Могли ли их жизни сложиться по-другому? Иса искал ответ и не находил. Любить меньше означало бы для них не любить. Любовь не подогнать, не разделить на порции, как еду или воду, не отмерить так, чтобы поток не лился через край. Могла ли любовь, чрезмерная любовь, погасить искру самой жизни?

— Твой брат умирает оттого, что у него разбито сердце, — нарушил молчание Гопи.

— От этой хвори у меня нет лекарства. Что я могу?

— У тебя есть власть казнить людей, и ты не можешь спасти брата?

— Власть? Что ты знаешь о власти? Ты полагаешь, если он — Великий Могол, то его власть безгранична? Нет, она ограничена, ведь он — всего лишь человек. Он волен отнять жизнь, но не подарить ее, может изменить течение рек, но не в силах сотворить и каплю воды. Он может возвысить, сделать вельможей, но не сумеет наделить благородством. Он может притворяться божеством, но он не бог. Если бы он был богом, то смог бы вдохнуть жизнь в мертвую, и тогда не пришлось бы строить гробницу. Нет у него и власти менять законы богов или оспаривать их. Мы индуисты, нам нельзя туда входить.

— Даже тебе? — Гопи отшатнулся, изумленный.

Иса не ответил.


Мурти слабел, чах, и наконец пришел его час. Смерть высекла свои метины на его лице. Она обращалась с ним так, как он обращался с мрамором: заострила черты, придала четкую форму телу, создала… куклу из костей, плоти, застывшей крови и остановившегося сердца.

Иса с племянниками шел к гату. Он наблюдал, как Гопи зажигает костер, повторяя за жрецом слова молитвы. Брат усох, затерялся в цветах. Поднявшиеся языки пламени вцепились в ткань, плоть… Племянники сидели на корточках, не отрывая глаз от огня, ждали, пока отец поднимется в небо с клубами дыма.

— Теперь вы вернетесь в деревню? — спросил Иса у Гопи.

— К чему? Я ее совсем не помню. Я соглашался отправиться туда только потому, что так хотел отец. Мне надо найти работу здесь, чтобы прокормить младших.

— Здесь еще много работы. — Иса махнул рукой в сторону Тадж-Махала.

Гопи хотелось обрушить на гробницу проклятия, но он промолчал. Много лет она кормила отца и семью, пусть теперь кормит его.

— Пока есть работа, я буду работать.


Влечение падишаха к женщинам невозможно было утолить. Рабыни, дэвадаси[93], принцессы, бегумы — прекраснейшие, роскошнейшие — возлежали с ним днем и ночью. Он был ненасытен, в него словно демон вселился. Желая поддержать силы, однажды он принял зелье — действие оказалось неожиданным: протоки были закупорены. Падишах, у которого перестала отходить моча, корчился от боли, он в страхе цеплялся за Ису, как напуганный ребенок, пока хаким не дал ему крепкого настоя опиума.

Иса вышел на зубчатую стену крепости и долго смотрел на Дели. Ему так и слышалось, как по улицам несется шепот: властитель умирает, властитель умирает. Все двери закрыты, все лавки заперты, продавцы бетеля и чая растворились в ночи… Дара уже извещен. Получив известие, он немедленно вскочил в седло, копыта его коня звонко стучали по ночному городу, звук этот разносился по всей империи. Достиг он и ушей бенгальского субадара Шахшуджи, гуджаратского субадара Мурада и Аурангзеба, субадара Декана. Исе слышалось, как в их отдаленных дворцах поднялась суматоха.

Он видел фигурки внизу — в предрассветный час люди тянулись к жарока-и-даршану. Один, два, десять, сто… По дворцу бесшумно сновали придворные, заглядывая в диван-и-ам, они в растерянности поглядывали на пустующий трон, авранг, под золотым пологом.

Все смотрели на восток. Темнота постепенно уходила, небо окрасилось нежным золотистым светом, но падишах не появлялся. Придворные и народ ждали, никто не расходился, даже когда солнце, высоко поднявшись, изо всех сил стало печь спины.

Иса знал, о чем они думают: падишах умер. Он слышал, как люди внизу начали рыдать, потому что Шах-Джахан был для них мудрым и справедливым отцом. Еще они рыдали оттого, что их ждала неизвестность.


Шах-Джахан проснулся от боли, стиснул зубы и прошептал Исе:

— Агра… Агра…. Я должен посмотреть на нее.

— Ему нельзя двигаться, — предостерег хаким.

— Спаси его, — молили Дара и Джаханара, но хаким съежился в комок от собственного бессилия.

Дара обратился к визирю:

— Выйди к народу, объяви: падишах нездоров, но скоро оправится от болезни. Разошли вестников во все концы империи.

Визирь все исполнил. Он отправил глашатая к воротам крепости и немедля разослал гонцов по всему Хиндустану. Но к сыновьям Шах-Джахана уже скакали другие гонцы: «Падишах при смерти, правление империей взял на себя Дара».

Еще два долгих дня и две ночи Шах-Джахан провел в наркотическом сне. Когда наконец он проснулся, боль отступила, но лицо все еще покрывали морщины страдания.

— Агра… Я должен поехать… Иса, — приказал он, — вели мир-манзилу подготовить все для поездки. — Потом он обернулся к Даре и заметил беспокойство в его глазах: — В чем дело, сын?

— Мои братья объявили о своих намерениях. Они уверены, что ты мертв. Шахшуджа уже именует себя Искандером Вторым[94], а Мурад чеканит монеты.

— А что делает Аурангзеб? — Шах-Джахан не мог скрыть ужаса.

— Ничего, — сказал Дара. — Он не проронил ни слова, но сейчас движется сюда со своей армией.

— Своей? Его армия! — вскричал Шах-Джахан. — Мои сыновья — би-даулеты! Их алчность сильнее любви. Отведи меня к аврангу. Нужно, чтобы меня увидели.

Придворных собрали в диван-и-аме, ахади выстроили всех рядами вокруг авранга. Шах-Джахан, тяжело опираясь на Дару и Ису, поднялся по ступеням и медленно опустился на Павлиний трон. От вельмож не укрылись знаки болезни, трясущиеся руки и голова. Падишах потерял силу… Отметили они и властность Дары.

— Я чувствую себя хорошо, — заговорил Шах-Джахан, но его голос едва достиг ушей собравшихся. — Мой возлюбленный и единственно верный мне сын, принц Дара, будет править, пока я не окрепну настолько, чтобы вернуться к исполнению своих обязанностей.

Иса видел, как на поднятые вверх лица упала тень. Он мог прочитать мысли придворных: разве Дара достаточно силен для того, чтобы править? Иса понял: падишах допустил ошибку. Повинуясь отцовской любви, он только что водрузил всю империю на неверную, зыбкую почву, подвергнув нелегкому испытанию преданность окружающих его людей.

— Остальным сыновьям повелеваю вернуться к исполнению своих обязанностей под страхом наказания. Я по-прежнему падишах Хиндустана.


Путь до Агры занял десять дней, и немедленно по приезде Шах-Джахан направился в мавзолей; серебряные двери за ним затворились. Опустившись на колени перед саркофагом, он целовал ледяной мрамор.

— Возлюбленная… возлюбленная моя… — эхом отдавался его шепот под куполом. — Что мне делать? Наши сыновья взбунтовались. Они не подчиняются приказам отца, властителя империи. Мои слова для них — пыль на ветру. Я заболел, и они выступили против меня. Любимый наш Дара — единственная опора, любовь, твоя и моя, взрастила преданность в его сердце. Я послал его на битву с братом Шахшуджей, а сам дышать боюсь от страха за него. Никогда я не боялся за себя в сражениях, а сейчас весь дрожу, словно трус. Присмотри за ним… позаботься… направь его… Дай ему свою силу, возлюбленная моя, Арджуманд…

Шах-Джахан оставался в усыпальнице до тех пор, пока Дара не прибыл к нему с вестью о победе. Потерпев поражение, Шахшуджа бежал назад, в Бенгалию. Дара смеялся от радости, его хохот разнесся под сводами.

Шах-Джахан не поднимался с колен:

— А Аурангзеб?

Дара умолк, потом неохотно сказал:

— Он объединился с Мурадом… Аурангзеб пообещал ему трон… — Последовал негромкий хохоток: — С Мурадом я разделаюсь так же легко, как с Шахшуджей.

— Не забывай, с ним Аурангзеб, — тихо проговорил Шах-Джахан. Он обернулся к Исе, который присутствовал при их разговоре: — Ты веришь, что Аурангзеб позволит Мураду стать падишахом?

— Кто же может прочитать истинные мысли Аурангзеба, ваше величество?

— Тогда я должен сам возглавить армию. Только мой опыт и мое присутствие могут остановить этого безумца.

— Ну нет! — крикнул Дара. — Если мне предстоит когда-нибудь стать правителем, сразить Аурангзеба должен я.

Он заходил по мавзолею с сердитым видом, словно дитя, у которого отняли игрушку.

Шах-Джахан, уязвленный, посмотрел на Ису:

— Я неправ?

— Правы, ваше величество. Только вы можете справиться с Аурангзебом. Даре недостает вашего опыта.

— Но я огорчил его.

— Это пройдет… — Не закончив фразы, Иса понял, что властитель отказался от своего решения. Ему стало страшно.


Все случилось, как и предполагал Иса. На берегах реки Чамбал Аурангзеб разбил Дару. В битве, что длилась целый день, погибли тысячи; к концу дня Дара дрогнул, и его армия бежала. Встрепанный, павший духом, он возвратился в Агру. Любящий, готовый все простить отец утешал Дару, хотя уже знал, что Аурангзеб выступил теперь против глупца Мурада. Связав брата и посадив на слона, он отослал его в темницу. Чтобы лазутчики не догадались, в какую именно, в разные стороны были отправлены еще три слона.

— Чудовище! — ярился Шах-Джахан. — Предатель! Он всегда помышлял о троне.

— Он поклялся и меня заключить в темницу, — уныло произнес Дара. — Он меня ненавидит.

— Ничего, мы уничтожим би-даулета. Соберем новую армию… — Затем, словно бросая вызов силам рока, Шах-Джахан воскликнул: — Отныне Дара — правитель Хиндустана!

Стоя на балконе, Иса окинул взглядом армию, заполнившую пыльную равнину за Агрой. На шлемах и копьях, пушках и джезайлах блестело солнце. Казалось, людей и животных не сосчитать, но ему ли не знать, насколько ложно это впечатление силы. Агра опустела, в армию мобилизовали поваров и плотников, им не выстоять против Аурангзеба.