Так продолжалось уже тридцать дней. Ежедневно, на рассвете, я выезжал на дорогу, ведущую к городским воротам. Каждый вечер, на закате, я удалялся. Равал видел меня. Половина моих войск продолжала вести осаду. Другая половина карала непокорных. Равал не мог убежать, не мог вывести своих воинов на защиту горевшей земли. Осажденный город в конце концов превращается в ловушку. Я ждал. Я сидел на Байраме, читал Коран, жизнеописание Бабура, стихи… Я приказал музыкантам играть — это развлекало меня. Возможно, в крепости тоже слышали музыку.

Однажды утром ворота крепости распахнулись. Вышел переговорщик в сопровождении двенадцати пехотинцев, оружия при них не было. Моя армия, построенная рядами, замерла в полной тишине. Было так тихо, что я слышал шаги идущих.

Прадханом[76] у меварского князя был брамин. Он поклонился и посмотрел на меня. Во взгляде брамина читалась заносчивость, на лбу пламенела отметка — знак принадлежности к высокой касте. Глупец ожидал, что я первым произнесу слова приветствия, но я молчал.

— Сисодия[77] шлет поклон принцу Шах-Джахану. Он знает, что ты разрушаешь его княжество, и это печалит его. Он не понимает жестокости принца, не понимает тактики устрашения мирного населения. Акбар не стал бы…

— Ты обращаешься к Шах-Джахану, не к Акбару. Пока ты разглагольствуешь, мои люди продолжают свое дело. Чего хочет Сисодия? Сдаться? Или он предпочтет ждать полной гибели своих владений?

Я вспомнил жизнеописание Бабура. Будь он так же коварен, как я, он сумел бы отбить Фергану. Но тогда он не повернул бы на юг, в Хиндустан, и до конца дней оставался бы правителем крохотной вотчины.

— Сисодия сдается, — произнес советник быстро и хрипло, давясь этими словами. — Останови своих людей.

Я понял, что победа у меня в руках.

— Во-первых, пусть Сисодия явится ко мне сам. Можно верхом. Можно в сопровождении… сотни вооруженных конников.

Потомок Бабура и Акбара, я понимал, что разумно — и даже необходимо! — проявить мягкость, готовность к примирению. В своем трактате «Артхашастра» Каутилья, политик и мудрец, советовал принцам не умножать без необходимости число врагов.

Прадхан стоял бесстрастно, не выдавая своих чувств, но взгляд его смягчился. Он расправил щуплую грудь и стал похож на петуха, распустившего хвост перед вороной. Честь его господина не пострадает, он покинет крепость верхом, как и подобает Сисодии.

Байрам развернулся и медленно понес меня сквозь ряды солдат. Они почтительно расступались, кланяясь, отдавая должное моей мудрости. Мне стоило немалого труда скрыть ликование, но я бросил только:

— Сообщите моему отцу: Мевар побежден.

Аллах акбар!

Торжествующий крик рвался из груди, я больше не мог сдерживать его. Я раскинул руки, обнимая солнце и небо, землю и ветер, джунгли и реки. Властелин мира! Как же мне подходит это имя, я не мог бы носить другого. «Шах-Джахан! Шах-Джахан! Шах-Джахан!» — все отдавали мне дань уважения. Мое имя шептал сухой ветер, ястреб прокричал его с небес, ноги Байрама выстукивали по земле: Шах-Джахан, Шах-Джахан, Шах-Джахан… Я чувствовал себя подобным богу, всей Вселенной было мало, чтобы вместить мою радость. Но еще большая радость захлестнула меня, как только отворились городские ворота. Радость бурлила, кипела, рвалась наружу, пока не взорвалась у меня на губах:

— Аллах акбар!

Я не мог вспомнить ничего в жизни, что сравнилось бы с этим чувством, все прочее померкло. Я будто бы и не жил до этого дня…. Нет, я ошибся. Первая встреча с Арджуманд была ярче, но это было совсем иное. Там было любовное опьянение — здесь победа!

АРДЖУМАНД

Шах-Джахан скинул туфли и медленно, с достоинством опустился на сиденье. Он казался таким юным, таким гордым, что у меня защемило сердце от любви. Я с трудом оторвала от него взгляд и начала разглядывать сквозь джали всех собравшихся в парадном зале. Вельможи, теснившиеся в ярко-алой ограде, привстав на цыпочки, старались встретиться взглядом с моим мужем. За его спиной стояли братья — Хосров, Парваз, Шахрияр, все с замкнутыми, хмурыми лицами. Какие страсти бушевали сейчас в их сердцах?

— Я знала, что он победит, — зашептала мне на ухо Мехрун-Нисса. — Он будет великим правителем! — Она обняла меня, прижала к себе, будто это была моя победа: — Знай, я всегда буду помогать ему. И передай, что он может на меня положиться.

В ее ласковых глазах светился расчет. Победа приносит власть, и тетушка сочла нужным обхаживать меня.

За серебряной оградой, скрывая смятение, стоял худенький юноша — сын князя Мевара.

— Что за дикарь этот мальчишка, — рассмеялась Мехрун-Нисса.

Из-под тюрбана, завязанного на раджпутанский манер, выбивалась копна спутанных волос. Мальчик был одет небогато, и, хотя старался держаться уверенно, было видно, что ему не по себе. Несмотря на отсутствие воспитания, Каран Сингх был милым пареньком. Приятно было видеть такое простодушие, настоящая диковинка! По дороге из Мевара в Аджмер он забрасывал Шах-Джахана вопросами обо всех премудростях придворной жизни. Именно здесь, в Аджмере — пока мы ожидали Джахангира, — родилось наше первое дитя, зачатое девятью месяцами раньше, на берегу озера, в дни радости, сменившей тоску. Мы молились о сыне — Аллах послал нам дочь, Джаханару. Чудесная малышка, мы любили ее. Джахангир, обрадованный победой — которую он счел своей, — привез сюда двор, чтобы отпраздновать ее.

Аджмер — маленький городок в сотне косов от Мевара, построенный пять веков назад Аджаяраджей, правителем государства Чауханов, давно уже принадлежал Великим Моголам. Здесь были две освященные веками мечети — Адхаи-дин-ка-Джхонпра и Даргах. Мой любимый принес благодарение за победу и дочь в мечеть Даргах. В свое время Акбар построил в городе небольшую крепость, но Джахангир предпочел разбить шатер на берегу озера Сагар. Весь день на озере дул свежий ветер с холмов.

…В диван-и-ам вошел падишах, поднялся на трон. Сверху он улыбнулся моему мужу и первым захлопал в ладоши, придворные поспешно начали рукоплескать вслед за ним. Все лица озарило одинаковое выражение радости, будто их отливали в одной форме.

— Я доволен своей победой над Меваром, — провозгласил Джахангир. — Там, где потерпел неудачу мой отец, Акбар, я преуспел. И я жалею о том, что Акбара сегодня нет здесь, чтобы отпраздновать мою победу. Он гордился бы мной, как никогда в жизни. Благородство натуры не позволяет мне уничтожать столь древние роды — я предпочитаю жить с ними в ладу и мире. Именно по этой причине я ничего потребовал от князя Мевара, кроме… — Он взглянул на Каран Сингха. Каран неуклюже поклонился; так не кланяются падишаху, но Джахангир простил оплошность. — Я попросил князя, чтобы он отпустил своего сына, патрани Мевара, погостить у меня. Равал будет править своей страной, и мне ничего от него не нужно, кроме преданности и любви…

— Не фыркай, — ущипнула меня Мехрун-Нисса. — Дай ему побыть на коне. Мы все знаем, что эти условия предложены Шах-Джаханом. Джахангиру они понравились, и это должно нравиться тебе.

— Но он должен был хотя бы упомянуть имя моего супруга!

— …Я горд своим сыном, Шах-Джаханом, он точно выполнял мои указания. Я жалую ему более высокое воинское звание…

— Ну, ты рада? Теперь вы богаты.

— …и дарую ему разрешение с этого дня носить алый тюрбан.

— Говорила же я, что он не забудет твоего мужа!

Красное, но не кровь — так вот о чем был сон, который я помнила все эти годы! Одно время мне казалось, что разгадка сна — алое пятно крови на нашей постели, но я ошибалась. От радости я тихонько захлопала в ладоши: это было подтверждение тому, что мой возлюбленный объявлен наследным принцем. Сначала Гисан-Феруз, теперь алый тюрбан наследника.

Джахангир вручил богатые дары Каран Сингху, и церемония продолжилась.

1025/1615 ГОД

Когда был зачат мой сын Дара? Женщины знают такие вещи благодаря инстинкту, расчет тут ни при чем. Момент, когда сердечко сына забилось под моим сердцем, пришелся как раз на ночь великого события. Дара был зачат в радости и любви. Наслаждение от нашей близости было особенно ярким. Тела горели страстью, кровь бурлила от желания. Именно в ту ночь в моей утробе затеплилась жизнь.

Я не знаю, как это происходит, но мы создаем характер наших детей задолго до вхождения в мир. Дети питаются не только соками нашего тела, но и мыслями, чувствами, воздухом, которым мы дышим.

Дара не причинил мне боли, или, может быть, я ее просто не заметила, так велика была моя радость. Он родился очень быстро, с первыми лучами солнца на заре. Он не плакал, а лежал у меня на руках и с любопытством поглядывал по сторонам. У него были глаза Шах-Джахана.

Я все никак не хотела отдавать его кормилицам, хотя им не терпелось принять у меня малютку. То была великая честь для женщин — вскормить принца. Кормилиц ждет богатство и почести, высокое положение в гареме. Но какое мне дело до них? Приложив ищущий ротик к своей груди, я ощутила боль оттого, что он сосал. Но эта боль была приятной. Молоко кормилиц может изменить моего сыночка, их натура может повлиять на его душу.

Первым, кто навестил меня, был Шах-Джахан, усталый, побледневший после бессонной ночи. Он переживал те же страдания, что и я, а может быть, страдал еще сильнее. Муж поцеловал меня, радуясь, что я жива, и прилег рядом, успокоенный. Мы улыбались друг другу, а когда Шах-Джахан потянулся, чтобы поцеловать сына, Дара засмеялся.

— Ты щекочешь его бородой! Я молю лишь о том, чтобы он вырос таким же замечательным, как ты.

— Он мой наследник, — негромко сказал Шах-Джахан, а потом шепнул младенцу в нежное ушко: — Однажды ты станешь Великим Моголом.