Дальше ехать мы не смогли — Арджуманд истекала кровью. Хаким, как мог, унял кровотечение и настрого запретил ей двигаться. Я молился. Кровотечение прекратилось, но дитя было потеряно. Я плакал — не из-за него, а из-за Арджуманд, такой бледной и усталой она была. Если бы я только мог, отдал бы за нее жизнь, всю кровь, какая у меня есть! Я провел не один день у ее постели, забыв об опасности. Прошло десять дней, прежде чем любимая смогла сесть, Иса поддерживал ее, кормил, как ребенка. Медленно, постепенно к ней возвращались краски и сила. Но двигаться дальше мы не могли, пока она не окрепла окончательно.

Однако времени для отсрочки у нас не было. Аллами Саадулла-хан привел ко мне солдата-лазутчика, принесшего вести о передвижениях Махабат-хана.

— Ваше высочество, Махабат-хан в нескольких днях пути отсюда, он приближается к Индору.

— Арджуманд не может ехать.

— Придется.

— Придется? Ты говоришь «придется», когда я сказал «не может»?.. Прости меня, друг мой, за то, что я отдаю приказания, будто по-прежнему принц…

— Вы по-прежнему принц, ваше высочество, — криво усмехнулся Аллами Саадулла-хан. Зубы у него покраснели от бетеля, он исхудал, как и все мы. Что ж, жир можно нагулять только при дворе… Давно ли я знал Аллами? Мне казалось, целую вечность, и за это время он ни разу не дал повода усомниться в своей преданности. Я знал, что Аллами не очень богат, и меня поражало, что он хранит верность нищему, каким стал я. Мехрун-Нисса щедро наградила бы его за измену.

— Однажды ты станешь падишахом, — сказал он. — А пока нужно убегать. Мы не можем двигаться на юг. Туда Махабат-хан отправил отряд под командованием твоего брата Парваза. Возвращаться мы тоже не можем. Остается восток и запад, а там можно попытаться проскользнуть сквозь узкую щель между рук Махабат-хана.

— Ты предлагаешь сдаться?

— Нет. Кто знает, что предпримет Мехрун-Нисса? Отец не причинит тебе зла, но она-то не из рода Тимуридов. Она может уговорить его лишить тебя жизни. — Он передернул плечами. — Я предлагаю запад.

Мы еще долго размышляли. Жалкие, плачевные возможности… На сердце легла тяжесть неизбежного поражения.

Пока мы держали совет, подошел солдат, в шаге за ним держался невысокий тощий человечек.

— Ваше высочество, этот человек говорит, что хочет помочь вам.

Я взглянул в заросшее бородой лицо. Пришелец не опустил глаза, смотрел на меня смело, с достоинством. На нем были ветхие лохмотья, тюрбан запылился. Он стоял прямо, как человек, привычный к оружию, настороженный, воинственный.

— Кто ты? Почему хочешь помочь?

— Принц Шах-Джахан меня не помнит? Неважно. Это происшествие было песчинкой в вашей великой жизни.

— Ты насмехаешься надо мной?

— Нет, ваше высочество. Я не стал бы оскорблять человека, спасшего мне жизнь. — Он увидел, что я по-прежнему недоумеваю, и, наконец, пояснил: — Меня зовут Арджун Лал. Много лет назад, когда принц проезжал через Бурханпур, на его пути повстречался крестьянин с двумя братьями — родным и двоюродным. Нас должны были казнить по приказу такура и садра. Услышав мою мольбу о правом суде, принц разобрался в деле и приказал вместо нас казнить такура.

— Да-да, верно. Я вспомнил. Так его казнили?

Дакойт невесело улыбнулся:

— Нет, ваше высочество. Меня выпороли и отпустили на волю. Такуру даровали жизнь… ненадолго.

— Не хочу слышать, что было дальше. Пусть это останется твоей тайной. Чем я могу помочь тебе сейчас?

— Это я могу помочь вам. Я могу надежно спрятать вас и вашу семью. Я хорошо знаю эти овраги и холмы, это мой дом. Я знаю место, где вы сможете оставаться в безопасности, пока принцесса не поправится.

Выбора у меня не было. С наступлением ночи мы медленно повезли ратху с Арджуманд на восток. Дакойт провел нас по извилистой тропе через ущелья, по пересохшим речным руслам, потом сквозь пещеру, такую глубокую, что она казалась нескончаемой. Наконец, мы выбрались с другой стороны и оказались далеко от преследователей, Махабат-хана и моего братца. Они могли бы месяцы напролет искать нас, но найти не сумели бы. Мы разбили лагерь в крохотной укромной лощине и оставались там, пока Арджуманд не окрепла.

— Когда я стану падишахом, приходи и проси чего хочешь. Я выполню все, — сказал я Арджуну Лалу.

— Если я столько проживу, ваше высочество, то у меня будет одна просьба: о правом суде. Я ведь крестьянин и хотел бы вернуться на свою землю.

— Я не забуду, что ты для нас сделал.


Тянулись без счета дни и месяцы. Мы урывками отдыхали, урывками расслаблялись, урывками спали. Жили мы тем, что удавалось добыть в городах и деревнях. Князья, с которыми я когда-то сражался, теперь помогали мне, если находили в этом выгоду для себя, а когда это становилось невыгодным — гнали прочь. Ряды моих союзников то разрастались, то таяли, в зависимости от того, какие союзы мне удавалось заключить. Я, принц Шах-Джахан, просил милости у людей мелочных и злых, у людей несправедливых. Я не скупился на проявления любви, щедро благодарил за крышу над головой, за пищу для наших утроб, но молча смирялся с предательством, подавляя жажду отмщения.

Мы перемещались к востоку, почти не останавливаясь, пока однажды не услышали, что Махабат-хан и брат совсем недалеко. Армия, которую они вели, нисколько не уменьшилась — более тридцати тысяч конницы, пятьдесят боевых слонов, тридцать пушек и бесчисленные верблюды с провиантом в обозе. Двигались они медленно, но уверенно, с неуклонностью морского прилива, который рано или поздно придет и затопит все вокруг.


Это случилось на вторую зиму, в Сургудже, глубоко в горах. Я снова бился с Махабат-ханом, но не по своей воле, а из-за предательства. Мы с радостью пользовались гостеприимством наваба, радушного и щедрого хозяина. Наваб был тонким ценителем музыки, так что по вечерам в его дворце собирались многочисленные музыканты и певцы. Чего только мы от него не получали: угощения и подарки, в том числе весьма щедрые. Наваб не казался расточительным, скорее внимательным, и ко мне обращался так, словно обрел сына. Он был немолод, но имел лишь дочерей. Недостатка в женах у него не было, и они утешали старика настолько часто, насколько позволяли его подорванные возрастом силы, но ни одна так и не сумела осчастливить его наследником. Я не сомневался, что он любит меня, и собирался остаться в этом уединенном княжестве на всю зиму, но вдруг получил внезапное предостережение от Малика Амбера. Амбер был абиссинцем и командовал объединенной армией князей Декана. Много лет назад я победил его, теперь же мой бывший неприятель перехватил гонца, уже возвращавшегося в Сургуджу. Гонец доставил Махабат-хану донос о том, где мы находимся. Амбер сообщил, что Махабат-хан спешно выехал в Сургуджу.

Было уже слишком поздно покидать гостеприимный кров — армия находилась в пяти-шести косах от Сургуджи. Чтобы двигаться скорее, неприятель оставил пушки и слонов. Против такой силы мне не на что было рассчитывать, кроме поражения. Я быстро собрал Арджуманд с детьми. В сопровождении Исы им было велено ехать как можно быстрее и не останавливаться, пока мы с моими людьми не догоним обоз. Где и когда это произойдет, я не знал.

— Их много, ваше высочество, — предупредил Аллами Саадулла-хан. — Нам тоже нужно бежать.

— Нет, нас поймают. Лучшее, что мы можем сделать, — наносить им точечные удары, покусывать, как докучливые мухи кусают слона. Наше единственное преимущество — местность. Такая громадная армия может сражаться в открытом поле, но не среди ущелий.

— Что это даст? У нас всего две с половиной тысячи человек. И мы еще не знаем, сколько из них дезертирует, увидев, какая надвигается сила.

— Мы постараемся быть стремительными и неуловимыми. В свое время я научился у Малика Амбера, что маленький отряд способен довести до изнеможения значительную армию. Будем прятаться в горах — да, как дакойты, — наносить удары и скрываться. Это запутает их, заставит остановиться.

Свои скудные силы мы разделили на пять равных отрядов — ничтожно мало против надвигающейся громады. Но и небольшое бревно, брошенное поперек реки, способно изменить ее русло. Мы собирались не воевать, а совершать разбойничьи набеги, наносить внезапные удары с флангов и скрываться в ущельях, где неповоротливой армии будет не под силу продолжать преследование.

Когда армия пришла, я невольно испытал прилив гордости. Она действительно производила впечатление — все эти воины, прекрасно обученные, вымуштрованные под мудрым руководством Махабат-хана. И, как любая сильная армия, она была непоколебимо уверена в себе.

Атаковав с правого фланга, я врубился в тесный строй конников, а к тому моменту, как они получили команду, развернулся и скрылся в лощине. За мной и другие командиры с разных сторон атаковали неповоротливого монстра. Я убедился в том, что, огрызаясь, он был бессилен против укусов мелких насекомых.

Три дня и три ночи мы изводили Махабат-хана, хотя сами от усталости едва держались в седлах. На четвертый день хитрый старик остановился и, сохраняя достоинство, с которым двигался со своими войсками вперед, отступил на равнину, в надежде, что я поддамся искушению и ввяжусь в бой на открытом пространстве.

Но я не стал делать этого, я бросился за Арджуманд и детьми и нагнал их через десять дней в Джаспуре. Они устали не меньше, чем я, особенно Арджуманд, — дети, с присущей возрасту гибкостью, привыкли к тяготам пути, сумели приспособиться к ночным переходам через горные перевалы и погруженные в сон деревни. Нам пришлось надолго задержаться, поскольку мы ждали рождения очередного ребенка. Это оказался мальчик, Мурад. К нашему удивлению, дитя выжило. Но мы не могли терять времени. Арджуманд сносила все молча, по-прежнему не жалуясь.