Служанка фыркнула:

— Только и всего?! И как же я помогу тебе выбраться отсюда, если сама не могу сбежать?

— Это совсем другое дело. Монашенки тебя хорошо знают и тут же схватят. А меня-то никто толком не видел, кроме матери настоятельницы. Если по дороге на меня кто-нибудь наткнется, я найду что соврать.

— Тут ты права, — согласилась Воскресенье. — Тебя привезли связанную, как колбасу, еще ночью, впотьмах. И поволокли прямо сюда.

— Вот видишь! У меня есть шанс сбежать. Давай-ка мне поскорей свою юбку.

— Тише, маркиза, тише, — проворчала девица, злобно покосившись на Анжелику. — «Все — мне, а другим — шиш»? Выходит, у тебя такой девиз? А что получит бедная Воскресенье, несчастная узница, о которой все позабыли? Кучу неприятностей — уж будьте уверены, а чего доброго, еще и в тюрьму засадят.

— Ты получишь вот это, — сказала Анжелика, проворно доставая из-под валика в изголовье нить розового жемчуга.

Увидев великолепные жемчужины, переливавшиеся нежными оттенками рассветного неба, Воскресенье потеряла дар речи и только протяжно свистнула от восхищения.

— Подделка, да, сестренка? — растерянно спросила она.

— Нет. Возьми в руку и взвесь. На, бери. Если ты мне поможешь, эти бусы — твои.

— А не шутишь?

— Клянусь. С этими цацками, когда выйдешь отсюда, разоденешься, как принцесса, еще и прикупишь себе кое-какого барахла.

Воскресенье перекладывала из ладони в ладонь драгоценности, достойные королевы.

— Ну, что надумала?

— Ладно. Только у меня есть идея получше твоей. Подожди, я скоро вернусь.

Она спрятала ожерелье в недрах просторной юбки и вышла. Ее отсутствие показалось Анжелике настоящей вечностью. Наконец запыхавшаяся девица появилась, держа в одной руке кипу одежды, а в другой — медный бидон.

— Мать Ивонна вцепилась в меня как колючка, у-уф! Но ничего, я сумела от нее отделаться. Давай скорее, а то утренняя дойка коров уже скоро закончится. Сейчас на монастырскую ферму со всей округи за молоком приходят крестьянки. Переодевайся, будешь как бы доярка, бери бидон и подушечку. Значит, так: спустишься по лестнице с голубятни — я покажу, где это. Во дворе иди к крестьянкам и вместе с ними выйдешь через черный ход. Только осторожней, тебе придется держать бидон на голове, смотри не расплескай молоко.

План удался. Не прошло и четверти часа, как госпожа маркиза дю Плесси-Бельер в красно-белой полосатой юбке, в черном лифе, с башмаками в руке — они оказались слишком велики — и с опасно раскачивавшимся медным бидоном на голове, который она придерживала другой рукой, уже шла по пыльной дороге, с похвальным упорством устремляясь в Париж, видневшийся в солнечной дымке на горизонте.

Во двор фермы Анжелика вошла одной из последних. Дойка уже закончилась, и святые сестры с послушницами разливали молоко по бидонам крестьянок, которые должны были доставить его в Париж или в пригороды.

Старая монахиня, которая распоряжалась на ферме, с удивлением спросила, откуда взялась незнакомая молочница, но Анжелика напустила на себя самый глупый вид, какой только можно, на все расспросы отвечала лишь на пуатевинском наречии и упорно совала монахиням несколько су, великодушно выданные Воскресеньем. В конце концов, ей все же налили молока и отпустили со двора.

Теперь надо было спешить. Анжелика находилась на полпути между Версалем и Парижем. После некоторых раздумий она решила, что отправляться прямиком в Версаль было бы безумием. Немыслимо предстать перед королем и двором в полосатой юбке, какие носят крестьянские девки!

Нужно вернуться в Париж, к своим роскошным нарядам и к карете, привести себя в надлежащий вид и уже тогда мчаться галопом сквозь лес, чтобы присоединиться к охоте.

Хотя Анжелика шла очень быстро, ей казалось, что она еле ползет. Босые ноги болели от колких придорожных камней, но в огромных ботинках она постоянно спотыкалась, а порой они и вовсе спадали. Молоко расплескалось, подушечка соскальзывала.

Наконец на дороге показалась двуколка жестянщика, направлявшаяся в сторону Парижа. Анжелика бросилась вперед и замахала руками.

— Подвезите меня!

— Давай, красотка. За сладкий поцелуй я довезу тебя до самого собора Парижской Богоматери.

— Так не пойдет, поцелуи я берегу для моего суженого. Но я дам горшочек молока для ваших малышей.

— Ну что же, по рукам! Сделка честная. Залезай скорей, целомудренная красотка.

Лошадь шла спорой рысью, так что к десяти часам утра они уже были в Париже. Жестянщик довез Анжелику до самой набережной, и она со всех ног бросилась к своему особняку. Привратник чуть не упал в обморок, узнав хозяйку, наряженную, словно крестьянка из пригорода.

С раннего утра в доме творилось неладное. Сначала слуги с ужасом обнаружили исчезновение госпожи, но каково же было их удивление, когда в отель Ботрейи явился камердинер господина дю Плесси-Бельера, наглый и высокомерный верзила, и забрал лошадей и кареты.

— Все мои лошади! Все мои кареты! — повторяла ошеломленная Анжелика.

— Да, мадам, — подтвердил дворецкий Роже.

Дворецкий не поднимал глаз и казался страшно смущенным, глядя на крестьянские лиф и белый чепец хозяйки, как будто он застал ее обнаженной.

Анжелика была настроена весьма решительно.

— Ничего! Я попрошу о помощи кого-нибудь из друзей. Жавотта, Тереза, поторопитесь, мне нужна ванна. Подготовьте мой охотничий костюм. Пусть мне подадут легкую закуску и бутылку хорошего вина.

Услышав, как каминные часы звонко пробили двенадцать, Анжелика вздрогнула.

«Один Бог знает, что выдумает Филипп на сей раз, объясняя мое отсутствие Его Величеству! Приняла не то лекарство, лежу в постели, меня рвет… Этот подонок способен на все! Как мне попасть в Версаль до заката без кареты и лошадей? Проклятый Филипп!»

Глава 2

— Проклятый Филипп! — повторила Анжелика.

Высунувшись из кареты, она с беспокойством вглядывалась вдаль. Жалкая старая карета с грехом пополам продвигалась по изрытой колеями дороге.

Лес становился все гуще. Торчавшие из земли корни громадных дубов, похожие на гигантских змей, тянулись до самой середины дороги. Но разве можно назвать дорогой эту глину, разбитую копытами многочисленных лошадей и колесами не менее многочисленных экипажей, уже промчавшихся здесь сегодня?

— Мы никогда не доедем, — простонала Анжелика, поворачиваясь к сидящей рядом Филониде де Паражонк.

Престарелая жеманница точным движением веера поправила съехавший на бок парик и весело возразила:

— Не теряйте нить здравого смысла, моя дорогая. В конечном счете, все куда-нибудь да приезжают.

— Смотря в каком экипаже ехать, смотря за какое время нужно добраться, — едко ответила Анжелика, чьи нервы окончательно сдали. — Когда цель поездки в том, чтобы присоединиться к королевской псовой охоте, на которой ты должна была быть уже шесть часов тому назад, и когда существует риск явиться туда пешком лишь для того, чтобы услышать, как рога играют отбой, есть отчего злиться. Если король заметил мое отсутствие, он никогда не простит мне этой новой бестактности…

Сильнейший толчок, сопровождавшийся зловещим треском, бросил женщин друг на друга.

— Чума на вашу старую колымагу! — воскликнула Анжелика. — Она хуже, чем бочка для селедки. Только и умеет, что подскакивать!

На сей раз мадемуазель де Паражонк обиделась:

— Трудно не согласиться с вашим утверждением, что мой передвижной кабинет во многом уступает чудесным каретам, заполонявшим ваш каретный двор, но мне кажется, что вы были весьма довольны тем обстоятельством, что получили его в свое распоряжение этим утром, после того как ваш супруг, мессир дю Плесси-Бельер, счел оригинальным переправить всех ваших лошадей в некое таинственное место, о котором известно лишь ему…

Анжелика снова вздохнула. Где-то теперь хлысты из красного дерева, отделанные позолотой и обтянутые алым шелком, с помощью которых управляют ее великолепным экипажем? Как она радовалась, когда узнала, что сможет наконец присутствовать на королевской псовой охоте в Версальском лесу!

В мечтах она уже видела себя подъезжающей к месту встречи почетных гостей в карете, запряженной шестеркой вороных: на подножках трое лакеев в новеньких сияющих ливреях голубых и ярко-желтых цветов, кучер и форейтор[2] обуты в сапоги красной кожи, на головах шляпы с плюмажами. Раздается удивленный шепот: «Кому принадлежит этот роскошный экипаж?» — «Той самой маркизе дю Плесси-Бельер». — «Она не часто появляется при дворе. Муж прячет ее — он ревнив, как тигр». — «Как будто, именно о ней уже не раз справлялся Его Величество?»

Анжелика так готовилась к этому знаменательному дню, к решающему бою! Она больше не позволит забыть о себе. Стоит ей оказаться при дворе, и уже никому не по силам будет ее изгнать! Пусть Филипп хоть в лепешку разобьется, ничего у него не выйдет! Своей неповторимой красотой и элегантностью Анжелика завоюет симпатии двора. Она заставит признать себя, проявит упорство, она «зацепится», укоренится, как остальные придворные — эти честолюбивые паразиты, присосавшиеся к короне. И черт с ними — с застенчивостью и скромностью!

Мадемуазель де Паражонк игриво стукнула свою спутницу веером.

— Не надо быть провидицей, чтобы прочесть ваши мысли. Такое лицо у вас бывает перед решительным боем. Какую крепость вы вознамерились штурмовать? Его Величество?

Или собственного мужа?

Анжелика пожала плечами.

— Король? Эта крепость уже захвачена, и ее отлично охраняют. У короля есть законная жена, есть официальная фаворитка мадемуазель де Лавальер, и множество других дам. А что касается моего мужа, так с чего вы взяли, будто я заинтересуюсь крепостью, которая уже пала? Можно ли считать — как вы выражаетесь? — «подобающим», если супруги продолжают проявлять взаимный интерес после подписания брачного договора? Это же мещанство!