Эльвира Барякина - Аргентинец

Клим обещал заглянуть к ним вместе с Ниной.

— Только когда будете стучаться, не спрашивайте, дома ли мы, — предупредила Анна Евгеньевна. — Вдруг нас арестуют и будут поджидать наших знакомых?

— Анечка, ну что вы говорите! — всплеснула руками графиня.

— Нет-нет, пусть молодой человек зря не рискует. Надо сначала спросить, кто живет в этом доме, и если назовут наши фамилии, тогда можно входить.

Софья Карловна пошла провожать Клима до ворот. Полная луна сияла над черно-белым городом, под ногами скрипел снег.

— Очень хорошо, что я встретила вас, — тихо сказала графиня. — Анна Евгеньевна умирает… Знаете, я хожу по улицам, смотрю на людей, и у меня ощущение, что они доживают последние дни. Вчера была на кладбище: сколько там знакомых фамилий! Весь цвет Нижнего Новгорода перебирается на Петропавловское — без наследников, без состояния… Мы не просто умираем, мы вымираем бесследно. Сколько вам лет?

— Двадцать девять.

— А мне шестьдесят пять. У меня погибли все — муж, сын… У меня никогда не будет единокровных внуков, я нищая, мои дни сгорают… Но я хочу жить! Скажите мне, что вы собираетесь делать?

— Весной мы уедем, — признался Клим. — Я, Нина и доктор Саблин.

— Куда?

— Мы пока не решили.

— В Новороссийск! — горячо шепнула Софья Карловна. — Там на рейде стоят корабли союзников — я точно знаю: мне наш интендант говорил. А оттуда можно перебраться во Францию. Вы возьмете меня с собой?

Клим смутился:

— У нас нет денег, и мы пока не придумали, откуда их возьмем.

Софья Карловна вынула из кармана маленький бархатный мешочек и вложила его в руку Клима:

— Эти бриллиантовые серьги моя мать подарила мне на свадьбу. Я думаю, за них можно выручить большую сумму.

— Но как же…

Это казалось невероятным: графиня, никогда не любившая Клима, вдруг доверила ему свои последние сбережения?

— Берите безо всяких клятв и объяснений, — сказала Софья Карловна. — Я по-прежнему не одобряю вашего образа жизни, но раз вы не бросили Нину, значит, вы принадлежите к благородному сословию. А это не царский двор и не дворянское звание: это братство людей высокой культуры и чувства долга.

Невероятно счастливый день — после семи забыли отключить электричество.

— Зря радуетесь: наверняка у кого-нибудь обыск будет, — мрачно предрекала Мариша, но на ее слова никто не обратил внимание. Клим, Нина и Саблин были слишком возбуждены известиями от графини.

— Как она умудрилась спрятать эти серьги? — ахала Нина, разглядывая переливающиеся на свету бриллианты. — А ведь говорила мне, что у нее ничего не осталось.

Любочка позвала их ужинать. Антон Эмильевич по обыкновению рассказывал истории:

— Думаете, всеобщая трудовая повинность и продразверстка — это изобретение большевиков? Как бы ни так. Это все то же старое доброе тягло, существовавшее в Московской Руси. Тяглом обкладывали не человека, а территорию, а там уж вы сами поделите, кто что будет выполнять и сколько платить. Если работа не будет сделана — всем батогов. Только раньше освобождение от тягла давала государева служба, а сейчас — членство в партии.

Дома дядя Антон уже не вспоминал о «команде» и «единоличниках» и мог позволить себе критику правительства.

Клима раздражала его болтовня. Ему хотелось поскорее укрыться у себя и как следует обдумать: кому и как продать серьги? сколько примерно можно за них получить? как обезопасить себя, чтобы не наткнуться на чекистскую засаду?

— Папа, бог с ним, с этим тяглом, — сказала Любочка. — Ешь, а то все остынет.

Внезапно с улицы раздались шаги. Потом громкий стук в дверь. Клим похолодел: «Обыск! Куда серьги прятать?» Он вскочил, но Любочка остановила его:

— Сиди. Мариша, спроси, кто там?

Клим тайком передал Нине серьгу: если одну найдут — может, вторую удастся сохранить? Она сунула ее за край чулка. А что, если ее саму будут обыскивать?

Нервы были напряжены до предела. Мариша загремела засовами. Чей-то голос, скрип половиц…

— Вы тут ужинаете? — проговорил краснолицый человек, заглядывая в столовую. Это был Петрович — тот самый военный, с которым Клим играл в преферанс.

— Ося! — завизжала Любочка и бросилась ему на шею.

После ужина Осип и Любочка ушли к себе в комнату и что-то долго обсуждали. Нина несколько раз подходила к их двери и возвращалась в столовую бледная и встревоженная:

— Ничего не слыхать.

Мариша давно убрала посуду, Антон Эмильевич отправился к себе, а Нина, Клим и Саблин все не выходили из-за стола.

Cтоял в поле теремок, в нем жили мышка-норушка, лягушка-квакушка и прочие звери. И вот заглянул туда медведь… Сломает все или будет мирно жить-поживать и добра наживать?

Клим подкидывал на ладони пузатую солонку. Кто бы мог подумать, что Осип и Петрович — одно и то же лицо? М-да, ну и кавалера выбрала себе Любочка!

Саблин выглядел так, будто его отхлестали по щекам. Невозможно представить, чтобы жена — самое дорогое существо на свете — предала тебя. Люди все время сходятся и расходятся — к этому относишься спокойно, когда это происходит с кем-то чужим, но когда видишь друга, перебитого горем, когда примеряешь его беду на себя, кровь стынет в жилах. Хочется прижать Нину к груди и потребовать клятвы: «Обещай, что с нами никогда этого не произойдет!»

Наконец Любочка заглянула в столовую:

— Клим, подойди, пожалуйста.

В этот момент электричество наконец погасло.

Церковная свеча озаряла усталое лицо Осипа. Любочка стояла за его спиной и, улыбаясь, смотрела на Клима.

— Вот, значит, где встретиться пришлось… — проговорил Осип. — Любовь Антоновна сказала, что ты ее родственник.

— Да.

— И что ты журналист и умеешь с публикой…

— Вроде того.

— И по миру поездил… Где тебе приходилось бывать?

— В Персии, Китае и Аргентине. Ну и в детстве по Европе прокатился.

Светлые глаза Осипа глядели внимательно и настороженно.

— А жена твоя, стало быть, сбежала из-под ареста?

Клим дернулся, перевел взгляд на Любочку. Зачем она ему рассказала? Неужели все еще ревнует к Нине?

— Любовь Антоновна говорит, что твою Нинку хотели арестовать из-за брата… — произнес Осип. Он провел пятерней по коротко остриженным седым волосам. — Черт вас разберет… Посадишь — а может, за ней и вины никакой нет: государству только лишний расход на то, чтобы ее кормить и охранять. Оставишь на свободе — так ведь она небось не простит нам, что мы ее брата расстреляли, вредить будет…

Любочка положила ладони на плечи Осипа.

— Если арестовывать на всякий случай, то весь город надо пересажать, — сказала она мягко и повернулась к Климу: — Вот смотри, какой у нас расклад: в городе расквартировано две тысячи моряков Волжской военной флотилии. Зимой им делать нечего; военкомат их раскидал — кого в Молитовку, кого в Сормово, кого в Дом Трудолюбия на Варварской… В Народном доме за острогом открылся Центральный военный клуб с театром и библиотекой-читальней, но пока морякам никакая читальня даром не нужна. Губисполком хочет открыть Матросский университет, чтобы их образовывать, но тут требуются особые люди, чтобы морякам не скучно было. А то выставишь перед ними профессора — они вмиг разбегутся.

— Вы хотите, чтобы я стал лектором? — изумился Клим.

Любочка улыбалась, как волшебница, у которой сработало сложнейшее заклинание.

— Будешь рассказывать им про дальние страны, про то, что руки надо перед едой мыть…

— Дело это очень нужное, — произнес Осип. — Товарищ Ленин говорит, что нам обязательно надо повышать культурный уровень боевых коллективов. Дадим тебе паек первой категории, после испытательного срока, разумеется.

— Так вы не будете возражать, если мы с Ниной поживем у вас? — спросил Клим.

— А мне-то что? Дом не мой, а горисполкомовский.

Любочка подмигнула Климу:

— Я же тебе говорила!

Вернувшись в столовую, Клим плотно закрыл двери и передал Нине и Саблину разговор с Осипом.

— У меня есть идея: я предложу Другову организовать агитационный вагон-летучку и с открытием навигации, когда моряки переберутся на корабли, попрошу выслать ее на фронт, чтобы образовывать боевые коллективы без отрыва от сражений. Мы с вами запишемся лекторами-пропагандистами, так мы сможем выехать в собственном вагоне, и ни одна чекистская морда к нам не придерется.

Нина смотрела на Клима восторженными глазами.

— Думаешь, Осип согласится тебе помочь?

— Вроде должен, раз он считает, что бойцов Красной армии надо наставлять на путь истинный.

Саблин невесело усмехнулся:

— Бедная Любочка… Если бы она знала, что мы тут затеваем…

— Какая разница?! — жестко сказала Нина. — Она относится к нам как хозяйка к домашней птице: одной рукой кормит, а другой — перья выдергивает, чтобы подушку набить. Знаете, как ей хорошо на ней спится!

Саблин вздохнул:

— К сожалению, знаю.

Матросский университет устроили в здании бывшей Мариинской гимназии на Ильинке. Антон Эмильевич тоже напросился в лекторы. Растрепанный, потный от усердия, он читал почесывающимся «братишкам» когда собственные рассказы, когда Устав и Программу партии.

Но это была не та публика, к которой привык Антон Эмильевич: матросы не понимали его иронии и не могли оценить любопытных исторических параллелей. Пропаганда делала свое дело: они прочно усвоили, что являются «красой и гордостью революции» и все, в том числе презренные лекторишки, обязаны им кланяться. Они перебивали, могли посреди лекции встать: «Мне до гальюна надо…» У Антона Эмильевича опускались руки: никакого уважения к образованию, к культуре… Сами спать ложатся в обуви, сморкаются в два пальца, чуть что — сразу крик поднимают: «Почему в суп картохи не докладывают? Скажи на кухне, чтоб не воровали, а то зенки повышибаем в два счета!»