Эльвира Барякина - Аргентинец

Девчонки с корзинами грибов опасливо смотрели на меня — заросший солдат, ухмыляется чему-то… Бог знает, о чем думает?

О смысле жизни, милые, о смысле жизни…

Привезенные с Балтики морские орудия обстреливают позиции белых. Те ничем не могут ответить: у них имеются только сухопутные трехдюймовки, их дальнобойность примерно в два раза меньше. Отряды «братишек», балтийских и черноморских матросов, громят всевозможные «ополчения», которые собирают белогвардейцы. Поговаривают, что участь Казани решена: чехи уходят, а своими силами белые не удержат город.

Жора сразу понял, что домой возвращаться нельзя: Постромкин наверняка выдал ЧК фамилии «врагов народа», а уж отыскать их адрес — дело трех минут.

Они с Еленой до утра прятались за сараями у электростанции и только потом сообразили: ведь вместо них могут арестовать Нину и старую графиню! Жора проклинал себя: дурак! Тоже мне, герой выискался: «Барыню» упустил, сестру подставил под удар. Кооперативную лавку наверняка теперь прикроют, дядя Гриша приедет, а в доме на Гребешке засада.

Елена думала о том же:

— Надо Нину предупредить.

Они подобрались к дому со стороны откоса и чуть не наткнулись на растянувшихся цепью солдат.

— Бежим! — шепнул Жора.

Целый день они метались по городу. Куда идти? Все верные друзья участвовали в антибольшевистском заговоре — нельзя было компрометировать их собой. Если тебя арестуют у них на квартире, чекисты могут потянуть за одну ниточку и размотать весь клубок.

— Пойдем попросимся в гостинице переночевать, — предложила Елена, когда они поравнялись с номерами Бубнова на Алексеевской. — Скажем, что мы молодые пролетарские поэты — прибыли из Москвы, но у нас украли вещи.

Восьмидесятилетний бывший швейцар, а ныне заведующий советским общежитием велел им идти в жилотдел губисполкома:

— Принесете ордер, тогда поговорим.

— Послушайте, уже поздно, все закрыто, — проговорил Жора. — Если вы нас не пустите, мы будем ночевать прямо тут.

— А я вот сейчас в ЧК позвоню!

Наругавшись вволю, старик сказал, что согласен пустить пролетарских поэтов в обмен на бутылку водки.

— Идите у Николаевны спросите, она допоздна на углу махоркой торгует. У ней завсегда чекушка найдется.

Николаевна, неряшливая беззубая баба, отвела Жору в подворотню и сунула ему большой аптечный пузырек.

— Идеальная пропорция! — заверила она. — Ты понюхай: спирт?

— Спирт, — согласился Жора.

— Видишь, я не обманываю. А то другие, бывает, воду подсовывают или что еще похуже.

Получив мзду, старик взял фонарь и повел Жору и Елену по немытой лестнице на второй этаж.

— Вот и ходи с вами взад-вперед, — ворчал он. — Постояльцы теперь денег не плотют за комнаты, въезжают по ордерам… Даже чаевых от них не дождешься. Все отсель разбежались, с такой-то службы, один я остался. — Старик отпер дверь. — Вот, ночуйте.

Он посветил фонарем. Елена заглянула в комнату и ахнула. Внутри чуть ли не вплотную друг к другу стояли топчаны, на которых храпели солдаты.

— Здесь места нет! — возмутился Жора.

— Чай, не баре… Это делегаты красноармейского съезда, они завтра по домам отправятся. А вы и тут поспите. — Он показал на крохотную, согнутую полукругом козетку.

Елена кое-как устроилась на ней, а Жора отправился «на первый этаж» — на пол.

Уснуть он не мог: все думал о Нине — ее арестовали? Или она успела спастись?

Сочинял эпитафии. Сначала для заведующего:

Здесь лежит свисток, фуражка,

И добрейший старикашка.

Потом для себя:

Оказался здесь не нужен —

Не предал, не затаился,

Не остался равнодушен

И в ЧК не пригодился.

Пуля в лоб для ускоренья,

И душа летит со свистом,

Чтобы ангелам пречистым

Почитать стихотворенья.

Куда податься? В деревню? Без документов? Или пристроиться где-нибудь в Нижнем Новгороде? А кормиться как? Денег осталось двадцать рублей. Ох, дурак, идиот! Хотел спасти «Барыню» и всех погубил…

Они встали на рассвете и отправились вниз. Жора решил, что попробует уговорить старика взять его на службу — за право жить в каком-нибудь закутке. Но заведующего нигде не было видно.

Они послонялись по полутемному вестибюлю, потыкали клавиши разбитого музыкального аппарата в углу.

— Да где же этот заведующий?! — в сердцах воскликнул Жора и, подпрыгнув, сел боком на стойку.

— Чего ты? — спросила Елена, заметив, как его глаза округлились от ужаса.

— Елен, а ведь старик-то…

Жора перебрался на другую сторону стойки. Заведующий лежал на полу под откинутой столешницей, поэтому они его сразу не заметили. Рядом валялся пустой аптечный пузырек.

Елена зашла за стойку:

— Боже мой, он что, отравился?

— А я вчера эпитафию ему написал, — проговорил Жора.

Он догадался, в чем дело: синюшное лицо, трупные пятна, сладковато-приторная вонь изо рта… В морг при Мартыновской больнице часто привозили отравившихся метиловым спиртом. На вид и запах он практически неотличим от алкоголя, вот ушлые торговцы и подсовывали его простакам. Смертельная доза — одна-две стопки; некоторые умирали сразу, некоторые мучились, а те, кто оставался в живых, навсегда теряли зрение.

На лестнице загремели шаги. Жора вскинулся, но убегать было поздно: вестибюль наполнился красноармейскими делегатами.

— Всё, мы уезжаем! — сказал один из них и кинул обомлевшему Жоре ключи. — Общежитие у вас поганое, по мебели вши ползают, мы будем на вас жаловаться.

— Да как будто в других гостиницах лучше! — засмеялись остальные.

— Ставьте отметку об убытии.

Пока Жора растерянно хлопал глазами, Елена выдвинула ящик конторки, достала чернильницу и принялась отмечать убывающих.

— Вот здесь распишитесь, — говорила она, передавая делегатам регистрационную книгу. — Кто не умеет расписываться, ставьте крестик.

Она улыбалась, блистала глазами, будто и не догадывалась, что под ногами у нее лежит мертвый человек.

Наконец делегаты вышли на улицу.

— Жора, старика надо спрятать! — шепнула Елена и показала на комнату администратора.

Ключ лежал на стойке. Они открыли дверь, перенесли покойника на продавленный диван и накрыли одеялом.

— Он, наверное, тут и жил, — сказала Елена, показывая на спиртовку на столе и тулуп за ситцевой занавеской.

— Надо уходить, — проговорил Жора.

— Куда?

— Не знаю. Подальше отсюда, пока нас не поймали.

Елена покачала головой:

— Если мы будем бродяжничать, нас поймают намного быстрее. Давай останемся и всем скажем, что мы новая прислуга в номерах. Кроме заведующего, тут работников не было, стало быть, вопросы задавать некому.

— А труп куда?

— Выкинем. Мало ли стариков умирает на улице? Думаешь, милиция будет разбираться, кто он и откуда?

Жора прикрыл глаза: он не мог поверить, что всё это происходит на самом деле.

В сарае нашли тачку, и Жора отвез старика к Петропавловскому кладбищу, там и бросил у ограды.

Заведующего никто не хватился. Жора и Елена исполняли его работу, и никому не приходило в голову, что они самозванцы. Правда, денег у них совсем не было; постепенно они продали на Мытном рынке все имущество старика — от дивана до тулупа.

От голода и отчаяния они чувствовали себя святыми, наполовину превратившимися в мощи. Они не имели права на жизнь, не знали, куда бежать и что делать: все связи с родней и друзьями были оборваны. Елена плакала по ночам: «Я ведь даже к острогу не могу сходить!» Но пока их никто не трогал, кроме треклятых вшей.

Поговорив с базарными тетками, Жора сделал вонючую мазь, которой следовало натирать все тело; Елена стала носить на запястье заговоренный амулет. Они перепробовали все — от нафталина до камфорного масла, потратили на борьбу с паразитами доход от продажи плинтусов. Но наука и суеверия оказались бессильны.

Жора написал стишок и отнес его в газету «Нижегородская коммуна»:

Вот сатаны изобретенье:

Нас вшам отдали на съеденье,

А мы не можем отомстить —

Вшу ни пожарить, ни сварить.

Стишок взяли, правда, заменили «сатану» на «беляков». Гонорар Жора и Елена поделили пополам и отправились в общественную баню.

Голые люди, пар, драка за место у горячего крана, матюки. Жора в первобытном ужасе смотрел на опухшие ноги и расчесанные спины.

Вдруг из сырого тумана выплыло бородатое лицо дяди Гриши.

— Ба, вот ты где! А я уж думал, ты пропал.

Жора был сам не свой от радости. Дядя Гриша сказал, что Нине удалось бежать: соседи слышали, как чекисты ругались из-за этого. Что приключилось со старой графиней, никто не знал.

— Завод наш национализировали, — вздохнул дядя Гриша, доставая из шайки распаренное мочало, и едва слышно добавил: — В Осинки теперь не сунешься. Как там Варвара с детьми справляется — ума не приложу.

— А где ты живешь?

— У Ефимки прячусь.

Дверь в мыльное отделение распахнулась, и на пороге появились люди в форме.

— Вот он! — крикнул кто-то, показывая на дядю Гришу.

Им даже не дали как следует одеться, в одних штанах вывели во двор. Стоявшие в кассу люди провожали их испуганными взглядами.