Следуя за Анжеликой, он тяжело спустился по ступенькам, которые вели в залу форта. Свет туда проникал всего лишь через два небольших окна. Их только что открыли, и солнце заглядывало в залу, но в ней еще стойко держались ватные сумерки от табачного дыма и запах горячего супа; лейтенанту показалось, будто он попал в рай.

Он тяжело опустился на скамью подле стола. Индеец, словно больная собака, шмыгнул в глубину залы и присел на корточки, прислонившись к камню очага. Меховая одежда пришельцев на морозе стала совсем заскорузлой.

Анжелика быстро раздула огонь в двух очагах. В один из них она положила зеленоватый валун, чтобы с его помощью сделать потом парную баню.

В котлах уже кипела вода. Она всю ночь потихоньку подогревалась для завтрака.

— Вам повезло. Сегодня у нас в котле солонина, горох и лук. Мы празднуем первый солнечный день после пурги.

Она нагнулась, чтобы снять с котла крышку, и в этот момент под складками ее короткой накидки Пон-Бриан угадал ее обтянутые платьем округлые бедра. У него закружилась голова, и он почувствовал, как последние крупицы сил покидают его. Значит, это правда! Она жива, она существует! Он грезил не впустую!..

Анжелика наполнила миску и подала ему, не забыв и о чарке водки. Потом отнесла то же самое гурону.

— Особого комфорта мы вам предоставить не можем. Все, что у нас было, сожжено в Катарунке. Вы, верно, знаете об этом.

— Да! Я видел пепелище.

Он слушал ее мелодичный голос и, пожирая ее глазами, забывал о еде. «Этот лейтенант еще более обезумел, чем тогда, при первой нашей встрече», — обреченно подумала она. А вслух сказала:

— Кушайте же.

Он повиновался и начал есть — медленно, сосредоточенно, в каком-то блаженном оцепенении.

Сгрудившись у двери, жители Вапассу настороженно наблюдали за этой сценой, с подозрением смотрели на чужака. Испанец не сводил с него дула своего мушкета.

Пон-Бриан ничего не слышал, ничего не видел, кроме Анжелики. Он достаточно дорогой ценой оплатил эти минуты…

— Форт сгорел, но вы сумели спастись, — сказал он. — Как вам удалось удрать от ирокезов? В Квебеке весть о том, что вы живы, прозвучала словно гром среди ясного неба…

— Ну, это не должно было слишком обрадовать их, не так ли? Ведь вопреки мессиру де Ломени нам был подписан смертный приговор.

Она бросала ему вызов, взгляд ее потемнел.

«Как она красива», — подумал он.

Анжелика положила свою накидку на табурет. Туда же она положила пучок почерневших веточек, похожих на самшит, собранных ею утром на берегу озера, на опушке леса.

Пон-Бриан любовался ее тонким станом, освобожденным от тяжелой накидки, ее несравненной царственной осанкой, которую не могло скрыть даже это платье простолюдинки.

«Королева! — думал он. — В гостиных Квебека она затмила бы всех! Ей не место здесь, в дебрях леса! Ее надо вырвать отсюда…»

То, что Анжелика сейчас была рядом с ним, раздуло тлеющие угли его страсти. Даже в состоянии той безмерной усталости, которой он был охвачен, в нем пробудилось вожделение. Как и в первый раз, когда он увидел ее в лесу, он почувствовал, словно внезапный удар, влечение, смешанное со страхом, нечто такое, чего он никогда еще не испытывал. И сейчас, даже полуживой от усталости, он не мог заставить себя не желать ее.

Тепло залы понемногу согревало его, изголодавшийся желудок наполнялся пищей, и то, что он, вконец обессиленный, послушно подчинялся этому сладкому и повелительному напряжению своего тела, он принимал как свидетельство жизни, возрождающейся в нем после нечеловечески трудных и опасных часов, которые перед этим выпали на его долю.

Эта женщина имела над ним непреодолимую власть. Ради такой женщины стоило идти сюда, стоило рисковать жизнью. Может, она и правда демон? Ну и пусть, какое это имеет значение!

— Разве кто-нибудь мог пожелать вашей смерти? — запротестовал он, пытаясь своими потрескавшимися губами изобразить обольстительную улыбку. — Даже я не пожелал бы, хотя вы во время нашей первой встречи так любезно обстреляли меня.

При напоминании об этом Анжелике вновь представилась комичная картина — барахтающийся в воде Пон-Бриан, — и она расхохоталась. Этот звонкий и непосредственный смех доконал Пон-Бриана. Когда она подошла к нему, чтобы принять тарелку, он схватил ее за запястье.

— Я вас обожаю! — глухо проговорил он. Смех замер на ее губах, и она вырвала руку, бросив на него раздосадованный взгляд.

В залу вошел Жоффрей де Пейрак.

— Стало быть, вот и вы, мессир де Пон-Бриан, — сказал он, и в его тоне не было ни малейшего удивления. Можно было подумать, что он ждал его. Лейтенант не без усилий поднялся.

— Сидите же. Вы совсем обессилены. Вы пришли с реки Святого Лаврентия? Нужно незаурядное мужество, чтобы в такое время года отправиться в пустынную глубь страны. Вы истинный канадец.

Пон-Бриан ощупью искал трубку в кармане своего камзола. Граф протянул ему табак. Гурон, полуприкрыв веки, набил свою длинную индейскую трубку.

Анжелика принесла им уголек прикурить.

Несколько затяжек окончательно вернули лейтенанта к жизни, и он принялся расписывать трудности, которые испытал в дороге. Из-за пурги они много раз сбивались с пути.

— Но какая срочная необходимость принудила вас к этому путешествию зимой, сударь? — спросил граф. — Отправиться в такую даль! Какова ваша миссия?

Пон-Бриан, казалось, не слышал его. Потом он вздрогнул, словно очнувшись ото сна, и уставился на де Пейрака непонимающим взглядом.

— Что вы хотите сказать?

— То, что я сказал. Это случайность, что вы оказались у нас?

— Разумеется, нет.

— Вы имели намерение посетить наш форт? Встретиться здесь с нами?

— Да.

— С какой целью?

Пон-Бриан снова вздрогнул, вскинул голову, его взгляд стал осмысленным, будто он только сейчас увидел того, на кого смотрел, и понял наконец, кто этот человек. Он не ответил.

— По-моему, он уже совсем спит, — вполголоса сказала Анжелика. — Пусть он отдохнет и тогда расскажет нам о цели своего прихода.

Но граф де Пейрак настаивал.

— Так зачем же? У вас поручение ко мне? А если нет, тогда чего ради это путешествие, одному, в такое опасное время года?

Пон-Бриан медленно оглядел залу, несколько раз провел рукой по лбу и наконец изрек какой-то странный ответ:

— Потому что так нужно, сударь, так нужно.

Глава 16

Сумерки сгустились очень быстро, наступил вечер. Лейтенант Пон-Бриан находился в состоянии какой-то раздвоенности. Он вновь обрел свою речистость и теперь развлекал общество рассказами и новостями, которые принес из Новой Франции.

Лицо его раскраснелось, он словно снова вернулся к жизни. Он разглагольствовал о Квебеке, где недавно побывал, о бале, что был дан там, о театральной пьесе, которую сыграли в коллеже иезуитов.

Анжелика слушала его, от любопытства приоткрыв рот, потому что рассказывал он хорошо, и ко всему, о чем он вспоминал, особенно к городам, трем северным городам — Квебеку, Труа-Ривьеру и Монреалю, — она испытывала неутолимый интерес.

Она без конца смеялась, увлеченная его веселыми историями, и Пон-Бриан не мог удержаться, чтобы не бросить на нее влюбленный взгляд, хотя и старался притушить в нем пламя страсти, ибо к нему вернулось элементарное благоразумие. Он только вспоминал про себя, что и раньше, когда он слышал этот ее гортанный смех, у него по всему телу пробегала дрожь. Граф де Пейрак больше не спрашивал о цели его прихода, то есть именно о том, что ему очень трудно было бы объяснить. И вот сейчас лейтенант словно бы раздвоился: с одной стороны, он непринужденно беседовал в приятной компании, а с другой — в мрачных терзаниях вновь переживал те смертные муки, что одолевали его в последние месяцы, с того самого дня, когда он решил, что она погибла, и жизнь тогда показалась ему настолько опустошенной, что он не получал наслаждения даже от табака.

Никогда еще время не тянулось так тягуче медленно, как в те дни. Он видел себя бродящим по земляным валам форта, со взглядом, устремленным к горизонту, словно там могла возникнуть женская фигура, или погруженным в созерцание застывшей реки, шепот которой заглушил ледяной панцирь.

Он грубо выгнал из своего дома молоденькую индианку, жившую с ним последние два года, а поскольку она была дочерью вождя племени, расположившегося по соседству с фортом, это решение увеличило число его врагов.

Но ему было наплевать.

А потом вдруг, он и сам не знает откуда, появилась новость, что чужаки из Катарунка не погибли от ножей ирокезов. Все они спаслись, живут в горах… А женщины?.. Да и женщины тоже… О, несомненно, им покровительствует дьявол, если они избежали мести ирокезов… И тогда существование Пон-Бриана стало еще более невыносимым. Он попытался вернуться к прежней жизни, вновь обрести себя, попытался найти утешение с другими индейскими женщинами… Молодыми, бесстыдными. Но и этих он прогнал. Его воротило от их жирной, лоснящейся кожи. Он грезил о коже чистой и свежей, с нежным, возбуждающим ароматом, который вдруг обволакивает вас, проникает в ваши ноздри, опьяняет.

Даже то, что ему очень понравилось у маленьких индианок, когда он приехал в Канаду — у них на теле не было волос, — теперь отталкивало его, словно в этом было что-то противоестественное. А вдруг она тоже выщипала волосы на своем теле, как положено знатной даме? Но смогла ли она остаться ею в дикости лесов, куда завел ее сомнительный супруг? Ведь в этих дебрях никогда не бывало белых женщин. Она — первая женщина, которая отважилась на такое, и это уму непостижимо. Это безнравственно. Об этом говорит весь Квебек, об этом говорят по всей реке вплоть до самого Монреаля.

И сколько мессир де Ломени ни напоминал всем, что в свое время, когда мессир де Мезоннев прибыл со своими людьми, чтобы обосноваться на острове Монреаль и положить там начало Виль-Мари, мадемуазель Мане, которая сопровождала его, оказалась в аналогичной, даже, пожалуй, более сомнительной ситуации, чем госпожа де Пейрак сейчас, его не слушали. Нет, возражали ему, это не то же самое, ибо с мессиром де Мезонневом была целая когорта ангелов и святых, да еще его сопровождали два священника, эти уж во плоти и крови, и он собственноручно водрузил крест на горе Мон-Руаяль, в то время как этот де Пейрак окружил себя безбожниками, развратниками и еретиками, среди которых, разумеется, графиня выбирает себе любовников.