— Да, только гораздо сложнее, мой бедный друг, — вздохнула она.

— Вас это забавляет! Вы играете сердцами как бродячий циркач горящими факелами.

Анжелика поняла, что его апатия уступила место гневу. Теперь уже она начала выходить из себя.

— Могла ли я рассказать вам о себе всю правду? — воскликнула она. — Могла ли я в Тадуссаке помешать вам строчить письма королю обо всем, что вам придет в голову? Вы никогда не слушаете, о чем я говорю. Вы никогда не хотели услышать то, что я пыталась вам объяснить, если это не соответствовало вашим настроениям. Мне было очень тяжело, практически невозможно рассказать вам все… Этому было много причин… Часто мы оказывались в такой ситуации, что разглашение правды было бы опасно и для меня, и для вас… А кроме того, вы так чувствительны и благодушны; вам хочется, чтобы все происходило, как вам этого захочется. Правда может причинить вред вашей душе, сейчас именно это и происходит. Приходится молчать, лгать, лишь бы оградить вас от неприятностей. Да, Никола, рассказать всю правду вам невозможно, потому что вы не хотите ее слышать.

Ее упреки, казалось, нисколько не смутили Никола де Барданя.

— Напрасно вы пытаетесь оправдать свое лицемерие, — парировал он. — Ваша карта бита, теперь мне все ясно. Меня удивлял ваш отказ выйти за меня замуж; для меня это был бы неравный брак, но я готов был пойти на это ради любви к вам. Теперь же я понимаю причины вашего отказа. Вы пренебрегали мной, ведь я был ниже вас по положению в обществе. Вы были женой первого вельможи, любовницей короля…

— Когда за твою голову назначена определенная цена, когда тебя разыскивает полиция… Это довольно веские причины для молчания… И оставьте в покое короля. Он ничего не добился от меня, и я никогда не была его любовницей.

— Почему же?

— Он мне не нравился.

Она сказала это легко и с оттенком превосходства в голосе, еще раз напомнив о том, что в любви нет дела до королей, все решает женщина Бардань оторопело глядел на нее.

— Как вы можете, кто вам позволил говорить о короле в таком тоне!

Увидев, что она засмеялась, он закричал:

— Ничто для вас не дорого!

Она продолжала смеяться, и он помимо своей воли снова восхитился ею, ее взглядом, то нежным, то дерзким, она была очаровательна, и отчаяние вновь охватило его.

— …Судьбе было угодно, чтобы я встретил вас, — прошептал он. — Вы прикрылись маской скромной труженицы, вы были сама скромность и добродетель. Ни один мужчина в мире не любил женщину так, как я любил вас.

— Все так говорят.

— Но это правда. Вы обвиняете меня в том, что я чересчур идеализирую окружающий мир, но согласитесь, я был рожден не для того, чтобы стать жертвой тщательно продуманного маскарада и испытать столь горькое разочарование. Вы погубили меня.

Его голос дрожал от невыразимого страдания, и она потянулась к нему. Но внезапно он выпрямился.

— Не подходите! — приказал он.

Всеобвиняющий огонь горел в его глазах.

— …Я слишком желал вас. Страдания и наслаждения истощили мою жизнь. Встреча с вами не принесла мне ничего, кроме зла. Теперь я ясно вижу, насколько вы опасны, разрушительны. Вы внушаете мне ужас. Убирайтесь!

Терпение Анжелики лопнуло, и ее захлестнуло возмущение подобной несправедливостью.

По-видимому, сказала она холодно, г-н Бардань прекрасно научился обвинять других во всех своих неприятностях, в том, что именно она внушила ему страсть к своей персоне, хотя для этого она со своей стороны не подала ни малейшего повода. Но как бы трогательны ни были его воспоминания и сожаления, она-то предпочитает быть самой собой, а никак не женщиной с опущенными глазами. Он встретил ее униженную, загнанную в угол, и сохранил об этом душераздирающие воспоминания; так не будет ли он так добр, чтобы позволить ей не разделить его ностальгию… Она имеет полное право жить с высоко поднятой головой, не чувствуя себя оскорбленной, именно теперь, когда она наконец-то вновь обрела потерянное когда-то высокое положение, а ее ребенок — свое настоящее имя — Онорина де Пейрак. И сегодня это незаконнорожденное дитя посещает монастырь урсулинок, она окружена друзьями. И напрасно он взывает к ее совести, пытаясь пробудить в ней раскаяние. Тем хуже для него, Барданя, если он смотрит на нее как на преступницу и жаждет мщения: она-то всегда питала к нему только самые искренние дружеские чувства. Теперь она обойдется без его дружбы. Он ничем не отличается от остальных мужчин, которые любят лишь тех беззащитных женщин, полностью зависимых от их тирании…

Когда она замолчала, задыхаясь от волнения, она поняла, что лишь усилила его страдания, доказав ему, как мало места он занимая в ее жизни; счастье, что она просто не убрала его со своей дороги, как ненавистного врага, как жалкое насекомое.

Он был бледен как полотно.

— Любовь! — прошептал он, почти простонал. — Люди влюбляются! И любят! Любовь завоевывает все ваше существо, кажется, что она пришла к вам навсегда. Но однажды вы понимаете, что она уходит… Однажды вы вынуждены смириться с тем, что это был лишь свет далекой звезды, мираж… Он коснулся вас и исчез, даже не обратив на вас внимания.

— Вы опять поддались игре вашего воображения, Никола де Бардань, — возразила она. — Вы прекрасно знаете, что я обратила на вас внимание… Даже более того…

— Уходите! — он пальцем указал ей на дверь. Анжелика взяла перчатки и надела пальто.

— Хорошо! Я ухожу! Я приду, когда вы будете более благоразумны.

И она вышла. Пройдя через темный сад, она оказалась около ограды, и взор ее остановился на бескрайней долине Абрахама. С вершин Мон-Кармеля дул свежий ветер.

Вечерний туман и багровые облака заката уступили место строгой торжественной ночи. Лишь одинокая луна светила на черном небосводе.

«Бедный Никола, — думала Анжелика, шагая к дому. — Он слишком многого от меня хочет».

Грусть охватила ее оттого, что она так рассердилась на него. Ничего, она придет завтра и уговорит его. Она сумеет доказать ему, что не собиралась обманывать его, а тем более заставлять его страдать, используя для этого всю хитрую злобу, в переизбытке которой он упрекал ее. Она убедит его своей привязанностью к нему и уважением, которое она всегда к нему испытывала.

Анжелика перебирала в уме все утешительные слова, которые она скажет завтра бедному влюбленному; его всепоглощающая страсть волновала ее, она чувствовала, что ей его не хватает. Анжелика поднималась по тропинке, которая приведет ее к подножию Мон-Кармеля, а оттуда она спустится прямо в город, в сад губернатора, потом на Оружейную площадь.

Она успела бы их заметить раньше, если бы не шла опустив глаза. Но это ничего не изменило бы в той угрожающей ее жизни ситуации; ведь она была одна посреди пустынной долины, откуда не донесется ни звук ее голоса, ни крик о помощи. Они тем временем, должно быть, забавлялись, видя, как она спокойно направляется к ним, погруженная в свои мечты…

Внезапно, подняв глаза, она увидела их на вершине холма, по которому она взбиралась. Три темных силуэта мужчин, освещенных лишь лунным светом.

Расстояние между ними было слишком коротким, и она сумела распознать всех троих. Со шпагами в руках, барон Бессар и граф де Сент-Эдм в сопровождении широкоплечего лакея поджидали ее.

***

Проклиная свое легкомыслие, Анжелика призналась себе, что должна была предвидеть подобную ловушку.

Покидая несколько часов назад дом герцога де Вивонна и встретившись взглядом с ненавистью в глазах его статистов, она подумала: «Я подписала себе смертный приговор!» Они проследили за ней и поджидали ее в стороне от города, посреди этой пустыни, заглушающей любые ее крики.

Ее сердце бешено забилось.

«Он предупреждал меня, чтобы я брала с собой оружие!»

— Убийцы! — закричала она.

В ее голосе послышались нотки раненого зверя и победный клич индейца, вызывающего врага на бой.

Она повернула назад и побежала в обратном направлении. Они кинулись за ней. Затем произошло то, что позволило ей немного оторваться от преследователей. Она споткнулась о снежный бугорок, упала и съехала вниз на своем пальто, как на санях, по ледяному склону. Вставая, она испугалась, что вывихнула лодыжку, и попыталась пройти несколько шагов. Она заметила, что в стане ее врагов царит некоторое замешательство, они не решались проделать такой же путь. Наконец они продолжили погоню, решив обогнуть ледяной склон. Анжелика собрала все силы в закричала:

— Господин Бардань! На помощь!

Она подобрала свои юбки руками и бросилась бежать, не отводя взгляда от темного пятна впереди: дома королевского посланника.

За своей спиной она слышала глухие шаги, которые были уже близко. Почувствовав, что они буквально наступают ей на пятки, она резко повернулась к ним лицом. Она противостояла им без оружия. Напрасно ока глазами пыталась найти хоть какой-нибудь камень, чтобы бросить в них, как в стаю волков. Увидев, что она ждет их, барон Бессар и лакей, прибежавшие первыми, остановились, задыхаясь. Они держались от нее на расстоянии нескольких шагов и не спускали с нее глаз.

Во взгляде барона светилась злобная радость; он ждал, когда к ним присоединится старый Сент-Эдм, который спешил к нему на кривых ногах, волоча за собой шпагу; жалкое подобие короля Лира, у которого глаза разгорались от предстоящего убийства…

Анжелика вновь закричала что было сил:

— Господин де Бардань! Вашу шпагу! Вашу шпагу!

— Слишком поздно, мадам, — сказал Бессар, — вокруг никого. Никто вас не услышит, вы умрете!

— Но… Что я вам сделала, несчастные? Как вы осмелились пойти на преступление? Вы ответите за зло.

— Кому?

— Королю! — бросила она, зная, что упоминание о нем напугает их.

— Дьявол помог нам и не дает вам приблизиться к королю. Мы здесь, чтобы помешать вам сделать это.

И он шагнул вперед.

Она отступила, не сводя с них глаз и как бы удерживая их на определенном расстоянии своим взглядом; но это не испугало их, они быстро поняли, что она полностью в их власти.