Тимери Мурари - Арджуманд. Великая история великой любви

— Я знаю, где это.

— Он ачарья. Зовут его Мурти. Его отец Кришнан, дед — Лакшман. Сюда послан раджой. Я предложил ему работу каменотеса, но он отказывается.

— Дай ему работу, — сказал Иса.

— Но здесь для него нет ничего подходящего!

— Его искусству найдется другое применение. Не говори ему об этом. Проследи и доложи мне лично, как он живет.

— Вы задумались, ваша светлость.

— Разве принцам нельзя задумываться?

— Только не на поле брани! Я мог поразить тебя уже трижды — сюда, сюда и вот сюда. — Меч генерала Махабат-хана по очереди коснулся моего горла, сердца и живота. — На войне падишах — это сердце армии. Если он убит, поражение неизбежно. Когда пробьет твой час, мой мальчик, вспоминай совет своего дедушки Акбара: «Правитель обязан стремиться к завоеваниям, иначе соседи поднимут против него оружие».

— Но мой час еще не пробил, и пока еще можно помечтать. Хватит на сегодня.

Оруженосец принял у меня меч и щит. Пыль, поднятая во время схватки, еще не осела, вспотевшее лицо было грязным. Мы направились в хамаму[25], чтобы совершить омовение. Генерал враскачку шел рядом со мной. Походка у него была в точности как у моего деда; дед умер два года назад, и я хорошо помнил его.

— Ты постоянно думаешь об этой девушке, Арджуманд…

— Да, это так, но мысли о ней скрашивают тоску одиночества. А военным, видимо, мечтать не пристало?

— Так же, как и принцам, будущим властителям.

Арджуманд… Ар-джу-манд… Мне казалось, что тело мое превратилось в заброшенный дворец, по которому скитается ее душа. Она бродила там, куда доселе никому не было доступа… и никогда не будет… В сердце будто залили свинец. Арджуманд одна могла избавить меня от этой боли, но ее не было рядом, и я не понимал, жив ли еще или уже перенесся в мир иной…

— Что мне делать, Махабат-хан, скажи?

Генерал был моим советчиком с тех пор, как мне впервые хватило сил поднять меч. Он обучал меня благородному искусству фехтования, верховой езде, военной стратегии и тактике. Я был хорошим учеником, да и от природы я был храбрым, как и мои великие предки. Иначе и быть не могло.

— Забудь о ней, — не раздумывая ответил старик, чуть повысив голос: плеск воды в хамаме был довольно силен.

Юные рабыни растирали тело, покрытое шрамами, если он хватал кого-то за грудь, раздавалось громкое хихиканье. Огромная лапища охватывала нежное полушарие полностью, оставляя влажный след на тонкой чоли[26].

— Я понимаю, не такого совета ты ждешь, мой мальчик, но я никогда не научусь всем этим вашим придворным хитростям. Знаю, как говорят у вас при дворе: «Если властитель средь бела дня скажет „Сейчас ночь“, отвечай: „Я вижу звезды и луну“». Но ты задал мне вопрос, и я ответил, что думал. Забудь о ней.

— Не могу.

— Сможешь со временем.

— Прошли месяцы с тех пор, как я увидел ее. Но кажется, мы только вчера разговаривали и смотрели друг на друга. Моя память ясно рисует ее лицо. И у меня теперь только одно удовольствие — воскрешать в душе нашу встречу. Ты ведь видел драгоценный алмаз, который Хумаюн подарил Бабуру? Говорят, он столько стоит, что на эти деньги можно кормить весь мир в течение двух дней. Но Арджуманд значит для меня ничуть не меньше. Только я подумаю о ней, я вижу ее как наяву, вижу шелк ее волос, вижу, как блестит ее кожа, белая, точно слоновая кость. Какова же она при дневном свете, хотел бы я знать… И эта ревность, снедающая меня… Я ревную ее, ревную к каждому, кто может оказаться рядом с ней. Ее рабы, ее мать и отец, тетка, дядя… Все они в тысячу раз счастливее меня.

— Так подайся в саньяси[27] и броди по земле в рубище, повесив на шею ее портрет. Любовь не для принцев, мой мальчик. Ты — Шах-Джахан, не забывай об этом. Ты женишься, на ком велит долг. Не по любви, а ради политики. Разве Бабур женился по любви? А Хумаюн? А…

— Хумаюн женился по любви.

— И тем самым навлек на свою голову несчастья.

Это было не так. Несчастья на свою голову Хумаюн навлек тем, что бездумно повиновался приказу своего отца: «Не считайся с братьями». Я не совершу подобной ошибки.

— Ну а Акбар? Джахангир?

— Я слышал, отец без ума от Мехрун-Ниссы…

Махабат-хан нахмурился, бросив взгляд на женщин, которые нам прислуживали. Я понял его без слов: отец не любил, когда о нем сплетничали, а глаза и уши у него были повсюду.

Мехрун-Нисса… Она была для меня загадкой. Красивая — да, обольстительная — да, и вроде бы добрая, но доброта бывает обманчивой. Ах, если бы я мог поговорить с кем-нибудь, зная, что могу довериться, но даже Махабат-хан не был подходящей кандидатурой. Чего желает эта женщина? Мне говорили, ее честолюбие безгранично, как сама империя. Она не могла распоряжаться во дворце, ведь первой женой отца была моя мать, Джодхи Бай. Более того, Мехрун-Нисса была замужем и вряд ли могла получить развод; в любом случае бдительные муллы не допустят, чтобы отец женился на разведенной женщине. Вряд ли своенравная красавица смирится с ролью наложницы, живущей в гареме среди прочих женщин. Но… если отец увлечен ею не на шутку, он что-нибудь придумает, чтобы приблизить ее, и будет внимательно прислушиваться к любому ее шепотку. И если бы мне удалось сделать ее своей союзницей… ведь она, кажется, тетя Арджуманд…

— Я пытался добиться аудиенции у отца, но он оттягивал встречу.

— Не сомневаюсь, он выжидает, надеясь, что твоя страсть со временем ослабеет и ты придешь в чувство. Ты увидишь его, когда твое сердце успокоится!

— Если по-твоему, он, верно, думает, что я ее уже забыл. Аудиенция назначена на завтра. И я потребую…

— Не забывайся, разговаривая с отцом, — вздохнул старик. — Никто не может требовать в этой стране, только он сам. И не теряй голову. — Он схватил за руку девушку-кашмирку и подтолкнул ее ко мне. — Вот что тебе нужно, чтобы погасить пламя. Ты чувствуешь простое вожделение.

— Нет. Это любовь. — Взмахом руки я отослал девушку обратно.

— Ну что ж, запомни мой совет. Тщательно обдумывай каждое слово, когда будешь говорить с падишахом. Люди часто лишаются головы вместе с длинным языком. Могу добавить только одно: помни, что ты — Шах-Джахан.

Мой дворец располагался выше по реке. Строили его по моим чертежам, а уж мастеровые отца довели замысел до совершенства. Я проводил массу времени, наблюдая, как они сооружают фундамент, как над фундаментом поднимается все остальное. Твердый, неподдающийся камень становился податливым, как глина, принимал сложные, изысканные формы… Индийцы — величайшие строители, возведенные ими храмы и дворцы долго еще будут служить примером для подражания. Взять хотя бы Фатехпур-Сикри, город, выросший по приказу моего деда за пятнадцать лет. На него приезжали полюбоваться гости со всего света. Жаль, что теперь город пустовал, но здания, украшавшие его, не разрушались, а стали достоянием вечности.

Дворец, принадлежавший мне, был не таким изысканным. Здание уступами спускалось вниз, к реке, напоминая водопад; вход располагался на самом верху. На крыше каждого уступа я посадил цветущие кусты.

Еще недавно я с удовольствием проводил здесь время, но теперь… В пустых комнатах лишь сильнее ощущалась тоска. Если приглядеться, сквозь деревья можно было рассмотреть дом Арджуманд. Я грел себя мыслью, что и она сейчас смотрит на мой дворец. А может, она провожает меня взглядом, когда я выезжаю в город по государственным делам. Хотел бы я поймать ее взгляд… но эта мечта неосуществима…

— Пришли ко мне женщину, — отдал я распоряжение слуге.

Ночь выдалась прохладная, но цветочный запах дурманил, как желтое вино. Я погружался в плоть, стараясь забыть, что у меня есть разум, Музыканты, невидимые за кустами, наигрывали вечернюю рагу. Тихая, печальная мелодия оплакивала кончину очередного дня. Забыть… Забыть… Забыть… Но сердце не повиновалось. Можно забыть о какой-то мелочи, но когда речь идет о целом ворохе воспоминаний… Нет, забыть это невозможно!

Девушка, которую мне прислали, была совсем молоденькой. Кроме браслетов на лодыжках, на ней ничего не было; волосы ниспадали до талии. Я дотронулся до гладкой, светлой кожи, и мне показалось, что под пальцами полированное золото. От девушки приятно пахло благовониями. Ее подруги сняли с меня одежду и начали ласкать, умащая маслами. Тонкие пальчики умело сновали по всему телу, стараясь извлечь меня из трясины, в которой я тонул.

Девушка трепетала, но ее время еще не пришло. Я лоснился от масел; своими язычками наложницы довели меня до исступления, ощущение было таким сильным, что я чуть не взмолился прекратить сладкую муку.

Видя, что я готов, они переключились на девушку: легонько ласкали груди, нежно вводили пальцы в лоно, помогая раскрыться во всей сладости. Вскоре она ослабела так, что не могла стоять и упала в подставленные руки.

Искусницы раздвинули ей ноги и, приподняв, поднесли ко мне.

Ясная, похожая на серебряную монету луна сияла над головой…

Холодные звезды были подобны алмазам…

Наложницы держали девушку на весу, позволяя мне насладиться влажными вратами. Ее жар охватил и меня. Девушка извивалась и металась в руках подруг, ей хотелось, чтобы наши тела соприкоснулись.

Не прерывая восхищенного шепота, описывающего удовольствия, которые мне еще предстояло испытать, наложницы опускали ее все ниже и ниже… Наконец слияние произошло.

— Могучий олень вошел в лань, — услышал я шепот, и ощутил тепло женщины, ласкавший меня сбоку. — Ощути же ее… пронзи насквозь… ей не ускользнуть, повелитель… она на твоем копье, она беззащитна… видишь, в каком она исступлении… взгляни, как ты могуч…