– Доксиламина сукцинат? – пробормотала аптекарша, глядя на измятый и чуть надорванный рецепт, который пострадал в мясорубке, в которую попал внутри моего рюкзака. – Раньше пили?

– Нет, – покачала головой я.

– Аллергии на препараты нет?

– Как же я могу знать это, если я никогда раньше его не пила? – удивилась я.

Аптекарша подняла на меня усталый взгляд и попыталась осмыслить мои слова.

– На другие препараты аллергия есть?

– На те, что я принимала, не было, – продолжала я, не в силах противиться голосу логики. – Однако принимала их чрезвычайно мало.

– Бессонницей давно страдаете? – вопрошала аптекарша.

– Страдаю недавно, но по шкале от одного до десяти я уже настрадала на восьмерку, – заявила я, в очередной раз поставив женщину в тупик. Мне стало интересно, с чего это она решила допросить меня с такой тщательностью, и ответ нашелся быстро. Солнцезащитные очки-то все еще были на моем носу, а это означало, что аптекарша, как и многие другие сегодня, быстро сделала очевидный, хотя и неверный вывод. Она решила, что я наркоманка. Алкоголиком она не сочла меня только потому, что покупала я не водку, а таблетки. Логика, а? Может, водка у меня в рюкзаке уже давно греется? В любом случае ничего хорошего аптекарша обо мне не подумала и мучилась, придумывая предлог, под которым мне можно было не продавать таблетки. Алкоголичка или наркоманка, однозначно. Кто ж еще получает кулаком в глаз?


Кто-кто, я!


История моего получения в глаз – леденящая кровь – была, конечно же, о любви. Такой любви, которую не объяснишь логическими доводами. Может быть, только психология и способна объяснить то, что случилось со мной вчера. Любви, ради которой идешь за рамки вообразимого. Итак, Лизавета, моя дорогая младшая сестра. Позавчера она позвонила и нежным голосом пригласила меня в гости, отпраздновать Международный женский день.

– Отличная идея! – сказала я. – Отпразднуем его втроем, в чисто женской компании. Я только маму предупрежу. А, постой, Вовка же будет. Тогда нельзя считать нашу компанию чисто женской. Ничего, мы его не станем считать. В три с половиной года он еще не голосует, верно?

– А у тебя хорошее настроение, – рассмеялась Лизавета, и тут я почувствовала, что есть что-то еще за ее словами, она явно чего-то не договаривала.

– Признавайся, – потребовала я. – Сережа опять объявился?

– Фая, нам нужно серьезно поговорить, – ответила Лизавета после долгой паузы.

– Объявился? – нахмурилась я. В последнее время Сергей уезжал чаще, а появлялся реже, и все мы уже стали считать его пропавшим без вести, в любой момент ожидая звонка, аналогичного тому, что случился в свое время в адрес жены Сережи из Воронежа. Даже Лизавета вроде успокоилась. Надежды, надежды. Ведь мог же он снова кого-то полюбить, да так, чтобы пришлось звонить и признаваться в этом бывшим женам – гражданским и официальным.

– Приезжай на ужин. Только без мамы, – попросила сестра, и это мне понравилось еще меньше. Слишком серьезным был ее голос. И потом, почему без мамы? Ответ нашелся сам собой.


Когда я вошла в Лизину кухню, там был накрыт большой стол, уставленный всеми вкусностями, которые любила именно я. Черничные пироги, рыбный салат, домашняя панна-котта. Лизавета всегда гениально готовила, даже лучше, чем мама. Отец, когда еще был жив, говорил, что с помощью Лизиных блинов можно сделать карьеру вплоть до жены генералиссимуса.


«Генералиссимус» же сидел у окна и, увидев меня, воссиял улыбкой телезвезды, вскочил, бросился мне навстречу и принялся жать руки. Он бы даже и поцеловал их, если бы я не задергалась, как получившая удар током. Позитив, да еще в таком количестве, вызывал у меня головные боли и непроизвольный тик левого глаза.


– С праздником! – воскликнул Сережа, одетый в приличный свитер с оленями, дорогие джинсы и новенькие тапочки, купленные явно специально для него.

– Ты ограбил банк? – поинтересовалась я на всякий случай, а Сережа расхохотался. Лизавета достала из холодильника бутылку красного вина и протянула ее Сергею. Тут уж чуть я не расхохоталась. Сколько бутылок было выпито тут, на Лизаветиной кухне (прошу по-прежнему не считать меня алкоголиком), выпито нами двумя без каких-либо мужчин, и ни разу сестре не потребовалась помощь мужчины в открывании оных. Она и сама прекрасно умела пользоваться штопором, а при необходимости могла вскрыть бутылку вина простым ножом. Были, знаете ли, случаи…

– А ты, как всегда, на позитиве, – заметил Сережа, расковыривая бумажку вокруг горлышка бутылки. Я удержалась от того, чтобы не отобрать у него ее. Кто ж так делает? Ведь там есть специальный пластиковый язычок: потяни – и все само откроется.

– Позитивизм – навязанный западом стереотип поведения, предлагающий испытывать ни на чем не основанные надежды, – буркнула я, впрочем, без особой злобы.

– Позитивизм – это способ жить, находя маленькие радости во всем, что тебя окружает, – возразила Лизавета.

– А также строить неверные предположения о том, что все будет хорошо и что все, что ни делается, к лучшему, – добавила я.

– Ты не согласна с этим? Но ведь все это знают, это же общеизвестный научный факт! – пожал плечами Сережа, разливая вино по бокалам.

– Научный факт? – фыркнула я, не сдержавшись. Наступил, ничего не скажешь, на самую больную мозоль. А ведь я обещала Лизе не спорить о таких вещах – во имя мира во всем мире и в нашем доме в частности.

– Конечно, – кивнул Сережа.

– И из какой, позволь спросить, науки?

– Фая, хватит. Не надо, – нахмурилась Лиза. – Не начинай, пожалуйста.

– Я ничего и не начинала. Все оперируют чистыми штампами, не вдумываясь в их значение. Все будет хорошо? Что именно имеется в виду? Как определить критерии оценки будущего?

– Что такое хорошо и что такое плохо, – хмыкнула Лиза. – Фая, по-твоему, все будет плохо, и мы все это знаем. Мы просто думаем иначе.

– Напротив, Лиза, в отличие от всех этих концепций, больше похожих на зарывание головы в песок, я предпочитаю думать, что все будет либо хорошо, либо плохо, а как – неизвестно. И неизвестных этих – много, определить их сложно, предсказать – еще труднее. Но если задаться целью и правильно сформулировать вопрос, то определенную глубину прогнозирования обеспечить можно.

– Я всегда знал, что технические институты портят людей, но чтобы до такой степени! – рассмеялся Сережа. – Давайте лучше поедим, девчонки. В конце концов, праздник, да? – И он посмотрел на Лизу странным взглядом. Я сощурилась и огляделась, перебрасывая взгляд с сестры на ее благоверного.

– Мой МФТИ тут ни при чем. И олух из средней школы скажет, что вы, мои дорогие, что-то скрываете. И, судя по вашим довольным лицам, считаете, что это что-то хорошее.

– Но ведь так оно и есть! – воскликнула Лиза. – Ты не можешь утверждать, что мы скрываем что-то плохое.

– Да уж. Но спрогнозировать, что все будет плохо, могу, – сказала я.

– Типун тебе на язык, – обиделась Лизавета.

– Ладно, шучу. Рассказывайте, чего вы такие довольные? – попросила я примирительным тоном и даже улыбнулась Сереже – вот какая молодец. Тогда Сергей встал, открыл кухонный шкафчик и достал оттуда тоненькую фиолетовую папочку.

– Вот! – гордо сказал он, протягивая ее мне. Я взяла папку осторожно в руки, словно это ядовитая змея, у которой мне предстоит сцедить яд.

– Что это? – спросила я, не раскрывая папку. Лизавета улыбалась во весь свой аккуратный рот. Она всегда была красивой: невысокая, с идеальной для женщины фигурой – та самая вожделенная гитара, с полной грудью и нежным овалом лица. У меня глаза были серые, с темно-серой каймой, тревожные, выдающие мое бесконечное беспокойство. У Лизы глаза – озера, влажные, густого голубого оттенка. О таких все мечтают. И мои волосы, и сестры темно-русого цвета. Я с волосами ничего не делаю, но когда летом они выгорают, то получается своего рода странное естественное мелирование. Результат – растрепанная копна волос неопределенного и неоднородного цвета. Лиза красит волосы в светлый цвет, причем красит самостоятельно дома, ибо парикмахерские – удовольствие дорогое. Но результат – как и ее пироги с панна-коттами – лучше, чем в лучших парикмахерских города. С такими волосами тоже можно сделать карьеру жены генералиссимуса. Лиза много раз предлагала и мне помочь, но я отказываюсь из принципа. Не желаю делать карьеру жены. И вообще, пусть во мне ценят мою бессмертную душу или не ценят ничего. Уверена, Саше Гусеву совершенно наплевать, какого цвета мои волосы. У него самого волос почти нет, и он стрижется коротко, почти налысо, чтобы скрыть залысину. А мне он все равно нравится.

– Это – свидетельство о расторжении брака! – гордо сообщил мне Сережа, повергнув в реальный шок.

– Настоящее? Не поддельное? – с надеждой спросила я, и Сергей расхохотался, забрал у меня из рук папку, раскрыл ее и показал мне вполне реальное свидетельство на красивом бланке. Итак, жена из Воронежа окончательно скрылась за горизонтом. Отчего-то я вдруг почувствовала, что рада за нее.

– И что же это значит? – осторожно поинтересовалась я.

– Как – что? – обиженно воскликнул Сережа. – Что мы наконец поженимся!

– Да? – скривилась я. – Лиза, и ты это поддерживаешь?


Конечно, это была не та фраза, которую от меня хотели услышать. Но с другой стороны, Лизавета-то меня хорошо знает, и вряд ли чего-то другого она могла ожидать после того, как три года я наблюдала, как она ждет звонков от Сережи, как оправдывает его, как врет про то, где он пропадет, как клянется, что прогонит Сережу, говорит, что ненавидит и на порог больше никогда не пустит.


– Конечно, она это поддерживает! – возмутился Сережа. – В конце концов, мы не были женаты только потому, что были юридические сложности.

– Ага. Все эти годы были сложности, да? – уточнила я спокойным голосом. И взяла со стола малосольный огурец.

– Фая! Не надо, пожалуйста! – всплеснула руками Лиза. Я застыла с огурцом в руке.