Анна Голон - Анжелика. Тулузская свадьба

Он обнимал ее и покрывал поцелуями.

Потом они долго молчали, наслаждаясь единением со звездной ночью.

Анжелика отдыхала у его сердца.

Она могла бы умереть, настолько чудесным и безграничным было ее ощущение счастья.

В доме Анжелики, как и во всем королевстве, царила радость. Даже архиепископ Тулузский был занят более важными заботами и больше не следил с подозрительностью за действиями своего соперника графа де Пейрака. И действительно, монсеньора де Фонтенака, как и архиепископа Байонны, только что призвали сопровождать кардинала в его пиренейском путешествии.

Вся Франция была наполнена слухами о неком событии, которое до сих пор тщательно скрывалось, потому что оно было слишком невероятным, необыкновенным! После второго сражения при Дюне, где месье де Тюренн одержал трудную победу над принцем Конде и доном Хуаном Хосе Австрийским, казалось, король Испании Филипп IV впервые задумался о мирных переговорах. Маленькая лазейка, но кардинал Мазарини мгновенно ею воспользовался и представил план, который он вынашивал уже давно и осуществление которого, несомненно, принесло бы наконец Европе мир: брак молодого короля Людовика XIV с дочерью короля Испании, инфантой Марией-Терезией.

Какая другая принцесса могла предложить столько же гарантий знатности и союзнических преимуществ, чтобы стать супругой молодого двадцатилетнего короля, надежды одной из самых великих наций? Много лет месье де Лионн[122], государственный секретарь департамента иностранных дел Франции, с возрастающим замешательством изучал портреты принцесс христианского мира, достигших брачного возраста.

Сейчас уже нельзя было рассчитывать на Великую Мадемуазель, кузину короля десятью годами его старше, хотя в свое время ее рассматривали как серьезную претендентку, так как принцесса обладала поистине великолепным приданым.

Но пушечные выстрелы, сделанные по приказу этой бешеной фрондерки по королевским войскам в день сражения у предместья Сен-Антуан, положили конец столь прекрасному замыслу.

Лишь испанская инфанта могла стать залогом мира для истощенной Европы.

Мазарини знал — без этого союза мирный договор, утверждающий победы французов во Фландрии, станет пустыми словами, как и все те договоры, после которых отвоеванные пограничные провинции приходилось отдавать обратно.

Король Испании тоже это понимал. Щепетильный и, подобно своему предку Филиппу II, ценящий власть, опирающуюся на обширные владения, он также знал, что этот брак ознаменовал бы конец испанского владычества в Европе. Во время мирных переговоров он соглашался выполнить любые обязательства, уступал города… но вдруг резко остановился.

Никогда он не сможет отдать свою дочь королю Франции! Потому что она, дочь от его первого брака, была наследницей Испанских Нидерландов, и если Филипп IV не оставит после себя потомства мужского пола, то Мария-Терезия одна унаследует Испанию и все остальные королевские владения. Да, вторая супруга родила королю сына, даже двух. Но поговаривают, будто бы они слишком слабы и вряд ли проживут долго.

Мазарини был прирожденным дипломатом и никогда не стремился ускорить ход событий. Он использовал все свое притворство… Изобразил равнодушие…

При савойском дворе, чей очень знатный княжеский род вел свое начало еще с XI века от герцога по имени Гумберт I Белорукий[123], жила одна прелестная принцесса на выданье, Иоланда-Маргарита Савойская, сестра нынешнего герцога Савойского Карла-Эммануила И. К Мадам[124], их матери, которая долгие годы была регентшей и продолжала удерживать бразды правления герцогством, и обратились с настоятельной просьбой.

Был октябрь. Стояли холода. Оба двора — французский и савойский — встретились в Лионе.

И вот, пока все танцевали, согреваясь пышными празднествами, которыми издавна славились савойские правители, у потайной двери появился посланец и назвался Альфонсо Пиментелли.

Его приняли тайно, месье Кольбер, интендант кардинала, встретил его лично, затем секретными путями препроводил в отдельный кабинет.

Там к ним присоединился кардинал, и они долго совещались.

Наконец Мазарини возвратился к королеве Анне Австрийской и прошептал в сиянии люстр:

— Инфанта наша. Нам больше не надо искать.

* * *

Время успокоит обидчивость принцев Савойи, а пока французский двор вновь собрался в Париже.

Получив новые инструкции от короля Испании, Пиментелли, или Пиментель, как его уже называли по-дружески, возобновил свои маневры. Он скрывался в окрестных городках Монтаржи и Монтеро и по первому зову вновь устремлялся в Париж, кутаясь в свой серый плащ и стараясь остаться незамеченным. Переговоры должны были проходить в строжайшей тайне.

А в глубине своего Эскориала Филипп IV все еще не мог отказаться от своей мечты: отдать дочь за Леопольда I Австрийского, главу младшей линии Габсбургов, только что увенчанного короной императора Священной Римской империи.

У Мазарини волосы встали дыбом под кардинальской шапочкой. Он мысленно уже видел, как возрождается наследие великого императора Карла V! Франция будет окружена, и наступит день, когда ненасытные отпрыски дома Габсбургов проглотят ее.

Кардинал не сдавался, он боролся, делая шаг за шагом.

Но появилось новое препятствие.

Молодой король втайне пролил немало слез, потому что безумно влюбился в свою подружку детства, черноволосую Марию Манчини, племянницу кардинала.

Определенно, не было конца всевозможным случайностям, мешавшим и без того столь трудному делу — установлению мира в Европе.

Именно во время поездки в Лион молодые люди поняли, что любят друг друга. Марию Манчини, самую младшую из всех племянниц кардинала, король знал уже давно, но сначала отдавал предпочтение ее сестре Олимпии и даже сделал своей фавориткой.

Однако, вернувшись из Кале, где загадочная болезнь едва не унесла его жизнь, Людовик XIV узнал, что Олимпия, недавно выданная замуж за графа де Суассона, отнеслась к известию о его болезни довольно равнодушно, между тем как Мария заливалась слезами. Впервые он увидел такую страстную любовь к нему, откровенно высказанную словами и выраженную прекрасными красноречивыми взглядами. В Лионе, во время праздников, устроенных для мнимой подготовки к браку с принцессой Савойской, огонь пылкого чувства постепенно разгорался, как если бы боги желали напомнить, что без любви опасно играть союзами, которые ставят судьбы наций в зависимость от единения мужчины и женщины.

И Мазарини, помимо хлопот, связанных с переговорами, был вынужден распутывать тенета этой страсти, которая угрожала сорвать все усилия его талантливой дипломатии. Ведь двадцатилетний король Людовик XIV хотел сочетаться браком с Марией Манчини и сделать ее королевой Франции.

Но подобный союз не отвечал государственным интересам, и кардинал Джулио Мазарини убедительно показал, что для него слава его королевского воспитанника и благо государства превыше всего.

Он хотел мира. Для Франции! Для Европы! Для народа!

Стоило интригам кардинала, которые его итальянские руки плели уже долгие годы, увенчаться успехом, как племянница была безжалостно устранена, и Людовик XIV после непродолжительного бунта смирился.

Он женится на инфанте.

Час настал.

Теперь вся Франция повторяла эту новость — с пышностью, которая должна была потрясти мир, монсеньор кардинал направлялся к острову на реке Бидассоа, в Страну Басков, вести переговоры с испанцами о мире.

Это означало окончание вечной войны, возобновлявшейся каждый год вместе с первыми цветами весны. Но гораздо больше, чем эта долгожданная новость, еще одно невероятное событие наполняло радостью всех, вплоть до самого скромного ремесленника королевства. В залог мира высокомерная Испания соглашалась отдать свою инфанту в супруги молодому королю Франции.

И теперь, несмотря на все колебания и завистливые взгляды, обе нации, разделенные Пиренеями, раздувались от гордости. Ведь на то время во всей Европе — и в мятежной Англии, и в маленьких итальянских и немецких княжествах, и в землях этих грубых мореходов — фламандцев и голландцев, — только молодой французский король и юная испанская инфанта были достойны друг друга.

И вот с восемью каретами для свиты, десятью телегами для багажа, двадцатью четырьмя мулами, ста пятьюдесятью слугами в ливреях, ста всадниками, двумястами пехотинцами кардинал приближался к изумрудным берегам Атлантики, к Сен-Жан-де-Люзу.

По пути он потребовал архиепископов Байонны и Тулузы со всем их эскортом, для того чтобы они добавили пышности делегации.

Между тем по ту сторону гор дон Луис де Аро, представитель Его Католического Величества, противопоставив излишней роскоши высокомерную простоту, пересекал плато Кастилии, везя в своих сундуках только рулоны гобеленов, изображающие сцены, которые должны были бы напомнить, кому принадлежит право на былую славу королевства Карла V[125].

Никто не спешил, никто из дипломатов не желал прибыть первым и подвергнуться унижению, ожидая другого. Кончилось тем, что медленно, шаг за шагом продвигаясь вперед, итальянец и испанец каким-то чудом соблюли церемониал и в один и тот же день и час достигли берегов Бидассоа. Какое-то время они оставались в нерешительности. Кто первым спустит лодку на воду, чтобы достичь маленького Фазаньего острова посреди реки, где должна была состояться встреча? Наконец, каждый нашел решение, которое должно было пощадить его гордость. Кардинал и дон Луис де Аро одновременно повелели сказать, что они больны. Уловка оказалась неудачной из-за слишком явного совпадения, и теперь оставалось только благопристойно ожидать, когда «болезни» отступят, но никто не хотел выздоравливать первым.