— Вы их хотя бы читали? — с досадой спросила она.

— Что вы хотите, у меня в армии есть иные дела, чем изучать Карту страны Нежности и тому подобный вздор.

— Вы, как всегда, исключительно любезны!

— А вы, как всегда, исключительно дерзки… Счастлив видеть, что вы не сдали своих позиций. По правде говоря, я хотел сделать вам одно признание. Все это время мне немного не хватало вашего воинственного пыла. Военная кампания была довольно скучной: две или три осады, несколько стычек… Я не сомневаюсь, что вы могли бы оживить это однообразие.

— Когда вы снова уезжаете?

— Король сказал, что отныне желает видеть меня при дворе. Так что у нас еще будет время скрестить шпаги.

— А может, заняться чем-то другим? — Анжелика посмотрела мужу прямо в глаза.

Ночь была хороша, и они были так надежно укрыты в маленьком храме любви, что Анжелика обрела свою былую отвагу. Филипп вернулся. В праздничной суете он искал ее, не мог противиться желанию подойти к ней. И, прячась за иронию, сообщил, что ему ее не хватало. Может быть, они наконец вступили на дорогу, ведущую к чему-то чудесному?

Казалось, Филипп не понял намека, но вдруг он резким жестом взял Анжелику за руку и отодвинул браслеты, чтобы погладить ее нежную кожу. Потом, все так же небрежно, приподнял тяжелые ожерелья из драгоценных камней, которые обнимали плечи и шею молодой женщины.

— Эта крепость действительно надежно защищена, — заявил он. — Я всегда восхищался искусством, с которым иные красавицы ухитряются казаться почти обнаженными и при этом неприступными.

— Это — искусство одеваться, Филипп. Женские доспехи. Именно они придают особое очарование придворным праздникам. Вы находите меня красивой?

— Слишком красивой, — загадочно ответил Филипп. — Опасно красивой.

— Опасной для вас?

— Для меня и для других. Но какое это имеет значение, ведь вам это нравится. Вы трепещете от удовольствия при мысли, что играете с огнем. Легче сделать чистокровного скакуна из рабочей лошади, чем изменить природу потаскухи.

— Филипп! — воскликнула Анжелика. — Ах! Какая досада, вы опять все испортили! Ведь начинали говорить, как заправский щеголь.

Филипп засмеялся.

— Нинон де Ланкло всегда рекомендовала мне держать рот закрытым. «Вам лучше молчать, никогда не улыбаться, оставаться таким же красивым, появляться и исчезать, вот как должен вести себя мужчина вашей породы», — говаривала она. Я много потерял, перестав общаться с ней.

— Нинон не всегда права. Мне нравится слушать вас.

— Для женщин сойдет и попугай.

Он взял ее за руку, и они спустились по мраморным ступеням.

— Пение скрипок стало громче. Должно быть, театр открыл свои двери. Пора присоединяться к королевской свите.

Они возвращались по аллее, украшенной маленькими плодовыми деревьями в серебряных горшках. Филипп протянул руку и сорвал розовое яблоко с красным боком.

— Хотите? — спросил он свою спутницу.

Она взяла яблоко почти робко и улыбнулась, встретившись глазами с мужем.

В шумной толпе супруги потеряли друг друга. Разгоряченные зрители обсуждали достоинства пьесы и талант Мольера: он заставлял не только смеяться, но и думать.

Ночь уже вступила в свои права, черный бархатный небосвод и силуэты деревьев образовывали идеальную декорацию для освещенного изнутри строения, перед которым остановились придворные.

Очередной дворец грез, хрупкое видение, возникшее в темноте за поворотом аллеи. Зеленый шатер охраняли позолоченные фавны, играющие на простых деревенских инструментах; из прозрачных ваз изливались небольшие прохладные водопады живительной воды. Свет фонарей окутывал парковый павильон хрустальным панцирем.

Король на мгновение остановился, чтобы все могли полюбоваться новой задумкой устроителей праздника, а затем вошел в эфемерный дворец. Его потолок образовывали зеленые ветви, соединенные тонкими рейками, усыпанными золотом. По карнизу выстроились фарфоровые вазы, заполненные цветами, а светящиеся хрустальные шары отбрасывали радужные блики на стены и природный свод.

На серебряных лентах или цветочных гирляндах висели бесчисленные люстры, озарявшие этот зал Тысячи и одной ночи. Между дверями павильона были установлены по два больших факела, освещавшие струи воды, низвергающиеся по каскаду из многочисленных перламутровых раковин, который заканчивался большим бассейном.

В глубине зала, прямо напротив входа, на огромных уступах были расставлены чудесные закуски, радовавшие глаз. Золотые и серебряные миски, подносы, вазы, горшки и горшочки, кувшины с водой — все было готово для королевской трапезы.

В центре павильона гости увидели Пегаса, гордо раскинувшего крылья и выбивавшего копытом из скалы фонтан — Источник Муз[73]. Немного выше, над скульптурой мифологической лошади, в кущах «сладкой зелени» — небольших деревьев с засахаренными фруктами, между полян пирожных и долин карамели, посреди озера из варенья держали совет Аполлон и Музы, почтившие своим присутствием королевский стол. Украшенный гирляндами цветов и серебряной посудой, этот округлой формы стол огибал скалу Пегаса.

Настал час торжественного ужина. Король занял свое место, а дамы, удостоенные чести составить ему компанию, образовали блистательное обрамление Его Величества. Туалет каждой гостьи соперничал своим великолепием с нарядом соседки.

Анжелика с облегчением, к которому примешивалась капля досады, увидела, что ее за королевский стол не пригласили. Хотя она и не рассчитывала на подобную честь. После кампании во Фландрии отношение короля к маркизе дю Плесси оставалось двойственным. С одной стороны, он не выказывал недовольства и был по-прежнему любезен с прекрасной маркизой. Но между ними выросла такая стена, что порой Анжелика удивлялась, как ее еще терпят при дворе.

Окинув насмешливым взглядом избранниц, окруживших «короля-солнце», Анжелика подумала, что, за редким исключением, вся эта ассамблея состояла из отъявленных потаскух, чье прошлое было омрачено самыми невероятными оргиями.

Ни для кого не было секретом, что мадам де Бунель-Бюлльон, жена государственного секретаря, устав от любовных приключений, держала в своем доме настоящий притон и что на «Придворной карте» жилище мадам де Бриссак было отмечено как «Остров наслаждений». Супруга маршала де Лаферте и графиня Фьеск всегда состязались в кокетстве. И обе притворялись, будто бы забыли о том, что в скандальной «Любовной истории галлов» Бюсси-Рабютена обе они были выставлены не в лучшем свете. Чуть дальше демонстрировала свои драгоценности и обвислые щеки герцогиня Мекленбургская, бывшая амазонка Фронды, чьи интриги и любовные приключения наделали в свое время немало шуму.

К исключениям можно было отнести степенную мадам де Лафайет и, до некоторой степени, грустную герцогиню де Лавальер, которая сидела в самом конце стола и меланхолично жевала угощения, предложенные ей офицерами короля. Никто не обращал внимания на бывшую фаворитку, и Людовик XIV даже не взглянул в ее сторону.

Какая женщина занимала думы короля, пока он с неизменным аппетитом поглощал обильную трапезу, состоявшую из пяти перемен по пятьдесят шесть блюд в каждой, которую по велению монсеньора герцога, главного королевского дворецкого, подавали проворные слуги?

Мадам де Монтеспан также не была приглашена к королевскому столу.

Анжелике сказали, что ей отведено место за столом мадам де Монтозье. Столы королевы и придворных дам располагались под тентами. Стол мадам де Монтозье был накрыт на сорок персон. Анжелика села между мадемуазель де Скюдери, с которой она была немного знакома, так как посещала ее салон в Маре, и какой-то дамой, на которую маркизе пришлось дважды взглянуть, прежде чем поверить в ее присутствие.

— Франсуаза! Вы здесь!

Сияющая мадам Скаррон приветствовала приятельницу.

— Да, дорогая Анжелика! Должна признать, что потрясена почти в такой же степени, как вы, и до сих пор не могу поверить в свою удачу, особенно учитывая то печальное состояние, в котором я пребывала несколько месяцев тому назад. Вы знали, что я чуть было не уехала в Португалию?

— Нет, но я слышала, что вам сделал предложение мессир де Кормей.

— Ах! Не напоминайте мне об этой истории. После того как я отклонила его предложение, я потеряла всех своих покровителей и друзей!

— Но разве мессир Кормей не богат? Он мог бы обеспечить вам достаток, и позволить передохнуть от ваших вечных неприятностей.

— Но он стар и к тому же ужасно развратен. Именно так я ответила тем, кто уговаривал меня поторопиться с замужеством. Они были удивлены и недовольны, они считали, что положение не позволяет мне привередничать и что я вела себя иначе, когда согласилась стать женой месье Скаррона. Меня порицали. Я говорила с госпожой женой маршала, привела ей самые сильные и разумные доводы, но она продолжала меня осуждать, утверждая, что я сама виновата в собственных несчастьях. Одна лишь Нинон не оставила меня. Ее поддержка помогла мне смириться с жестокостью моих друзей… О чем они только думали, когда осмелились сравнивать этого человека с месье Скарроном? Ах! Бог мой, между ними такие отличия! У Скаррона не было крупного состояния, и он не мог предоставить гостям изысканных развлечений, но он умудрялся собирать в нашем доме самое рафинированное общество. Да месье де Кормей возненавидел бы этих людей и не пустил бы к себе на порог. Все знали, какой жизнерадостный человек месье Скаррон, но никто не знал, какой он добрый. А жених — в нем нет ни блеска, ни ума, ни чувства юмора, а когда он открывает рот, он просто смешон. Мой покойный супруг был удивительным человеком. На самом деле он не был сумасшедшим или порочным. Все признавали его порядочность, ни с чем не сравнимое бескорыстие…

Франсуаза говорила очень убежденно, с той страстью, которую она порой себе позволяла, беседуя с людьми, достойными доверия. Очарованная ее искренностью и обаянием, Анжелика в очередной раз поймала себя на мысли, что эта женщина действительно привлекательна и даже красива.