Эльвира Барякина - Аргентинец

Больше она никогда не встречалась с хозяйкой глобуса, а мама запретила выспрашивать, кто эта дама и почему она взялась хлопотать за дочку Базиля Купина.

На палубе фильянчика — бабы с котомками, монахи, плотники с замотанными в рогожу пилами: кто дремал, кто разговаривал.

Небо — как опрокинутая чашка, по берегам — громады лесов. Сосны клонились с подмытого берега к самой воде.

Нина издали увидела высокий купол над своим домом. Фильянчик причалил к полусгнившим мосткам, матрос передал ей корзину.

На большой аллее сквозь гравий пробивалась трава: никто ее не пропалывал и не убирал опавшие листья. С запущенных клумб одуряюще пахло левкоями и розами. Высохший майоликовый фонтан, площадка для тенниса, древние скамейки под елями…

Голубой, покрытый облупившейся краской особняк погибал на удивление быстро. По колоннам на фасаде пошли трещины, одна мраморная ступенька крыльца была выломана и валялась, разбитая, на дороге. Нина стояла перед помертвевшим, тихим домом. Она приехала сюда с одной корзиной, не имея ни сил, ни денег, чтобы спасти его.

Раньше Одинцовы проводили тут все лето. Сборы в деревню начинались за несколько недель: из чуланов вытаскивали обитые железом сундуки, в них складывали книги, одеяла, посуду, шляпы, перчатки — выходные и охотничьи… Последняя суета, поиски потерявшихся ключей… По русскому обычаю присесть на дорожку, помолиться, попрощаться…

На веранде всегда кипел самовар, а стол накрывали сразу на двадцать человек — родственников, друзей и соседей. Ничего больше не будет: русское дворянство вымерло в этих краях, как некогда вымерли круторогие туры.

Семейство дяди Гриши обитало во флигеле управляющего — маленьком, заваленном самодельными игрушками и всевозможным хламом. Дети сразу облепили Нину: старшая Вера, с падавшей на глаза кривой челкой, показывала свой рисунок, средняя Маня совала пирог, младшие двойнята отбирали друг у друга жестянку с пуговицами, гремели ею и радостно хохотали.

Жена дяди Гриши, Варвара, чернявая, непомерных размеров баба, насмешливо поглядывала на их возню. На руках у нее сидел голый младенец и тыкался в груди, каждая из которых была в два раза больше его головы. Нина не любила Варвару за мужиковатость и сросшиеся косматые брови.

— А вон и супруг мой пожаловал, — сказала та, услыхав во дворе топот копыт.

Дядя Гриша прискакал верхом — запыленный и усталый.

— Ба, племяшка приехала! — закричал он.

Они обнялись, поцеловались.

— На заводе был? — спросила Нина. — Как там?

Дядя Гриша сунул за пояс казацкую нагайку:

— Ничего. — По его обветренному загорелому лицу было видно, что он думает о другом. — Чё делается! У кладбища встретил Лушку на телеге: везет, сукина дочь, канделябр — понятно, что краденный! Смотрит на меня — может, скажу ей что-нибудь? Все воры, Нин… Все тащат, кто сколько захватит. Царя нет, стражников нет, спасайся, кто может. Граф твой прикармливал эту сволоту — добреньким с ними был. А хозяйство при этом развалилось!

Нине было неприятно, что дядя Гриша считал Володю «бестолочью». Она вступалась за мужа, утверждая, что дела шли плохо из-за дурной аграрной политики, но дядя Гриша не давал ей говорить:

— Чего ты мне загибаешь! У него урожай овса был — не больше шести четвертей на десятину. А в его хваленых заграницах по восемнадцать снимали. Скотину до чего довел? На него заявление надо было написать в Общество покровительства животным!

Как и Нинин отец, дядя Гриша был деспотом и, когда его заносило, совсем не думал о том, что и кому он говорит.

Когда он в первый раз приехал в Осинки, он довел Нину до слез, долго утешал ее, а потом твердо сказал, что если она хочет взять его управляющим, то ей придется разогнать к дьяволу всех дармоедов и тратить на городское житье не больше полтораста рублей в месяц.

— Остальное будем вкладывать в завод, или закрывай его и не морочь мне голову.

Нина согласилась на его условия и рассчитала всю прислугу, кроме кухарки, дворника и приходящей девушки, которая убиралась в комнатах. После долгих переговоров свекрови была оставлена Фурия Скипидаровна, иначе графиня пригрозила уйти в монастырь.

— Ай, молодец! — уважительно присвистнул дядя Гриша, когда Нина поведала ему о битве с Софьей Карловной.

За ужином дядя Гриша велел рассказать ему о наследнике.

— Ну что… Давай подождем Матвея Львовича, — произнес он, вытирая руки полотенцем. — Он жулик всероссийского масштаба, он знает эти вексельные дела.

По его словам в Осинках было спокойно, хотя дезертиры добрались и сюда. Это были свои, местные ребята. Они вели себя шумно, много пили и стращали девок рассказами о войне, но нападали только на рыбу, которую глушили привезенными с фронта гранатами.

На заводе наконец удалось пустить английскую машину для чесания льна.

— Ты не думай, у меня бабы без дела не сидели, — похвалялся дядя Гриша. — Я их рукавицы заставил шить, покуда машина простаивала. Ничего, племяшечка, к весне война кончится, и все будет хорошо.

Нина обвела взглядом сидевших за столом детей и Варвару с ребеночком, уснувшим на ее необъятной груди. Так хотелось верить, что ждать осталось недолго, что все действительно наладится.

— Солдаты Нижегородского гарнизона говорят, что ни за что не пойдут на фронт, — добавил дядя Гриша. — Постановили зимней формы не принимать и учинить бунт, если их будут насильно сажать в теплушки. И так по всем городам. Воевать некому — значит, войны не будет.

Каждый раз, приезжая в имение, Нина ходила по тем самым комнатам, теперь совершенно мертвым, с завернутыми в марлю люстрами, с зачехленной мебелью. Потом долго сидела в спальне, разбитая непоправимостью своего горя. Пожелтевший портрет Володи на стене, его трубка, его карандаш…

Вера принесла Нине бутыль с горячей водой — умыться.

— Меня графский лакей научил, что и как надо делать, — с гордостью сказала она. — Он старенький совсем, живет у дочери на пасеке, но все-все помнит. В комнату для гостей надо подавать веер, свечи, мухобойку, свежие чернила с бумагой и заведенные часы. Если в гости приехала дама, то нужны еще подушечка для шляпных булавок и завивальные щипцы. Правильно?

— Правильно.

Вера — единственная из всех — смотрела на Нину как на настоящую даму. Она точно так же цеплялась за любые намеки на красивую жизнь, только для нее она была еще более недоступна.

— Ты иногда ходишь сюда? — спросила Нина.

— Не, батя не пускает. Нечего, говорит, тут шастать… А я страсть как люблю этот дом! Знаете, у нашего старосты пес во дворе, у него морда, как у барских собак… ну, с которыми на охоту ездили. Так я даже этого пса люблю.

Нина поцеловала ее в лоб:

— Спокойной ночи.

Девочка ушла, перекрестив ее на прощание — так трогательно! Нина задула свечу.

В гимназии ее не любили. Мама сшила ей белый кашемировый капор с большой красной розой, и в первый же день одноклассницы подняли ее на смех. Откуда-то они прознали, что Нина из недостаточных, и это словечко прицепилось как зараза. Она была недостаточно хороша для Мариинки — гимназии, где учились дочери потомственных дворян и купцов первой и второй гильдий. Она была невыносима для Оли Шелкович, культурной барышни, знавшей наизусть всего Пушкина и меню кондитерской «Севилья».

Много лет спустя Нина поняла, за что взъелась на нее Шелкович. Ее отец тоже был невелика птица: он служил конторщиком на Башкировских мельницах и всегда ходил «напудренный» мукой. Оле хотелось, чтобы в классе был кто-то хуже ее, чтобы у обладательниц портфелей из дорогого сафьяна даже мысли не возникло поразвлечься за ее счет, когда есть готовая, обкатанная со всех сторон жертва.

Мама говорила: «Не обращай внимания», а Нина пыталась просчитать, почувствует или нет Оля, если подлить ей в чай Жорины капли от запора. Но и для мести Нина была «недостаточная»: капли стоили дорого, и у нее не хватало духу переводить их на врага.

Это была война с залитыми чернилами страницами, кнопками на стульях, отчаянными драками в уборной и воплями классной дамы:

— Купина остается после уроков!

Нина нарочно собирала плохие отметки, чтобы ее исключили.

— У меня недостаточно ума! — однажды заявила она матери.

Уложив Жору спать, мама позвала ее на кухню.

— Есть люди, которые спасают, а есть люди, которые топят, — сказала она, обнимая Нину. — Тебе встретятся и те, и другие. И ты каждый раз будешь выбирать: у кого из них получится задуманное, а у кого нет.

— А если меня никто не захочет спасать?! — в ярости крикнула Нина.

— Сделай так, чтобы захотели.

Девочек в гимназии готовили не к самостоятельной жизни, а к главному, роковому событию — замужеству. Уроки французского, чистописание, Закон Божий, танцы, умение делать книксен и кроить панталоны — все это требовалось для того, чтобы заарканить подходящих молодых людей. Вся жизнь выпускного класса женской гимназии вертелась вокруг изречений о любви и профилей в виньетках из сердец.

Экзаменов ждали со страхом и надеждой — вот она, граница детского и взрослого мира: делай что хочешь, но за два-три года тебе надо найти жениха. И все же гимназистки терзали себя не только гаданиями и сонниками, которые предвещали появление усатых незнакомцев. На переменах девушки собирались у дворницкой и говорили о том, что надо становиться критически мыслящими личностями и вырабатывать в себе разумное миросозерцание.