Великое спокойствие этого острова и его отдаленность от тех мест, где она страдала, исцелили ее от острой боли в сердце.

Эта грандиозная страна, не имеющая прошлого, действовала на нее умиротворяюще. Вдали вставал Квебек, похожий на сон, он не пробуждал в ней никаких отрицательных эмоций.

Череда дней и времен года захватила ее, действуя как бальзам на душу, снег обволакивал ее нежностью, а бури защищали и укрывали. Когда стояла ясная погода, ее охватывала безумная радость, зима дарила ей свои краски, серовато-перламутровые или розовые, а иногда бледно-голубые.

Она пугалась ирокезов меньше, чем собственных воспоминаний, а к людям она относилась с большим страхом, чем к собственному одиночеству.

Ей нравились индейцы, их простая жизнь напоминала ей, как она далеко от Старого Света.

Женщины, за которыми она ухаживала, удовольствия от собственного труда, аромат трав, любовь молодых парней, возможность делать кого-либо счастливым

— все это постепенно успокаивало ее мятежную душу.

Анжелика смотрела на высокую женщину с необычайно голубыми глазами, стоящую на берегу в лучах солнца, и внезапно она ей напомнила эту англичанку, миссис Уильямс. Правда, та была непреклонной пуританкой и не могла себе позволить даже кружевной чепец; Гильомета позволяла себе все.

Она могла долго скакать верхом по бескрайней белой долине. Весной, когда спадали морозы, она надевала высокие мужские сапоги и шла освобождать ото льда свою лодку вместе с молодыми парнями, смелыми и крепкими.

— А как же он? — внезапно спросила Анжелика. — Человек, которого я люблю? Ты мне ничего не рассказала про него.

— Я его совсем не знаю, — ответила колдунья и, улыбнувшись, отвернулась.

— Но ты могла бы догадаться, ведь в нем столько силы и энергии.

— Вряд ли это возможно. Вокруг него так много неясных мне предметов.

Она задумалась, глядя на город, в ее выражении лица была какая-то отстраненность, она улыбалась. «Ты счастливая женщина», — прошептала она. Потом на ее лицо набежала тень, и она через силу произнесла:

— Не нужно ему ездить в Прагу!

— В Прагу! — повторила ошеломленная Анжелика.

— Да, Прага!.. Город… Неужели ты такая невежда?

Затем, чтобы рассеять бесполезную тревогу, зародившуюся в душе Анжелики, она погладила ее по щеке, успокаивая и прогоняя набежавшие опасения.

— Малышка, ничего не бойся!.. Это еще так далеко. И возможно, что это никогда не произойдет… Но ты знай, ты всегда будешь самой сильной. Это написано на твоем лбу. А теперь иди, Прекрасная Анжелика!..

В Квебеке Анжелику постигло разочарование, она узнала, что граф де Пейрак уехал в Силлери.

Ефрозина Дельпеш, следившая за г-жой де Кастель-Моржа, когда она ворвалась в замок Монтиньи в состоянии, близком к истерии, а затем вышла оттуда с раной на виске, была должным образом наказана за свою постыдную слежку: она отморозила себе нос.

Бегая за советами к соседям, врачу и сестрам милосердия, которые лишь качали головой, она наконец решилась отправиться к г-же де Пейрак; по слухам, у нее были «чудесные средства».

Анжелика только что вернулась из поездки на остров Орлеан, где она встречалась с колдуньей, факт этот лишь укреплял надежду Ефрозины получить лекарство от беспокоящих ее болей. Нос ее распух, а по цветовой гамме представлял собой смесь голубого, красного, желтого, зеленого и фиолетового цветов. Подобная палитра была достойна кисти брата Луки.

Размышления о долгом визите г-жи де Кастель-Моржа к графу де Пейраку и о счастливом лице посетительницы, покинувшей замок, навели Ефрозину на ряд суждений, которые она хранила при себе и которые мешали ей встретиться лицом к лицу с г-жой де Пейрак. Она никогда бы не согласилась на эту встречу, если бы не страх лишиться столь важной детали, которую все человечество носит на лице.

— Как вы умудрились не заметить, что обморозились, вы, канадка? — удивилась Анжелика.

— День был солнечный, и мне показалось, что мороз не такой сильный. И мне пришлось долгое время стоять неподвижно.

«Должно быть, она следила за кем-нибудь из соседей и, чтобы удовлетворить свое любопытство, подставила свой нос под холодный ветер», — подумала Анжелика, обладавшая хорошей интуицией и знавшая женскую натуру.

Из-под пластыря, который Анжелика положила ей на лицо, кумушка разглядывала ее, но не обнаружила ничего, кроме спокойной уверенности в себе. Черты ее лица были оживленны в безмятежны, в чем и заключалось их обаяние. Гримасы редко искажали его: гнев или радость читались в выражении ее глаз, то пылающих, то нежных.

Однако Ефрозина отметила слегка нахмуренные брови, контрастирующие с ее обычным открытым и доброжелательным выражением лица.

— Ефрозина, дорогая моя, — сказала Анжелика, — вы обо всем осведомлены лучше, чем любая газета, не могли бы вы мне рассказать, что это за история с Сабиной де Кастель-Моржа и моим мужем?

Лицо Ефрозины Дельпеш могло бы побледнеть или покраснеть при этих словах, но оно и так было достаточно расписано. Однако Анжелика имела в виду совсем другое.

Когда она была на острове Орлеан, она узнала от Жанин Гонфарель, что друзья г-на де Кастель-Моржа пришли за ним в трактир и уговаривали его вызвать на дуэль графа де Пейрака за то, что он якобы ударил его жену.

— Когда этот нелепый слух достиг моих ушей, я подумала, что причиной этого должен быть какой-то неприятный случай, но какой? Признаюсь вам, я не могу себе представить, что мой муж поднял руку на женщину, какой бы несносной она ни была.

Ефрозине стало стыдно, она была на грани того, чтобы насплетничать, но это так ужасно, такой грех, в наказание за этот грех ее духовник каждый раз заставляет ее читать молитвы с четками; она покраснела, что только усугубило ее страдания, и разрыдалась.

— Вам очень больно? — забеспокоилась Анжелика. Ефрозина отрицательно качала головой.

— Тогда почему же вы плачете?

— Потому что я недобрая женщина, — потупившись, ответила Ефрозина. — Да, я недобрая женщина и, поверьте, так сожалею об этом. Вы во много раз лучше меня, мадам, и вы не заслужили ни зла, которое вам причиняют, ни предательства, которое может вас огорчить. Прошу вас, простите меня, мадам, умоляю, простите.

Излияния Ефрозины Дельпеш, которая наконец ушла с баночкой мази и вся в слезах, причиной которых явилось ее таинственное раскаяние, произвели на Анжелику неприятное впечатление. Что могло произойти за время ее короткого отсутствия, какое событие связало имя неисправимой Сабины и ее собственное. Может быть, г-н де Кастель-Моржа все же дрался на дуэли с Жоффреем де Пейраком? Но никто не говорил об этом.

Она отправилась в замок Сен-Луи с намерением ободрить Сабину и передать ей лекарственные травы, которые она привезла от Гильометы. Она надеялась, что этот визит прояснит ситуацию, потому что импульсивная Сабина не сумеет скрыть своих эмоций.

Ей сказали, что г-жа де Кастель-Моржа в церкви. Она встретила ее на паперти, и сразу же ей в глаза бросился синяк на ее виске. После того, как они обменялись банальными приветствиями, Анжелика спросила:

— А что это у вас?

Сабина не дрогнула.

— Ах, это, — сказала она, поднося руку к ране. — Пустяки, я просто наткнулась на угол.

Ее лицо осветила улыбка, украсившая ее и разгладившая горькие складки в уголках ее рта.

— Вы же знаете, какая я неловкая…

Видя, что она в хорошем настроении, Анжелика передала ей маленький пакет от г-жи де Монсарра-Беар.

— О ней много болтают всякого, но поверьте мне, у нее доброе сердце и она очень умна.

— Я не могу думать иначе, ведь вы ее рекомендуете, а ваше мнение я ценю. Кроме того, я знаю, что к ней приходили за помощью те, кто мечтал отправить ее на костер.

Она взяла у Анжелики пакет.

— Вы так добры ко мне, Анжелика. В мире нет другой такой женщины, как вы.

— Она совершенно изменилась, — рассказывала немного погодя Анжелике г-жа де Меркувиль. — Возможно, ей пригодятся те лекарства, которые вы ей предложили, но я-то знаю, в чем причина такого преображения. Мне все рассказал слуга г-на де Фронтенака. Между супругами произошла ужасная сцена, это было в ту ночь, когда буря задержала вас в Орлеане. Конечно, это была не первая их ссора, и мы уже привыкли видеть Сабину со следами этих ссор на лице, но на этот раз — и слуги подтверждают это — все закончилось примирением, причем примирением в постели. Вы, конечно, согласитесь со мной, что это лучший способ, что бы там ни говорили наши священники. И это продолжается до сих пор! Это просто чудо! Дамы из «Святого Семейства», да и я тоже поклялись поставить двадцать свечей в храме Святой Анны, если Сабина выйдет из этого ужасного состояния, в котором она находилась. Видите, как небеса милосердны к нам, — добавила пылкая г-жа де Меркувиль. — Они все благословляют, даже виноватые порывы любви, когда речь идет о спасении человеческой души!..

Объяснение г-жи де Меркувиль умерило неясные опасения Анжелики. Но взамен, как выразилась г-жа Меркувиль, они все должны принести жертву: отказаться от театральной постановки, назначенной на четверг третьей недели Великого поста. С этим долго тянули, и епископ не давал определенного ответа, так как этот день совпадал с празднествами Святого Иосифа, покровителя Новой Франции, и епископ опасался, что они пройдут не так торжественно и набожно, как это требуется… А потом, эти ужасные морозы… А в ближайшие дни еще похолодает. Любые передвижения опасны для жизни, а женщины боятся отморозить свою нежную кожу.

***

Водопады Монморанси сковало льдом, они совершенно застыли. Тело Мартена д'Аржантейль, должно быть, рассыпалось в прах в ледяных глыбах.

У г-на де ла Ферте заболел конюший, что нисколько не взволновало остальное общество, кроме м-зель д'Уредан, которая панически боялась всякой заразы и умоляла Анжелику не навещать этого больного. Пиксаретта не было в городе. Он отправился за советом к известному «жонглеру», так называли индейцев-шаманов, умевших разгадывать сны. Мороз крепчал. Все были укутаны в одежды, как в коконы, прохожие на улицах, как слепые, сталкивались друг с другом, их глаза в узких прорезях капюшонов слезились от холода.