Тимери Мурари - Арджуманд. Великая история великой любви

— Падишах, у нас затруднение…

Мастер замер, ожидая разрешения продолжить. Шах-Джахан молча смотрел на него. На лбу Абдул Карима проступила испарина. Он помнил правителя совсем еще юным принцем, своенравным и умеющим добиться своего. С годами Шах-Джахан стал мудрее, но и безжалостней, а «затруднение» — это слишком мягко сказано…

— Дело в реке, — неуверенно начал он, прочистив горло. — Изменение русла приведет к тому, что вода рано или поздно подмоет фундамент и будет просачиваться внутрь гробницы… Земля не удержит вес строения. Нужно перенести гробницу дальше от берега…

— Осушите воду! И не обращайтесь ко мне с подобными мелочами. Строители вы, а не я.

— Слушаюсь, мой повелитель… Будет исполнено… Но… нам не хватает железняка, чтобы предохранить фундамент от дальнейшего просачивания воды.

— Так купите больше, — раздраженно приказал Шах-Джахан. — Почему строительство до сих пор не начато?

Ответом было молчание. Наконец заговорил Иса:

— Макет не вполне закончен, а Коран запрещает привносить изменения после того, как строительство будет начато. Мы ожидаем вашего приказания…

— Все должен делать я сам… — проворчал Шах-Джахан. — Подготовьте чертежи — гробницу нужно сделать сложнее и больше, но при этом не нарушая ее простоты.

Снова вокруг макета загорелись огни. Все смотрели… словно ожидая, что падишах даст подсказку, но он не проронил ни слова. Однако казалось, будто жизнь гробницы уже началось.

— Ступайте и к завтрашнему дню подготовьте свое решение, — наконец сказал правитель. — Иса!

Иса остался. Остальные, тихо перешептываясь, растворились в темноте.

Шах-Джахан отвернулся от перил.

— Какой она была, Иса? — Великий Могол спросил это, как ребенок, который хочет, чтобы ему рассказали хорошо знакомую сказку…

Мурти смотрел с холма вниз. Он сидел на корточках рядом с Гопи, неподалеку играла Савитри. Девочка выжила и росла здоровенькой. Необходимость присматривать за дочкой его раздражала. Не мужское это дело, но, поскольку другого занятия у него не было, Сита оставляла малышку с ним — теперь ей было тяжело таскать ее с собой. Когда подходило время кормления, Мурти нес ее к матери, и та, ненадолго оторвавшись от работы, торопливо давала грудь.

Внизу собралась толпа. Звездочеты вычислили точное время, благоприятное для закладки фундамента. Муллы, похожие на ворон в своих черных облачениях, готовились к проведению обряда. Все работы были приостановлены. Мурти терпеливо ждал. До него доносился дробный стук барабанов и звучание рога; дальше по реке видна была процессия, двигавшаяся от Лал-Килы. Паланкин, в котором несли падишаха, сопровождали солдаты, придворные и чиновники. Чтобы добраться до места, требовалось время.

В полдень, когда солнце достигло высшей точки небосклона, в замершем воздухе раздались молитвы. Мурти увидел дымок от воскуренных благовоний, падишах преклонил колени, поцеловал землю, и… все закончилось. Краткость и простота церемонии удивляла. Когда к строительству храма приступали индусы, церемония длилась несколько дней; богам приносили бесчисленные жертвы, от рассвета до заката нараспев читали Веды, на кострах жгли цитрусовые, в огонь подливали масло и молоко, нищим раздавали милостыню… Такая незамысловатая тамаша разочаровывала.

Дни тянулись и тянулись, похожие один на другой. Мурти страдал от тревоги и скуки. Он часто перебирал свои инструменты: девять резцов разных размеров. Самый маленький был тонким, как прутик, и казалось, вот-вот сломается в сильных руках. Гопи подрастал, и Мурти показал ему, как точить резцы, как обращаться с ними. Пусть понемножечку набирается опыту…

За лачугой он прокопал канавку, ведущую в неглубокую ямку. В канавку он просунул узкое сопло мехов и попробовал раздуть их: пыль из ямки разлетелась. Выждав день, чтобы земля как следует уплотнилась, Мурти наполнил ямку горящими угольками. Гопи раздувал мехи, а сам он бережно опустил в угли край резца. Когда металл начал светиться красным, Мурти щипцами вытащил резец и, положив на гладкую глыбу железняка, отбил по краю молотком. Потом он сунул резец в сосуд с водой, закалил… Привычное занятие немного успокоило его. Он позволил Гопи попрактиковаться, и, поглощенные работой, отец с сыном не заметили, как пролетело время.

Как-то вечером, сидя на корточках у хижины, Мурти увидел группу людей, явно направлявшихся к нему. Одного-двух он знал, остальные были чужаками, все богато одетые. Впереди шел купец Мохан Лал, торговец пряностями. Обычно он одевался кое-как, не желая привлекать внимания к своим доходам, но сегодня одежда на нем была чистая, новая.

Мурти торопливо поднялся и поприветствовал гостей, склонившись в намасте. Усадить гостей было не на что, разве что на землю. Кто-то присел, скрестив ноги, другие устроились на корточках. Мурти крикнул Сите, чтобы та принесла чай, гости из вежливости запротестовали, но было видно, что от чая они не откажутся.

— Меня зовут Чиранджи Лал, — заговорил низкорослый пухленький человек. — Я приехал из Дели, чтобы делать мозаики для гробницы. Я слышал, ты — мастер, ачарья.

Мурти даже рассмеялся от удовольствия.

— Да, да! Так и есть, но тут мое ремесло оказалось ненужным, мне приходится заниматься совсем другими вещами. А вы начальник?

Внезапно он встревожился. Важные люди пришли, чтобы отказать ему в жалованье. Им известно, что он не выполняет никакой работы…

— Нет, — промолвил Чиранджи Лал. — Мы пришли по делу, никак не связанному с гробницей. Здесь много индусов, но нет храма, где мы могли бы молиться. Пока не известно, позволят ли нам построить такой храм, но мы хотим обратиться к падишаху с прошением.

Мурти подождал. Он видел, как при мысли о прошении улетучивается уверенность его гостей. На протяжении столетий индуистские храмы разрушали, а на их месте поднимались мечети. Поколения завоевателей-мусульман разрушали веру, но в последнее время чувствовались перемены. Начал их Акбар, создавший свою религию, дин-и-иллахи[35], религию свободного духа, объединяющую всех богов. Возможно, разрешение на строительство скромного индуистского храма и будет дано, но дело казалось рискованным.

— Я… я не сумею построить храм, — огорченно сказал Мурти. — Моя семья…

— Но мы и не просим, чтобы ты строил храм. Вот если бы ты вырезал статую Дурги[36], чтобы мы могли поклоняться… Ты можешь это сделать?

Мурти был счастлив. Он перенес вес на пятки и быстро кивнул.

— Да, я могу это сделать. Но работа потребует времени. Я не могу начать работу, пока не явится образ…

Ему не пришлось объяснять, гости знали, что могут пройти долгие месяцы, а то и годы, пока образ восьмирукой Дурги, сестры Кали-разрушительницы[37], не предстанет перед внутренним взором мастера. Он должен творить изображение искусно, с фантазией, но при этом не нанести оскорбления богине.

— Какой камень я мог бы взять для работы?

— Мрамор. У нас есть только это. Мы приобретем блок у купцов, которые поставляют мрамор для гробницы.

Они еще немного задержались, обсуждая детали оплаты.

Когда гости ушли, Мурти вбежал в дом, чтобы сообщить Сите: удача вновь улыбалась ему!

Неделю спустя все снова переменилось. Его вызвали к писцу, который некогда его нанимал. Мурти трепетал, поняв, что недоразумение открылось и его заставят вернуть в казну все деньги, который он получил.

Боль, боль… боль, боль… боль, боль…

Копыта моего пони, покрытые пылью, ударяли о землю в такт биению моего сердца. Мне казалось, что я задыхаюсь, но не от пыли, витавшей в воздухе, а от щемящей боли в сердце. Как же стремительно яд достиг моих ушей! Евнухи и женщины, слуги и рабы, все доподлинно знали, что произошло, как будто лично присутствовали при встрече Шах-Джахана и Джахангира, как будто слышали каждое слово, сказанное между сыном и отцом.

Сколько же раз это пересказывалось — с фальшивым сочувствием, с делаными жалостью и печалью, за которыми читалось ликование, — и каждый, кто доставлял мне ужасающую весть, стремился еще немного добавить от себя, чтобы приукрасить услышанное. Я не умерла — я мужественно продолжала надеяться, только потому, что знала: Шах-Джахан любит меня. Он прямо сказал об этом не только мне, но и своему отцу.

Вспоминая его слова, там, на мина-базаре, сказанные потом, я шепотом повторяла их, когда никто не слышал, воображала, как они звучат в его устах, представляла, как он, беззащитный, лишенный власти, рассказывает мне о своей слабости…

— Ты бы лучше пересела в паланкин, агачи.

— Там слишком жарко и душно.

Я ехала верхом на гнедом пони, а бок о бок со мной, опираясь на посох с серебряным набалдашником, шел Иса. Он не одобрял мою дерзость. Придворные дамы путешествовали на носилках, укрытые занавесями от чужих глаз. В паланкинах они болтали, пили, играли в карты, подчас даже предавались весьма вольным развлечениям с мужчинами. Верхом ездили только солдаты, рабы да служанки.

— Но здесь так пыльно! Внутри намного чище…

— Прекрати, Иса, успокойся. — Пусть даже я и испытывала неудобства, но следовать советам Исы не собиралась.

Пыль, красноватая и тонкая, нависала жарким облаком, тянувшимся от горизонта до горизонта, она была повсюду — на юге и на севере, на западе и востоке. Пыль заслоняла солнце и небо, мягко оседала на деревья и кусты, припорашивая и делая тусклой яркую зелень.

Джахангир путешествовал, и вместе с ним в путь отправилась вся империя. Мы были уже в двух днях пути от Агры, На третий день нашему небольшому отряду предстояло отделиться от основного каравана и свернуть на юг, к Бенгалии. Я собиралась навестить Мехрун-Ниссу, радуясь возможности вырваться из Агры, ускользнуть от приевшихся дворцовых церемоний.