В боях мы потеряли больше трехсот пятидесяти человек — невосполнимая утрата. Оставив в Джаспуре раненых, мы тронулись дальше, на восток. Махабат-хан вернется, возможно уменьшив численность войск, — этот человек быстро усваивал уроки.

Местность, которая так помогла, сейчас мешала, не позволяя двигаться быстро. Крутые склоны перемежались ущельями, это затрудняло передвижение. В день мы проходили лишь несколько косов; дорога впереди извивалась, как слепая змея, пытающаяся уползти.

1035/1625 ГОД

К третьей зиме мы добрались до Бенгалии. В этих краях не было зимы. Воздух был напоен влагой, землю избороздили бесчисленные речушки, пересечь их было невозможно — только наняв лодочника за изрядную плату.

Для Арджуманд такой климат был непереносим. Она заболела перемежающейся лихорадкой и тряслась в ознобе, как на снежном севере. Ее ложе насквозь пропиталось потом, а вместе с потом из нее вытекали силы.

Мне доложили, что на берегу одной из рек имеется крепость, где можно найти снадобья и хоть какие-то удобства. Поскольку мы находились очень далеко от Джахангира, я надеялся обосноваться там, чтобы Арджуманд, наконец, обрела покой и отдохнула.

Крепость, совсем маленькая, обнесенная толстой стеной с бойницами для пушек, была обращена к морю. Самого моря видно не было, но на реке покачивались громадные корабли с высокими мачтами. Такие суда мне раньше не доводилось видеть. Сама крепость тоже отличалась от наших: голые стены без всякой отделки. Тем, кто ее строил, было не до услаждения глаз, их заботила исключительно польза. И все же она могла предоставить кров для моей любимой.

ИСА

Принц Шах-Джахан, Аллами Саадулла-хан и я подъехали с пятьюдесятью солдатами. Здесь было несколько приземистых зданий и церковь, их церковь, в самом центре. Хиндустанцы почти не встречались, зато было много фиринги, укутанных в плотные ткани; этому народу неведома очищающая сила воды, и от тканей исходило зловоние. На мой взгляд все фиринги казались одинаковыми — такими же, как тот, что обидел мою агачи много лет назад в Агре. У всех были джезайлы. На Шах-Джахана они смотрели неприветливо.

Принц держался в седле прямо, не обращая внимания на колючие взгляды. Несмотря на годы лишений, он не утратил властной осанки, не заметить этого мог бы только невежда. И все же лица фиринги были настолько же холодными, насколько горячим был воздух.

К нам вышел командующий фортом — человек высокий, плотного сложения; голова непокрыта, на плечи спадают длинные волосы. Его сопровождали их жрецы — настороженные, вороватого вида, в длинных черных одеждах, они непрерывно теребили свисающие на грудь деревянные кресты. По тому, как они вызывающе и бесцеремонно уставились на Шах-Джахана, мне показалось, власти у них больше, чем у начальника. Последний отвесил небрежный поклон, поскольку знал, кто перед ним. Жрецы и не пошевелились, чтобы выказать принцу свое уважение.

— Я желаю провести некоторое время в твоей крепости, — обратился Шах-Джахан к начальнику. — Моя жена больна, а мне известно, что у вас есть лекарства, которые ей помогут.

Начальник собирался что-то ответить, но один из жрецов, не спросив разрешения, выступил вперед и обратился прямо к принцу:

— Я не вижу твоей жены, я вижу только солдат.

— Я говорю правду, — терпеливо ответил Шах-Джахан. — Моя жена в своей повозке. Мы принесем ее, но видеть ее лицо вы не можете. Мы путешествуем много дней, и детям тоже нужно отдохнуть.

Постепенно вокруг нас собрались еще фиринги, они разглядывали принца с любопытством и неудовольствием, не пытаясь скрыть высокомерие. Я и не представлял, что в этой крепости у реки живет так много чужестранцев. Мне было известно, что они поклоняются женщине и заставляют всех, кто рядом с ними, делать то же самое. Но я никогда не понимал, зачем одним людям заставлять других поклоняться тому же, чему поклоняются они сами. Что движет ими? Не вера, но, может быть, страх? Боязнь остаться в одиночестве, страх, что их Бог, возможно, не таков, как они представляют? Или они надеются, что, собравшись толпой, сумеют убедить себя и других, что в дураках не останутся?

— Что ж, это возможно, — сказал жрец спокойно, подняв глаза вверх. — Но… все будет зависеть от принца.

— Я выполню все, что вы пожелаете.

— Ты посетишь наш храм и вознесешь благодарность за обретение убежища. Святая Мать окажет тебе великую милость.

— Принц не может этого сделать, — нахмурился Шах-Джахан. — Я ведь не прошу вас молиться в мечети. Почему же вы требуете, чтобы я молился в вашем святилище?

— Таково наше условие. Если ты не желаешь его выполнить, вам придется уйти. — Жрец торжествующе улыбался, словно одержал победу в бою, и ожидал, как поступит Шах-Джахан. — Лекарства для твоей жены тоже найдутся, но на тех же условиях.

Шах-Джахан, словно не веря своим ушам, повернулся к начальнику крепости. Тот лишь дернул плечом — командовал здесь не он. Шах-Джахан снова посмотрел на жреца, глаза его потемнели, усталость испарилась. Он пристально разглядывал одетого в черное фиринги: коренастый, рыжебородый, лицо цвета порченых томатов, маленькие глазки часто мигали, однако властные складки вокруг рта свидетельствовали о силе. Я понял, что принц хочет получше запомнить этого человека.

— Что мне сулит обращение в твою религию? — спросил Шах-Джахан. Мне ли не знать, как обманчиво его спокойствие, за которым крылась ярость. — Помимо лекарства, которое нам необходимо?

— Спасение, — охотно откликнулся жрец.

— А… спасение… — Шах-Джахан с любопытством повторил это слово, словно взвешивая на невидимых весах. — Спасение от чего? Твой Бог сумеет избавить меня от всех несчастий? В этом спасение?

— Он избавит тебя от грехов. Ты покаешься, будешь прощен, а потом тебя ждет блаженство.

— Но что, если я… согрешу вновь?

— Принесешь покаяние и снова будешь прощен. Но постепенно ты поймешь природу греха и перестанешь грешить.

— Таким людям, как я, нелегко воздерживаться от грехов. Но сделка кажется мне честной. Всякий грех прощается. А прощает ли тот идол, которому вы поклоняетесь? Ведь это не Бог?

— Это не идол, — резко возразил жрец. — Дева Мария — символ всемогущего Бога.

— Она очень похожа на индуистских идолов. Вы тоже одеваете ее в шелка. В чем разница? Я не вижу ее. Я могу войти в храм, поклониться и получу прощение всем своим грехам. Это прощение ты мне обещал? Или твоя Дева произнесет слова прощения?

— Ты насмехаешься надо мной…

— А ты обращаешься со мной, принцем Шах-Джаханом, как с глупцом. Я прошу себя предоставить убежище, а ты торгуешься. Здоровье моей жены — не тыква на базаре. Ты решил, раз я нуждаюсь в помощи, ты сможешь обратить меня в свою веру… Мой дед и отец позволили вашему народу свободно исповедовать свою религию здесь, на этой земле, — хотя даже при дворе Великих Моголов вы всё пытались прибегнуть к своим уловкам, пока Акбар не потерял терпения, — а тебе не хватает учтивости даже на то, чтобы отнестись ко мне и к моей жене с состраданием, которое ваша религия обязывает проявлять к людям. Я не вижу даже чаши с водой, которую по законам всех народов в нашей стране принято подносить любым гостям, будь они жалкими нищими.

— И как же ты поступишь, принц Шах-Джахан? — ярость принца забавляла жреца. — Пришлешь солдат? Но у тебя их слишком мало. Твой отец будет рад узнать, где ты скрываешься. А теперь уходи, пока мы не отправили гонца к Великому Моголу с известием, что его сын прячется в этих местах.

— А моя жена?

— Мы ничем не можем ей помочь.

Жрец развернулся и пошагал прочь. Остальные молча смотрели на нас, ожидая, как поведет себя принц. Он ничего не сказал, лишь медленно окинул взглядом стены крепости и обращенные к нему лица. Тронув поводья, он направился к воротам, и мы двинулись следом. Выехав из крепости, Шах-Джахан не проронил ни слова, не обернулся ни на закрывающиеся за нами ворота, ни на глядевших в спину людей. Я не мог догадаться, о чем он думает, — лицо его казалось высеченным из камня.

Дети подошли поздороваться с отцом, мальчикам хотелось осмотреть крепость. Шах-Джахан не удостоил вниманием никого, кроме Дары. Спешившись, он взял Дару за руку, и они вместе пошли к Арджуманд, чтобы посидеть в ее ратхе. Едва ли моя любовь могла заменить детям любовь и внимание отца, но я постарался увести их подальше от крепости, чтобы не подвергать опасности. Невозможно было предсказать, как поведут себя эти фиринги.

Аурангзеб поднял руки, требуя, чтобы я посадил его на плечи и позволил рассмотреть все получше. Один раз он оглянулся на ратху.

— У вашего отца много забот, ваше высочество. Заботы обременяют его и совсем не оставляют времени, чтобы побыть с вами, как хотелось бы, — сказал я.

— А Дара?

Я замешкался с ответом. Аурангзеб в упор смотрел на меня. Никакие объяснения не удовлетворят мальчика, ему нужна только отцовская любовь.

— Он самый старший, ему пора учиться. Когда ты подрастешь, отец и с тобой будет все обсуждать. Не забывай, мой принц, отец ведь мог оставить вас всех дома, в Агре, у дедушки. Но он пожелал взять вас с собой.

— Этого хотела мама.

— И отец тоже. Он не мог бросить вас.

— Почему? Аллах позаботился бы о нас.

Странный ответ. Мальчик изучал Коран, как и все дети, но его вера была крепче. Аллах стал для него единственным утешением, заменой родительской любви.

Мы отправились на север, убегая от тяжелого климата, от воздуха, насыщенного парами, который так и лип к моей агачи, облекал ее, как саван, лишая сил.

Переправившись через Дамадор, мы повернули на восток и ехали, пока не добрались до глинистых берегов Джамны. Хотя мы были далеко от Агры, вид реки показался знакомым, и наши сердца устремились к ней. Мы представляли, как эти чистые воды протекают мимо нашей крепости, огибают знакомый город. В памяти всплывали пейзажи, запахи и звуки, вспоминались друзья, оставшиеся у каждого из нас. Прошло столько лет с тех пор, как мы с ними расстались… Печальное, задумчивое молчание охватило всех.