения.