Когда занавес опять опустился, мистер Бьюмарис предложил своим гостям вместо второй части концерта поужинать. Они согласились и, выбравшись из ряда, где сидели, пошли к одной из колоннад и заняли ложу, которая им предназначалась. Она находилась в прекрасном месте, не очень близко к оркестру, чтобы не пришлось, беседуя, повышать голос, и с великолепным видом на главную рощу. Конечно, все, кто посещал Воксхолл, должны были отведать тонко нарезанные ломтики ветчины, которой были знамениты здешние ужины, или попробовать фирменный пунш; но в добавление к этим деликатесам мистер Бьюмарис заказал блюда, выбрав их таким образом, чтобы удовлетворить самый капризный вкус. Даже Арабелла, которая в последние дни ела очень мало, с удовольствием попробовала цыпленка, здесь же у нее на глазах зажаренного в специальной посуде, и ее убедили проглотить кусочек бисквита. Мистер Бьюмарис сам очистил для нее персик, своими собственными руками, и так как она не думала, что он забыл о своих хороших манерах из-за предстоящего побега, она съела и персик тоже, застенчиво и благодарно улыбаясь мистеру Бьюмарису. Она говорила очень мало за ужином, только несколько необходимых вежливых фраз, но так как лорд Бридлингтон пустился в одну из своих лекций, ее молчаливости никто не заметил. Он любезно объяснил дамам механизм, приводящий в движение чудеса Великолепного каскада; набросал историю Гарденз; подробно остановился на теории, объясняющей происхождение Воксхолл Гарденз от старых Спринг Гарденз; и расправился с традицией, связывавшей район с именем Гая Фокса.

Его прерывали, только когда было необходимо обменяться приветствиями с какими-нибудь знакомыми, которые случайно проходили мимо ложи; а так как его мать время от времени произносила что-нибудь одобрительное, а мистер Бьюмарис с огромным самоконтролем воздерживался от своих нахально-иронических высказываний, лорд Бридлингтон чувствовал себя прекрасно и очень пожалел, когда хозяин предположил, что мисс Тэллент, наверное, хочет посмотреть фейерверки.

Ему было позволено взять Арабеллу под руку по пути к площадке, откуда было лучше всего смотреть, в то время как мистер Бьюмарис сопровождал леди Бридлингтон, но как только он занял два прекрасных места, он внезапно и непонятным образом очутился рядом со своей матерью и был обязан разместить ее, потому что ей не нравилось ее место и она настаивала, чтобы он нашел такое, где весь вид не закрывала бы леди в огромной шляпе с невероятно высоким пучком страусиных перьев.

Когда стали запускать ракеты, которые высоко в небе взрывались и превращались в разноцветные звезды, Арабелла моментально забыла свои тревоги, ее глаза широко раскрылись, и она захлопала в ладоши от восторга. Мистер Бьюмарис, привыкший к фейерверкам, получал еще большее удовольствие, наблюдая за ней; но после того, как первые ракеты догорели, он посмотрел на свои часы и мягко спросил:

— Нам не пора идти, мисс Тэллент?

Эти слова сразу вернули ее на землю. Ей удалось подавить в себе желание сказать ему, что она передумала, только вспомнив о несчастье Бертрама. Кутаясь в плащ из тафты, она нервно сказала:

— О да! Уже пора? Да, пойдемте скорей!

Не составляло никакого труда незаметно отделиться от толпы, которая внимательно наблюдала за тем, как на вечернем небе раскручивается громадное огненное колесо; Арабелла положила свою холодную руку на руку мистера Бьюмариса и пошла вместе с ним вниз по аллее, мимо фонтана Нептуна, со вкусом украшенного иллюминацией, вдоль одной из колоннад и дальше до выхода. Несколько карет ждали там своих владельцев, и среди них был дорожный фаэтон мистера Бьюмариса с парой впряженных в него лошадей, его главный кучер и один из форейторов. Никто из них не высказал ни малейшего удивления при виде дамы, идущей под руку с их хозяином, и хотя Арабелла не поднимала глаз от смущения, ей показалось, что они вели себя так, как будто подобные побеги были для них обычным делом. Увидев своего хозяина, они тут же стали действовать: сняли попоны с чистокровных лошадей мистера Бьюмариса, опустили ступеньки фаэтона, открыли дверцу, и мистер Бьюмарис заботливо усадил свою невесту в этот шикарный экипаж. Ей так недолго пришлось стоять на дороге, что она даже не успела посмотреть, привязан ли какой-нибудь багаж сзади фаэтона. Мистер Бьюмарис остановился, только чтобы сказать несколько слов кучеру, потом запрыгнул в фаэтон и сел рядом с Арабеллой на удобное мягкое сидение; двери закрылись, форейтор прыгнул в седло, и карета двинулась вперед.

Мистер Бьюмарис укрыл ноги Арабеллы мягким пледом и сказал:

— У меня здесь есть плащ потеплее: можно я накину его вам на плечи?

— О нет, спасибо, мне тепло, — нервно ответила Арабелла.

Он взял ее руку и поцеловал. Через несколько секунд она отняла ее и стала отчаянно придумывать, что сказать, чтобы ослабить напряжение момента.

— Какой мягкий ход у вашего фаэтона, сэр! — наконец смогла она придумать.

— Я рад, что вам нравится, — ответил он тем же вежливым тоном, как она. — Я же помню, что мы с вами одинаково не любим ездить в наемных каретах.

— Да? — с сомнением сказала она. — То есть, конечно…

— Мы обменялись мнениями по поводу единственного более-менее терпимого способа путешествовать при нашей первой встрече, — напомнил ей мистер Бьюмарис.

Это воспоминание по вполне понятным причинам лишило ее дара речи. Мистер Бьюмарис весьма любезно не стал настаивать на ответе, но весело заговорил о концерте, который они слушали в Вокс-холл Гарденз. Арабелла, впавшая в панику, когда очутилась вдруг запертой вместе со своим женихом в фаэтоне, направляющемся в неизвестное, но вероятно отдаленное место, была переполнена чувством благодарности к нему, за то, что он вел себя точно так, как будто сопровождал ее домой с какого-нибудь увеселительного вечера. Она очень боялась, что он может попытаться ее поцеловать. У нее было немного опыта в подобных делах, но ей пришло в голову, что джентльмен, решившийся на побег со своей возлюбленной, может ожидать от нее какого-либо проявления чувств. Неделей раньше, лежа в темноте в своей спальне со щеками, мокрыми от слез, Арабелла призналась сама себе, что самое большое счастье в ее жизни было бы очутиться в объятиях мистера Бьюмариса; теперь же, сознавая двойственность своих чувств, она боялась этого и чувствовала себя несчастной. Но мистер Бьюмарис, наверно самый спокойный из всех женихов, когда-либо умыкавших невест, не выказывал никакого желания поддаваться искушению. Увидев, что Арабелла на все его вопросы отвечает только «да» и «нет», он вскоре отказался от попытки вовлечь ее в легкую беседу и откинулся назад в своем углу, слегка повернув к ней голову, так чтобы можно было наблюдать ее лицо в тусклом свете луны, проникающем в фаэтон. Арабелла едва ли заметила, что он замолчал. Она была погружена в свои собственные мысли, сидя совершенно прямо и схватившись одной рукой за ремень, висевший на стене позади нее. Она видела, как впереди нее подпрыгивал в седле форейтор, и когда булыжная мостовая кончилась, она смутно поняла, что они выехали за пределы города. Она не имела ни малейшего представления, в каком направлении они едут; или где они остановятся, но эти вопросы ее не тревожили. С самого начала она знала, что неприличность ее поведения непростительна; но теперь душа ее переполнилась внезапным отвращением к себе при мысли, что выйдя замуж за мистера Бьюмариса, в то время как он все еще пребывает в заблуждении, она поступит с ним так непорядочно, что вряд ли он ее когда-либо простит и вряд ли будет продолжать любить ее, пусть даже и не так сильно. Поняв это, она вдруг всхлипнула, и мистер Бьюмарис сразу же спросил:

— О чем ты, любовь моя?

— Ни о чем, ни о чем! — с волнением прошептала Арабелла. К ее облегчению мистер Бьюмарис спокойно воспринял ответ и ничего больше не сказал. Замученная угрызениями совести, она решила, что он самый благородный джентльмен из всех ее знакомых, у него самые хорошие манеры, он самый терпеливый и, конечно, самый добрый. Именно за этим решением наступил момент, которого ожидал мистер Бьюмарис. Внезапно Арабелла подумала о том, как скоро после свадебной церемонии она сможет сказать ему, что ей нужно, чтобы он не только простил долг ее брату, но и дал ему сотню фунтов, чтобы заплатить по счетам; и сможет ли она найти правильные слова, чтобы выразить эту срочную необходимость. Ей не пришлось долго ломать себе голову, чтобы понять, что не было таких слов. Она теперь не могла себе представить, как она могла быть такой глупой, чтобы предположить, что это можно сделать, что после такого признания она сможет когда-нибудь убедить его, что она его на самом деле любит.

Эти и другие неприятные мысли теснились в перепуганном мозгу Арабеллы, но она еще могла как-то себя сдерживать. Внезапно фаэтон сделал такой резкий поворот, что Арабелла не упала на мистера Бьюмариса только благодаря ремню, за который она крепко держалась.

Фаэтон накренился, затем выровнялся. Арабелла повернулась к жертве своего обмана и, задыхаясь, сказала:

— Я не могу! Я не могу! Мистер Бьюмарис, мне очень жаль, но все это было ошибкой! Пожалуйста, поедемте назад в Лондон! О, пожалуйста, отвезите меня обратно!

Мистер Бьюмарис воспринял эту ошеломляющую просьбу с замечательной выдержкой, просто ответив, когда дверь фаэтона открылась:

— Может, мы обсудим этот вопрос в более удобном для этого месте? Позвольте мне помочь вам выйти, любовь моя!

— Пожалуйста, отвезите меня обратно. Я… я не хочу уже больше убегать! — сказала Арабелла напряженным шепотом.

— Значит, мы не будем убегать! — успокоил ее мистер Бьюмарис. — Должен признаться, что я не считаю это большой необходимостью. Пойдемте же!

Арабелла заколебалась, но так как он, казалось, решительно хотел, чтобы она вышла, и, может быть, хотел дать отдохнуть своим лошадям, она протянула ему руку и спустилась на землю. Казалось, они стояли перед большим зданием, но на нем не было зазывающих огней, как следовало бы ожидать от постоялого двора, и фаэтон не заехал во двор. Наверху пролета из широких, невысоких каменных ступеней открылась большая дверь, и луч света изнутри здания осветил аккуратные клумбы перед входом. Не успела она придти в себя от удивления, что мистер Бьюмарис привез ее в частный дом, как он уже вел ее по ступеням в богато обставленный холл, освещенный свечами в настенных канделябрах. Пожилой дворецкий поклонившись, впустил их и сказал: