Сюзанна принесла окорок, который был закопчен в дыму кленового сока. Она привела своих детей: Пакана, Жан-Луи, Марию-Клариссу и совсем маленького, носящего громкое имя Анри-Август.

Всю неделю между Новым годом и Богоявлением все, кто был приглашен и собирался присутствовать на большом балу в день Богоявления, лихорадочно готовились к нему. Бал должен был состояться на следующий день после праздника.

Епископ хмурил брови.

Граф де Пейрак и его жена лично явились в Большую семинарию, чтобы пригласить монсеньера епископа. Его присутствие обеспечит достойный стиль развлечений. Монсеньер согласился.

Полька, или мадам Гонфарель, содержательница преуспевающей гостиницы «Корабль Франции», решительно отказалась. Ничто не могло заставить ее изменить решение, ни уговоры Анжелики, ни личный визит, который ей нанес Жоффрей де Пейрак.

Знатный вельможа и игривая дама прекрасно поняли друг друга, но Полька решения не изменила.

«Это — не мое место», — говорила она.

— Твое место в Квебеке — где угодно, и ты это прекрасно знаешь, — сказала ей Анжелика.

Но бывшая героиня Двора Чудес покачала головой. Ее место было в Париже, на другом берегу Сены, не на том, где Лувр. Это — старая Нельская башня, где скрывались бандиты и крысы.

Она осталась тверда, несмотря на все просьбы.

Явление, которое не замечал никто, кроме мадемуазель д'Уредан, а она замечала неуловимые для других глаз факты, распространялось в квебекском обществе. Это тем более трудно было заметить, что Канада не привыкла к подобным вещам, люди там были по натуре недоверчивы и мало расположены восхищаться своими соседями.

Распространилась мода быть замеченными графом де Пейраком и, в меньшей степени, графиней де Пейрак. Вызвать улыбку одного, обменяться словами с другой было достаточно для того, чтобы привести в восхищение самых пресыщенных особ.

В дамском обществе возникло соперничество — кто может привести слова или фразы, которыми обменивались в течение дня с графом де Пейраком, и самый незначительный знак внимания с его стороны давал повод для длительных дискуссий. Почему он смеялся вместе с мадам де Башуа, а не с мадам де Меркувиль и не обращал внимания на хорошенькую Беранжер-Эме, которая так старалась, чтобы он ее заметил? И, наконец, почему он наносил визиты с пышностью посланника дому Гонфарель из «Корабля Франции», в то время как столько изысканных дам готовы были принимать его в своих будуарах? Это принимало характер, который напоминал минуты напряжения среди придворных в Версале, когда король жаловал право «табурета» какой-нибудь даме, которая после этого имела честь сидеть среди избранных, в то время как остальные стояли, или знаменитое «для», написанное над дверью для приглашенных королем, когда они жили в Версале. Вся разница была в этом «для». «Для маркиза» такого-то — словечко, которое приводило в восторг самых пресыщенных дворян! Быть замеченным! Замеченным королем!

Или принцем!

Парикмахеры были довольно бездарные. Среди них не было такого, как Бине, парикмахера короля, который мог сделать дамам новые, идущие к лицу прически. В Квебеке, как и в других местах, дамы помогали друг другу, и среди них или их камеристок можно было найти мастерицу, которую, когда придет великий день, все будут вырывать друг у друга. Дельфина и Генриетта, которые причесывали Анжелику для ее въезда в Квебек, были нарасхват. По крайней мере, им осталось что-то полезное от их службы у Амбруазины. Но особой, которая имела самую громкую репутацию в этом деле, оказалась Беранжер-Эме де ла Водьер. Она любила, чтобы ее ценили и считали незаменимой, и у нее был для бала настоящий список «клиентов», которые должны были, начиная с раннего утра, пройти через ее руки. Она хотела начать с Анжелики и явилась с утра со щипцами для завивки, лентами, палочками для накручивания локонов и целым набором гребенок, щеток и шпилек.

— Боже, как я завидую вашей красоте! — вздыхала она, поправляя ей прическу. — Как я завидую также тому, что у вас такой обворожительный муж! Какой великолепный мужчина!

— Поверьте, что я разделяю ваше мнение и очень рада, что он вам нравится. Но, дорогая моя, мне кажется, что в том, что касается супруга, вам некому завидовать. Де ла Водьер, безусловно, самый красивый мужчина в городе.

— Он? — сказала Беранжер с видом сомнения, как будто она в первый раз слышала о бросающейся в глаза красоте своего молодого мужа.

— Ну, что ж, будьте уверены, я с удовольствием поменяю его на вашего.

Была ли наивность или хитрость с ее стороны, что она приходила в замок Монтиньи под вечер, так что Жоффрею приходилось ее потом сопровождать? На этот раз она не приехала в карете, и был ли это действительно случай, который постоянно приводил ее в дома, где он бывал, и почему она так часто оказывалась на улицах, где он ходил? Правда, этот город был такой тесный, такой скученный.

До этого времени она избегала дома Виль д'Аврэя, и Анжелика ее туда не приглашала.

Только стечение обстоятельств, связанных с этим балом, объединило их. Хотя Анжелика и была довольна тем, что ее хорошо причесали, она не была уверена, что Беранжер пришла, не имея никаких намерений. С первого взгляда это было трогательно — такое восхищение их супружеской парой. Все же Анжелика предпочла, чтобы она поменьше восхищалась и была более умеренна в своем восторженном поклонении графу де Пейраку.

Разве она сама была равнодушна ко вниманию, доходящему до почти религиозного любования, которое их окружало и было для них привычной средой? Потому что они были рождены не для того, чтобы идти в толпе, но для того, чтобы на них смотрели, за ними следовали.

У жителей Новой Франции были горячие сердца. Жоффрей и Анжелика де Пейрак сами были такими. Прошедшие тысячу жестоких испытаний, они любили нравиться и возбуждать любовь и не пренебрегали такой возможностью.

В начале этого года можно было даже сказать, что у них было слишком много друзей. И Анжелика начинала сожалеть, что не может поддерживать отношения со всеми.

Хотя враги, казалось, были обезоружены, это не означало, что они все прекратили борьбу. Мадам де Кастель-Моржа открыто показывала свою неприязнь. Но она была противником, к которому Анжелика чувствовала сострадание. Ее не любили. Канадцы, родившиеся здесь, упрекали ее в том, что она вмешивается в дела колонии, в которых она ничего не понимает даже после нескольких лет пребывания в Канаде. В ней была какая-то прирожденная неуклюжесть, она всегда действовала невпопад. А ее муж Кастель-Моржа не отличался святостью. Он утешался тем, что был одним из самых постоянных клиентов отдельных кабинетов, созданных для любви, которые мадам Гонфарель содержала в здании позади своей гостиницы. Это был настоящий караван-сарай, куда с трудом смогли бы проникнуть люди строгих нравов и полиция. Общественное мнение оправдывало поведение Кастель-Моржа. настолько поведение его супруги вызывало осуждение.

Чрезмерное усердие, с которым она защищала своего исповедника, отца д'Оржеваля, превратило ее в посмешище. Все знали, что у нее есть единственная настоящая привязанность — ее любимый сын, красавец Анн-Франсуа. Но и здесь ей не повезло. Возвращение из лесов молодого авантюриста, которого она так ожидала, сопровождалось самыми несчастными последствиями, и сын обвинял в этом мать.

В довершение всех неприятностей он во время своего путешествия подружился с Флоримоном де Пейраком и жил у него в замке Монтиньи. Там оба храбрых путешественника, поощряемые графом де Пейраком, работали вместе с д'Урвилем и геометром Фальером над картами и описанием путешествия к Великим Озерам, которое они вместе совершили.

Наконец, самым страшным для Сабины Кастель-Моржа было то, что ее обожаемый сын питал самое пылкое восхищение, а по правде сказать, самые нежные чувства к Анжелике, которую его мать считала своей ненавистной соперницей.

Анжелика улыбалась, видя это увлечение молодого человека, и не обращала на это внимания, пока изъявления этой любви, живущей в сердце и воображении Анн-Франсуа, ограничивались стремлением всячески услужить ей, когда к этому представлялся случай, и красноречивыми взглядами его красивых черных глаз. Однако она понимала, что это не способствовало налаживанию отношений с Сабиной де Кастель-Моржа.

Дамы-благотворительницы старались не иметь дела с Сабиной после ее выстрела из пушки. После обсуждения ее не исключили полностью из святого сообщества. Мадам де Меркувиль сказала Анжелике, что ей оставили возможность навещать своих «стыдливых бедняков» — то есть бедняков или бедствующих, о которых забывают или которые остаются без помощи потому, что они из робости или из гордости не жалуются. У мадам де Кастель-Моржа было несколько подопечных людей и семей, которым она втайне помогала. Ей не решились запретить продолжать заниматься ими, так как она стремилась совершать эти добрые дела, хотя больше из гордости и упрямства, чем из чувства милосердия.

— И кроме того, она такая нетактичная и такая нелюбезная, что даже те, кому она помогает, ее боятся, — вздохнула мадам де Меркувиль.

Анжелика обладала чувством справедливости, которое побудило ее встать на защиту Кастель-Моржа. По ее мнению, эта женщина становилась неприятной потому, что в семейной жизни она была не понята и несчастна. Никто не ценил ее привязанности. Кроме того, Анжелика не разделяла мнения канадских дам, что Сабина некрасива. В Версале она привыкла с первого взгляда оценивать внешность женщины и ее возможности. Она думала, что при дворе мадам де Кастель-Моржа, при ее красивом очертании рта, груди, скульптурные формы которой угадывались несмотря на стягивающие ее безобразные приспособления, при ее одновременно трагических и томных черных глазах, могла бы не только привлечь к себе внимание. Она бы нравилась. Но она была не на своем месте в Квебеке, она не сумела заставить оценить себя.

В день Богоявления солдаты, изготавливающие священный хлеб, двигались к церкви под звуки флейт и барабанов и таким же образом вернулись после мессы.