— Наверх… На холм… Я нашла там ручей, у которого растет дикая мята.

— Будьте осторожны… Это крайне неосмотрительно — так далеко уходить от форта. Опасность кругом… Я никому не доверяю… Обещайте мне не повторять подобного.

И снова тоска поднялась в груди Анжелики.

— Мне страшно, — прошептала она. И, глядя ему в лицо, собрав все свое мужество, повторила:

— Мне страшно. Я знаю, что разочаровала вас. Я говорила, что никогда не буду бояться, что вы смело можете взять меня с собой, что я буду сильной, что стану вам помогать, а на деле вот что получилось… — Она в отчаянии сжала руки. — Все идет совсем не так, как я предполагала. Возможно, я все вижу в черном свете… но мне кажется, эта страна не принимает меня… Я не понимаю, зачем мы приехали в эти страшные, полные опасности края, где кругом нас подстерегают враги. Меня постоянно мучает мысль, что эти безлюдные просторы снова разлучат нас, что эта жизнь не для нас и что у меня нет, вернее, у меня больше нет сил бороться. — И она повторила:

— Ведь я разочаровала вас?

Она бы предпочла, чтобы он сказал ей об этом сейчас же, чтобы он упрекнул ее, чтобы стал наконец откровенным. Но он молчал, и отблески огня играли на его изувеченном, огрубевшем, непроницаемом лице.

— Нет, вы не разочаровали меня, любовь моя! — наконец произнес он. — Напротив, меня даже радует, что вы не слепо и бездумно следуете за мной… Но все-таки что именно вас пугает?

— Я и сама точно не знаю, — призналась она, беспомощно опустив руки.

Слишком многое ее пугало здесь, и, начав рассказывать о своих страхах, могла ли она умолчать о том, что прежде всего на нее наводят ужас нечто необъяснимое и таинственное… И рассказать ли ему об индейце, которого она заметила сегодня вечером…

Она покачала головой.

— Очень жаль, — сказал он. — Возможно, мне бы удалось успокоить вас, если бы вы могли назвать что-нибудь определенное.

Он вынул из кармана камзола сигару — плотно скрученный табачный лист. Иногда он изменял своей трубке. Анжелика любила смотреть на него, когда он курил, как и во времена Отеля Веселой Науки. Она подожгла в очаге веточку и протянула ему. Он глубоко затянулся и медленно выпустил дым.

— Я боюсь прийти к мысли, — снова заговорила Анжелика, — что совершила не правильный шаг… Я боюсь, что не смогу привыкнуть к этой стране, к людям, которые ее населяют, и даже к вам, — добавила она и улыбнулась, чтобы смягчить свои слова. — Оказывается, не очень-то легко, когда рядом жена… Не так ли, мой дорогой?

И она снова одарила его своей чудесной улыбкой, полной горячей любви к нему.

Он кивнул головой.

— Да, совсем не легко, когда рядом жена, на которую стоит только взглянуть, как тебя охватывает порыв желаний…

— Я не это имела в виду…

— Зато я именно это…

Он прошел по комнате, окутанный голубым табачным дымом.

— Это верно, дорогая, порой вы мне очень осложняете жизнь. Я должен постоянно сохранять хладнокровие, а я теряю его каждый раз при вашем появлении. Меня охватывает страстное желание остаться с вами наедине, сжать вас в своих объятиях, без конца целовать вас, слушать ваши слова, обращенные только ко мне… На моих плечах такая ответственность, у меня столько забот. Но стоит мне увидеть вас, как все они начинают казаться мне несущественными. Меня бросает в дрожь от звука вашего голоса, я слабею, когда слышу ваш смех. Я теряю голову, я забываю, где нахожусь…

Ему все-таки удалось заставить ее улыбнуться. Щеки се слегка порозовели.

— Не верю я вам. Все это глупости…

— Возможно, и глупости, но… они со мной действительно происходят. Хотя я еще владею собой… Конечно, совсем не легко, когда рядом жена, на которую без восхищения не может смотреть ни один мужчина. И из-за которой даже здесь, на краю света, куда я ее увез, я могу нажить самых злейших врагов. В Тулузе я был господином, ко мне относились с почтением, боялись меня. Немногие бы осмелились встать на моем пути. Здесь — совсем другое дело. Единственное, что мне остается, — это заставить понять всех мужчин в Новой Франции, что я не из тех мужей, кто закрывает глаза на неверность жены. Я предвижу дуэли, ловушки, кровавые столкновения. Ничего не поделаешь! Я никогда бы не променял пытки, которые я из-за вас терплю, на спокойствие, иногда столь тягостное, моего былого одиночества.

Он снова прислонился к очагу.

Анжелика сидела, обхватив руками колени, и как зачарованная смотрела в его темные сверкающие глаза.

— Сейчас, достигнув своего расцвета, вы безумно волнуете меня. Вы были маленькой девочкой, новичком в любви, когда я сделал вас своей женой. Ваш ум и ваше тело были одинаково девственны. Но вы не стали творением моей любви, как я мечтал об этом когда-то. Мечта, которой, впрочем, не суждено было бы сбыться, даже если бы мы не расстались. Сейчас вы стали сами собой. Женщиной в полном смысле этого слова. Женщиной со своими тайнами. Женщиной, которой не надо отражаться в другом, чтобы познать самое себя. Самостоятельной женщиной, которая принадлежит только самой себе и которая сама себя создала. И вот это иногда отдаляет меня от вас.

— Но ведь я принадлежу вам, — не очень уверенно прошептала Анжелика.

— Нет… Пока еще не совсем. Но это время придет. Он помог ей встать и, обняв за плечи, подвел к карте, прибитой к бревенчатой стене.

Он пальцем обводил на ней круги.

— Там… на северо-востоке — Новая Франция, на юге — Новая Англия. На западе — ирокезы. А здесь, между ними, — я с горсточкой своих людей. Вы понимаете? Мне остается только одно: союзничать с ними. С Новой Англией союз заключен, встреча с полковником де Ломени, ниспосланная мне провидением, надеюсь, поможет установить дружественные отношения с Новой Францией. Что же касается ирокезов, то год назад, еще до моего отъезда в Европу, я направил к ним посла с подарками. Нападение на нас кайюгов — одного из ирокезских племен — несколько озадачило меня. Но… посмотрим… Любое объявление войны, любая битва явилась бы для меня сейчас катастрофой. Надо ждать и действовать очень тонко. Если мы выйдем живыми из всех ловушек, которыми нас окружают, ручаюсь вам, что в один прекрасный день мы станем сильнее их всех, вместе взятых… А теперь идем, любимая… время подумать о более серьезных делах.

Он повернул ее к себе и, улыбаясь, прижал к своей сильной груди. Он гладил ее плечи, склоненный затылок, ласкал полные формы, слегка стянутые корсажем.

— Ирокезы не придут этой ночью, любовь моя… И французы сейчас уснут. Они выпили все вино, перепели все песни, попировали на славу. До завтра… все кровавые планы! Сейчас ночь! Что значит завтрашний день, если перед нами еще целая ночь… А ночь — это целая жизнь!

Он приподнял ее подбородок и страстным, долгим поцелуем прильнул к приоткрывшимся губам и снова до боли сжал в объятиях.

— Мы новые люди, дорогая! И мир, который нас окружает, тоже новый. Когда-то в наших старых дворцах мы считали себя свободными. Однако за каждым нашим шагом следили тысячи безжалостных глаз мелочного, изживающего себя завистливого общества. В Старом Свете, даже мысля по-новому, нелегко было отличаться от других. Здесь иное дело.

Спрятав лицо в ее волосы, он чуть слышно проговорил:

— И даже если мы должны будем умереть завтра, даже ужасной смертью, по крайней мере, мы умрем не как бессильные рабы и умрем вместе.

Она почувствовала его руки на своих бедрах, потом они скользнули на грудь, и для нее вокруг засверкали звезды… Да, он прав… Сейчас ничто больше не имеет значения. Даже если завтра они умрут ужасной смертью… Сейчас она полностью принадлежала ему, покорная мужской силе. Он расстегнул ей платье и спустил его с плеч.

— Разрешите мне помочь вам, дорогая! Не надо так сдавливать грудь, ее и так сжимает страх перед ирокезами и французами. Ведь сразу стало легче? Позвольте, я ослаблю шнуровку! Я так давно не имел удовольствия распутывать хитрые изобретения европейских женщин. На Востоке женщины отдаются без какой-либо тайны.

— Не смейте мне говорить о ваших одалисках.

— Однако вы только выигрываете в сравнении с ними…

— Возможно. Но я их ненавижу.

— О, как я люблю вас, когда вы ревнуете, — сказал он, увлекая ее на деревенскую кровать.

И как недавно у Анжелики, в голове де Пейрака пронеслось в эту минуту: «Какое счастье, что наши желания так согласны…»

Глава 14

Глубокой ночью, когда отдыхали их насытившиеся тела, Анжелике приснился сон. Ей снилось, что ирокез, которого она заметила вечером, вышел из леса и злобно уставился на нее. Тьма начала рассеиваться, выглянуло солнце, и под его яркими лучами намазанная медвежьим салом грудь индейца вдруг оделась в золотую, блестящую кирасу. Его лицо было залито солнечным светом, а завязанная на макушке прядь волос растрепалась от ветра и, спутавшись с перьями, стала похожа на хохолок какой-то фантастической птицы. Он бросился к Анжелике и замахнулся томагавком. Потом с яростью ударил ее, но она не почувствовала боли. Вдруг она заметила в своей руке кинжал, ей его будто бы дала Поллак, с которой она подружилась во Дворе чудес, где она жила когда-то среди всякого сброда. «Ведь я умею с ним обращаться», — вдруг вспомнила Анжелика. И, замахнувшись, ударила ирокеза. Он тут же исчез, растаял, словно облако.

Анжелика так содрогнулась во сне, что Жоффрей проснулся.

— Что с тобой, любимая?

— Я убила его, — прошептала она и тут же снова погрузилась в сон.

Он высек огонь и зажег свечу, стоящую на полочке над кроватью. Чтобы было теплее, они плотно задвинули полог из брокатели. И сейчас, в ночной мгле, под завесой ледяного тумана, окутавшего маленький затерявшийся форт и предвещавшего близкие холода, они словно были совсем одни, одни на целом свете. Опершись на локоть, Жоффрей де Пейрак осторожно поднес свечу к лицу спящей жены.

Она вся была во власти глубокого, мирного сна. Губы, которые только что шептали: «Я убила его», теперь чуть дрожали от легкого дыхания. Сейчас, когда Анжелика лежала рядом во всем великолепии своей наготы, ее бедра казались пышнее, грудь тяжелее и тело, словно изваянным из бледно-розового мрамора. Днем из-за живости ее движений это ощущение величественной зрелости исчезало. Она спала, прекрасная женщина, достигшая расцвета своей красоты. Ее нежное, без единой морщинки лицо скрывало свои тайны. Ничто не выдавало тех чувств, которые жили в ней и могли бы вырваться наружу, хоть на мгновение приоткрыв ее загадочную душу.