При виде своих постоянных мучителей, угрюмых и злобных, толпа умолкла.

Таким же враждебным молчанием были встречены королевский суд, палата косвенных сборов и счетная палата — символ ненавистных налогов.

Первый президент королевского суда и девять его помощников-президентов были в роскошных широких ярко-красных мантиях, отороченных горностаем, И бархатных черных шапочках с золотым позументом.

Время уже подходило к двум часам дня. В лазурном небе белые облачка, едва успев сформироваться, тут же растворялись в лучах жгучего солнца. Люди изнемогали от жары. Нервы были напряжены до предела. Все, повернув головы, вглядывались вдаль, в сторону предместий.

Кто-то крикнул, что под балдахином на балконе отеля Бове появилась вдовствующая королева. Значит, король и королева приближаются.

Анжелика стояла, обняв за плечи госпожу Скаррон и Атенаис де Тонне-Шарант. Все трое, высунувшись в чердачное окно, старались не упустить ни одной Подробности этого зрелища. Ортанс, молодой Мортемар и его младшая сестра пристроились у другого окна.

Вдали показался кортеж его высокопреосвященства кардинала Мазарини.

Семьдесят два мула в бархатных, расшитых золотом попонах, открывавшие шествие, пажи, приближенные дворяне в пышных одеяниях и сверкающая на солнце карета поистине ювелирной работы, в которой восседал кардинал, наглядно демонстрировали величие его высокопреосвященства.

Он остановился у отеля Бове, где его глубоким поклоном встретила Кривая Като, и поднялся на балкон к вдовствующей королеве и ее золовке, бывшей королеве Англии, вдове казненного Карла I.

Толпа искренне рукоплескала Мазарини. Нет, и сейчас его любили не больше, чем во времена «мазаринад», но он подписал Пиренейский мир, и, кроме того, в глубине души народ был признателен кардиналу за то, что он удержал его от безумия, не дал изгнать своего короля, которого в эти минуты все ждали с таким восторгом и обожанием.

Придворные со своими свитами открывали шествие монарха.

Теперь Анжелика могла назвать многих по имени. Она показала своим новым знакомым маркиза д'Юмьера и маркиза Пегилена де Лозена, которые ехали во главе сотен королевских гвардейцев. Де Лозен держался, как всегда, непринужденно и посылал воздушные поцелуи дамам. Толпа отвечала ему умиленным смехом.

Как их сейчас любили, этих молодых сеньоров, таких храбрых и таких блестящих! И опять же все словно забыли об их мотовстве, об их чванстве, об их кутежах и бесстыдных дебошах в тавернах. В ту минуту все помнили только об их военных подвигах и любовных похождениях.

В толпе громко называли их имена: вот этот, одетый в золотую парчу, самый приятный с виду, — Сент-Эньян, тот, с лицом южанина, что одиноко едет на своем горячем коне, при каждом движении которого переливаются драгоценные камни на его костюме, — де Гиш, а вон этот, с развевающимся трехъярусным плюмажем, напоминающим машущих крыльями каких-то сказочных розовых и белых птиц, — Бриенн.

Анжелика немного отодвинулась от окна и крепко сжала губы, когда увидела тонкое, наглое лицо маркиза де Варда под светлым париком, ехавшего во главе швейцарских королевских гвардейцев, неуклюжих в своих накрахмаленных брыжах.

Вдруг, нарушив мирный ритм шествия, пронзительно затрубили трубы.

Приближался король, сопровождаемый восторженными криками толпы.

Вот он, король!.. Он прекрасен, как небесное светило!

Как он величествен, король Франции! Наконец-то настоящий король! Не какое-нибудь ничтожество, как Карл I или Генрих III, не такой простоватый, как Генрих IV, и не такой суровый, как Людовик XIII.

Король медленно ехал на караковом коне, а в нескольких шагах за ним следовал эскорт — его старший камергер, первый дворянин его величества, старший конюший и капитан его личной гвардии.

Король не захотел воспользоваться вышитым балдахином, который преподнес ему город, он желал, чтобы народ видел его.

Людовик XIV проехал мимо трех женщин — Атенаис де Тонне-Шарант де Мортемар, Анжелики де Пейрак и Франсуазы Скаррон, урожденной д'Обинье, которых судьба случайно свела вместе, совершенно не подозревая, какую роль они сыграют в его жизни.

Анжелика почувствовала, как под ее рукой затрепетало золотистое плечо Франсуазы.

— О, как он прекрасен! — прошептала молодая вдова. Глядя вслед этому божеству, удалявшемуся под бурю восторгов, не вспомнила ли несчастная вдова Скаррон о своем язвительном калеке, для которого она восемь лет была и служанкой, и забавой?

Атенаис, в упоении широко раскрыв свои голубые глаза, прошептала:

— Слов нет, он красив в своем серебряном костюме, но думаю, что без него, и даже совсем без рубашки, он тоже недурен. Королеве повезло, что у нее в постели такой мужчина.

Анжелика молчала.

«Вот человек, который держит в своих руках нашу судьбу, — думала она. — Боже, помоги нам, он слишком велик, он слишком недосягаем!»

Раздавшийся в толпе крик заставил ее отвести взгляд от короля.

— Принц! Да здравствует принц!

Народ подхватил это приветствие.

Анжелика содрогнулась.

Худой, тощий, откинув назад голову с горящими глазами и орлиным носом, принц Конде возвращался в Париж. Он ехал из Фландрии, куда привела его долгая борьба против короля. Его лицо не выражало ни угрызений совести, ни раскаяния, да, впрочем, народ Парижа и не ждал от него этого. Все забыли про его измену и сейчас приветствовали победителя в битвах при Рокруа и Лансе.

Рядом с ним в облаке кружев ехал Филипп Орлеанский, как никогда похожий на переодетую девушку.

Наконец показалась молодая королева. Она ехала в колеснице наподобие римской, сделанной из позолоченного серебра, в которую была впряжена шестерка лошадей в попонах, расшитых золотыми лилиями и драгоценными камнями.

***

Кривая Като, казалось, кого-то поджидала, стоя внизу у лестницы. Когда скромная группка пуатьевенцев, в том числе и Анжелика, показалась на площадке, она крикнула им своим хриплым голосом:

— Ну как? Всласть нагляделись? Раскрасневшиеся от возбуждения, они радостно поблагодарили ее.

— Ладно. Идите-ка, поешьте пирожных. Она сложила свой огромный веер и легонько ударила им Анжелику по плечу.

— А вы, красавица, пойдемте на минутку со мной. В полном недоумении Анжелика пошла вслед за госпожой де Бове через залы, где толпились гости. Наконец они очутились в маленьком пустом будуаре.

— Уф! — вздохнула старая дама, обмахиваясь веером. — Не так-то легко в этом доме уединиться.

Она внимательно изучала Анжелику. Полузакрытое веко, под которым зияла пустая глазная впадина, придавало ее лицу вульгарность, и это впечатление еще усиливали грубо наложенные румяна, особо резко выделявшиеся на морщинах, и улыбка ее беззубого рта.

— Думаю, что мы сговоримся, — сказал она, кончив разглядывать Анжелику. — Ну, красавица, что вы скажете о большом замке под Парижем, с дворецким, выездными лакеями, слугами, служанками, шестью каретами, конюшней и в придачу с сотней тысяч ливров ренты?

— И все это предлагают мне? — рассмеявшись, спросила Анжелика.

— Вам.

— Кто же?

— Человек, который хочет вам добра.

— Об этом я догадываюсь. Но точнее?

Госпожа де Бове склонилась к ней с видом сообщницы.

— Богатый сеньор, который умирает от любви к вашим прекрасным глазам.

— Выслушайте меня, сударыня, — начала Анжелика, стараясь говорить серьезно, чтобы не обидеть почтенную даму, — я очень благодарна этому сеньору, кто бы он ни был, но боюсь, не хочет ли он злоупотребить моей наивностью, делая мне такое роскошное предложение. Он слишком плохо знает меня, если думает, что, пообещав мне все это великолепие, он заставит меня принадлежать ему.

— Разве вы так хорошо устроились в Париже, чтобы пренебречь этим предложением? Я слышала, что на ваше имущество наложен арест и вы продаете свои кареты.

Единственный глаз старой мегеры впился в лицо Анжелики.

— Я вижу, вы хорошо осведомлены, сударыня, но продавать себя я пока еще не намерена, — ответила Анжелика.

— Да кто же от вас этого требует, дурочка? — просвистела старуха сквозь обломки своих зубов.

— Я поняла, что…

— Ба! Вы можете завести себе любовника, а можете и не заводить. Можете жить монахиней, если вам это нравится. Вас просят только об одном — принять это предложение.

— Но… в обмен на что? — изумленно спросила Анжелика.

Старуха придвинулась к ней еще ближе и фамильярно взяла ее за руки.

— Так вот, милочка, все очень просто, — сказала она рассудительным тоном доброй бабушки. — Вы поселяетесь в этом чудесном замке. Бываете при дворе. Ездите в Сен-Жермен и Фонтенбло. Ведь вас развлечет, не правда ли, если вы будете присутствовать на придворных празднествах, за вами станут ухаживать, баловать вас, осыпать комплиментами. Ну и, конечно, если уж вам так хочется, вы сохраните фамилию де Пейрак… А может, вы предпочтете переменить ее. Например, стать госпожой де Сансе?.. Это звучит очень красиво… Вы идете, и кто-то шепчет вслед:

«А вот и красавица де Сансе». О, разве это не прелестно?

— Не думаете ли вы, что я настолько глупа, что поверю, будто какой-то благодетель станет осыпать меня деньгами, ничего не требуя взамен, — не выдержала Анжелика.

— Э-э! И тем не менее это почти так. Все, что требуется от вас, — это думать о нарядах, о драгоценностях, о развлечениях. Но ведь для красивой женщины это не так уж трудно. Вы меня понимаете? — настойчиво повторила старуха, слегка тряся Анжелику за плечи. — Вы меня понимаете?

Анжелика смотрела в лицо этой злой колдуньи, на ее волосатый подбородок, покрытый густым слоем белой пудры.

— Вы меня понимаете? Ни о чем не заботиться! Забыть все!..

«От меня хотят, чтобы я забыла Жоффрея, — думала Анжелика, — забыла, что я его жена, отказалась бороться за него, вычеркнула его из своей жизни, предала забвению. Хотят, чтобы я молчала, забыла…»

И снова в ее памяти всплыл ларец с ядом. Теперь она уже не сомневалась: причина всей трагедии кроется в этом ларце. Кто может быть заинтересован в том, чтобы она молчала? Самые высокопоставленные люди королевства — мессир Фуке, принц Конде, одним словом, все эти знатные вельможи, свидетельство измены которых — аккуратно сложенные письма — многие годы хранилось в сандаловом ларце.