После этих слов он склонился над столом и положил голову на сложенные руки. Анна хотела было вернуться к нему, но что-то удержало её от этого. Только при тусклом пламени свечи она вдруг увидела не тридцатилетнего мужчину, а уставшего молодого парня, которому просто требовался покой. Анна вздохнула и покинула его комнату, закрыв за собой дверь, мысленно желая воспитаннику спокойной ночи. Пусть хоть выспится наконец.


...Покинешь ли меня? 


Тебе я сердце дал 


Не для того, чтоб шквал 


Скорбей его терзал. 


Покинешь ли меня? 


Скажи: «Нет! Нет!» 


Покинешь ли меня? 


Ужель к моей судьбе 


Нет жалости в тебе? 


Жестока ты к мольбе! 


Покинешь ли меня? 


Скажи: «Нет! Нет!»



Девушка с отчаянием вздохнула, захлопнув тонкий сборник сонетов Томаса Уайетта, и вновь принялась вглядываться в пейзаж за окном, на широком подоконнике которого сидела. Честно говоря, ничего примечательного там и не было: это большое окно гостиной выходило как раз на внутренний двор, и смотреть приходилось разве что на высохшую землю, сложенные невысокой горкой дрова да серую крепостную стену.



Всё утро Элисон пыталась обдумать своё положение, понять, наконец, какие на самом деле чувства ею владеют, но так толком ничего надумать и не сумела. Она всё ещё злилась на Алекса за его грубость. Злилась также и на себя: не стоило глупить и бросаться к нему в объятья после того, что она узнала. Хотя это вовсе не должно было её касаться. Мало ли чем занимается её муж, да и что ей до его склонностей к насилию?



Элисон инстинктивно приложила ладонь к левой щеке, словно та ещё горела от жестокой пощёчины. Девушка закрыла глаза, откинувшись назад и касаясь спиной стены, и сделала глубокий вдох. Она понимала теперь, что никто просто так не даст ей развода. К тому же возможно, если она не родит Александру ребёнка, свёкор вновь объявится здесь и начнёт предъявлять свои претензии и всевозможные права. Тогда жизнь в замке и вовсе станет невыносимой. Так что самым лучшим было бы убежать туда, где её никто не знает. Взять немного денег и быстренько уехать.



Она вновь открыла глаза, села на подоконнике поудобней и обернулась, чтобы оглядеть гостиную. Здесь уже не было совсем уныло и грустно. Шторы на всех окнах были раздвинуты, и яркие лучи солнца свободно могли проникать сюда... Элисон не представляла себе, как можно будет сбежать одной. Позвать на помощь Уильяма Кэллиса? О нём не было слышно уже несколько дней. Если бы он и согласился ей помочь, кто знает, чего бы потребовал взамен... Но как яростно тогда Алекс приказал больше не связываться с ним. То ли он действительно ревновал её, то ли так сильно не хотел потерять друга. Может быть, об этом она когда-нибудь узнает.



К тому же, её мысли опять и опять возвращались к Джоэлю.


Девушка мельком взглянула на главную лестницу. Вот он там, наверху, в своей комнате, спит или водит пальцами по рельефным страницам книг, пытаясь их прочесть. А ведь на юге, в Брайтон и Хоув, много чудесных, профессиональных докторов. Может быть, ему ещё возможно было помочь?



– Ну не могу я его оставить. И что он обо мне подумает? – вслух и серьёзно произнесла девушка, раскрыв книгу на странице с портретом Уайетта. – Да и глупо было бы бежать опять. Они меня не отпустят. Тогда нужно продолжать жить и бороться! Ну, хоть каким-нибудь способом. Надо заставить Ривзов слушать и меня тоже!



Элисон вдруг вспомнила, как разоткровенничался Александр три дня назад, в лесу. И не только он один. Сейчас она понимала, что чем ближе подпускала мужчину к себе, тем покорнее он становился. Элисон также припомнила книгу одной неизвестной писательницы, которую прочла не так давно. Дамочка-автор явно была активисткой своего времени, яростно защищая права женщин и утверждая, что «вся власть так и не иначе принадлежит нам! Мужчины либо глупы, либо слишком горды, чтобы это понять. В конце концов, ни один из них не может устоять перед женщиной, стоит той лишь улыбнуться». Читая подобное, Элисон и сама улыбалась. Она-то верила, что все люди равны, независимо от пола. А теперь в её головке возникла мысль о том, сможет ли она вот так управлять мужчиной.



– А вы как думаете? – с улыбкой поинтересовалась она у пожелтевшего портрета Томаса Уайетта. – Вы-то обожали женщин, хм? У других наверняка такое проходит, у них-то получается, а я смогу? Ах, да что вы знаете... Вы вообще уже давно умерли.



Она отложила книгу как раз, когда главная дверь отворилась, и в гостиную вошли двое мужчин. Элисон вспомнила, что это с ними Александр приехал за ней в деревню в то злосчастное утро, а сегодня уже несколько часов крутились вокруг замка. Не обращая внимания на девушку, сидевшую на окне, они прошли по коридору в кухню, держа в руках мешки с чем-то довольно тяжёлым. За ними быстро, пусть и прихрамывая, шёл Жан. Старик что-то бубнил себе под нос, пребывая, как обычно, в не лучшем расположении духа, и то и дело тряс тонким указательным пальцем перед собой. Мол, только вы уроните здесь что-нибудь, болваны!



Элисон грустно улыбнулась и уже подумала было уйти, но, заметив вошедшего в гостиную мужа, замешкалась, так и оставшись на подоконнике, отвернулась и стала делать вид, будто разглядывает что-то за окном. Александр подошёл прямо к ней и, видимо поначалу не решаясь, присел рядом, стараясь не касаться её.



– Прелестное утро сегодня, не находишь? – спросил он так, словно впервые заговорил с ней: тихо и нежно, даже как-то осторожно.


Девушка продолжала молча смотреть в окно, перебирая в пальцах край своей юбки.


– Ты ничего не ответишь мне? Даже не взглянешь на меня?



Ей вовсе необязательно было смотреть на него, чтобы понять: он улыбался. И всё же, сделав над собой усилие, девушка медленно повернула голову в его сторону. Алекс выглядел на удивление собранным, в каком-то смысле и элегантным. Чистое, загорелое лицо будто сияло: в красивых зелёных глазах читалась какая-то простая, детская радость, а улыбка, несомненно, была искренней, такой притягательно-живой, что Элисон невольно залюбовалась. Сама же на мгновение подумала, как бы ей самой перестать поддаваться его, пусть и редкому, очарованию.



Несмотря на довольно жаркое утро, Александр был одет в куртку из тёмной кожи, выцветшие, чуть мешковатые брюки и высокие сапоги для верховой езды. Сапоги... Элисон в ту же секунду готова была поклясться, что он купил их совсем недавно, обувь просто сияла этой новизной.


– Что это вас так развеселило? – спросила Элисон, наконец, расслабившись и взглянув мужу в глаза.


– Мне нравится, когда так ярко светит солнце с утра. Настроение просто чудесное. А, Уайетт! – мужчина взял в руки книжку и, пролистав несколько страниц, спокойно и размеренно прочёл:



– Мадам, я должен знать ответ,


Нет больше сил бродить во мгле.


Скажите прямо: «да» иль «нет»,


Оставьте ваши сильвупле.


Вам проще «нет» разок мигнуть,


Махнуть рукой туда-сюда.


Так дайте знак какой-нибудь,


Чтоб мне понять: «нет» или «да»...



– Здесь достаточно сонетов, но вы выбрали именно этот, – сказала Элисон, перебив супруга, затем чуть прищурилась. – А почему?


– О, не обольщайся, это вышло случайно.


– Никогда в это не поверю. Я вообще вам теперь вряд ли поверю...


– Хорошо, хорошо! Ты права, – Алекс отложил книгу и, не переставая улыбаться, примирительно вскинул руки. – Во всём права! Моя мать обожала Уайетта. Считала, что он очень разносторонний как поэт... И я знаю эти строчки. И сейчас прочёл их специально. Ведь от твоих решений тоже многое зависит. И я всё ещё жду твоего ответа...



– Насколько я поняла вчера вечером, все решения здесь принимаете вы. В голову не возьму, что от меня может зависеть в таком случае.


– Ты хочешь, чтобы я извинился? – посерьёзнев, он решительно придвинулся к ней, и их лица теперь разделяли несколько дюймов.



Он смотрел на Элисон, будто вновь изучая её лицо, словно этим пристальным взглядом забирался ей под кожу. От него пахло лугом, самой природой и свежим ветром, хотя девушка ощущала, что кожа его горит, и ему становится не менее жарко, чем ей сейчас.



– Хочешь, чтобы я умолял тебя о благосклонности? – продолжал он шептать слегка охрипшим голосом, от которого у Элисон мурашки бежали по коже. – Чтобы признал твою победу надо мной лишь потому, что меня неумолимо тянет к тебе? Знаешь, милая, для такого как я, это очень трудно сделать. Но так и быть. Я прошу у тебя прощения. За всю грубость и пререкания. А особенно за то, что ударил тебя. На ту, другую сторону своей жизни я никогда не пускал женщин, которых хоть немного ценю. А ты... тебя я не просто ценю...



Он замолчал, вдруг повернув голову в сторону, и солнечный свет, лившийся из окна, озарил его лицо и чуть взлохмаченные волосы, казавшиеся теперь золотыми. А когда он вновь посмотрел на застывшую в изумлении жену, она увидела, что от его былой радости не осталось и следа. Улыбка исчезла с лица, и Алекс был серьёзен, как и прошлым вечером. Элисон вдруг подумала, что именно так он гораздо более красив, чем когда улыбается.



«Нет, он невозможен, – решила она. – Но может ли хоть один мужчина быть настолько красив? Почему-то, мне так не кажется».