С этими словами он оттолкнул кресло, забросил ноги на край стола, взял гитару и запел. Его скрытое маской лицо обратилось к луне.


Анжелика чувствовала себя ужасно одинокой.

Прежний мир этой ночью возродился в тени Ассезской башни. Страстная Тулуза обрела свою душу. Наслаждение имело право на существование, и молодая женщина, юная и полная жизненных сил, не могла остаться равнодушной к этому. Нельзя безнаказанно говорить о любви и ее наслаждениях, не поддаваясь сладостному томлению. Теперь почти все гости покинули зал. Некоторые, стоя у окон с бокалом росолиса[114] в руках, вели нежные шутливые беседы. Мадам де Сожак обнимала своего капитана. Долгий теплый вечер, смягченный тонкими винами, приправленный изысканными пряными блюдами, музыкой и цветами, завершал свою картину, окутывая дворец Веселой Науки магией любви.

Мужчина в красном продолжал петь, но и он тоже был одинок.

«Чего он ждет? — спрашивала себя Анжелика. — Что я сейчас брошусь к его ногам?»

При этой мысли ее пронзила дрожь и она закрыла глаза.

Тревожные сомнения терзали ее. Еще накануне она была готова уступить, но сегодня вечером восстала против обольщения. «Он завлекает молодых женщин песнями». Издалека это выглядело таким ужасным, но рядом с ним казалось чудесным. Анжелика направилась к лестнице, твердя себе, что ускользает от искушения. Но тут же подумала, что этот человек — ее супруг перед Богом, и безнадежно покачала головой. Она чувствовала растерянность и страх. Воспитанная в строгости, Анжелика робела перед слишком свободными нравами. Она принадлежала к тому времени, когда любая слабость вызывала угрызения совести и терзания.

Женщина, которая ночью отдавалась со стонами своему любовнику, наутро вся в слезах бежала на исповедь, умоляя запереть ее в монастыре и постричь в монахини, чтобы искупить свои грехи. Анжелика хорошо понимала, что Жоффрей де Пейрак хочет привязать ее не узами брака, а узами любви.

Если бы она была замужем за другим, он бы действовал точно так же, чтобы добиться своей цели. Он не подчинялся никакой морали. Разве кормилица не была права, когда утверждала, что этот человек служит Дьяволу?

Душистый аромат садов смешивался с ароматом вина. Анжелику мучила жажда, она отчаянно хотела пить, пить жадно, не останавливаясь.

Спускаясь по парадной лестнице, она встретила обнимающуюся пару. Женщина что-то очень быстро шептала, и ее шепот был похож на жалобную молитву. Анжелика в белом платье бродила по садам дворца Веселой Науки, наполненного томными вздохами. Она заметила Сербало, он тоже блуждал по аллеям и обдумывал слова, способные убедить его слишком целомудренную подругу.

«Бедняга Сербало! Сохранит ли он верность своей любви или покинет ее, чтобы найти менее жестокую девушку?..»

Неуверенной походкой по лестнице спускался шевалье де Жермонтаз. Тяжело дыша, он остановился перед Анжеликой.

— Пусть чума падет на всех южан — этих слащавых кривляк! Моя маленькая подружка, которая раньше была такой послушной и охотно принимала меня, только что влепила мне пощечину. Ей показалось, что я недостаточно деликатен для нее.

— Действительно, пора бы уже решить, кто вы: распутник или слуга Церкви. Возможно, вы страдаете только лишь потому, что никак не решите, в чем же действительно состоит ваше призвание.

Побагровев, он приблизился к Анжелике, и ей в лицо ударило его пьяное дыхание.

— Я страдаю оттого, что маленькие жеманницы вроде вас дразнят меня, словно быка на корриде. Вот как я обхожусь с такими женщинами…

И прежде чем Анжелика, пытаясь защититься, успела сделать хотя бы одно движение, он грубо схватил ее и прижал свой влажный жирный рот к ее губам. Анжелику охватило отвращение, и она стала отбиваться что было сил, но он держал ее очень крепко. Она чувствовала, как его толстые пальцы шарят по вырезу корсажа, и ей казалось, что это слизняки ползают по ее коже. Он грубо дергал кружева, и шелковая ткань не выдержала.

* * *

— Шевалье де Жермонтаз, — раздался вдруг голос.

Перепуганная Анжелика увидела на верхней ступеньке лестницы фигуру мужчины в красном и с ужасом узнала Жоффрея де Пейрака. Протянув руку к маске, он сорвал ее. Его изуродованное лицо, искаженное гневом, могло внушить ужас даже самым стойким. Очень медленно, намеренно подчеркивая хромоту, он начал спускаться вниз, и на последней ступеньке в его руках сверкнула молния — он достал из ножен шпагу.

Слегка пошатываясь, шевалье де Жермонтаз отступил. Вслед за графом по лестнице спустились Бернар д'Андижос и Кастель-Жало. Племянник архиепископа оглянулся в сторону сада и увидел приближающего Сербало. Он шумно задышал.

— Это… это западня, — забормотал он, — вы хотите убить меня!

— Ты сам устроил себе западню, свинья! — ответил д'Андижос. — Кто просил тебя бесчестить жену хозяина дома?

Анжелика, дрожа всем телом, пыталась стянуть на груди разорванный корсаж. Это невозможно! Они не могут драться! Надо вмешаться… Жоффрей может погибнуть, сражаясь с этим огромным, полным сил здоровяком.

Жоффрей де Пейрак медленно наступал, и вдруг его длинное нескладное тело обрело гибкость жонглера. Граф подошел к шевалье де Жермонтазу, ткнул его кончиком шпаги в живот и коротко бросил:

— Защищайся!

Шевалье по-военному молниеносно выхватил свою шпагу — клинки скрестились. Несколько мгновений сражение было ожесточенным до такой степени, что дважды эфесы шпаг скрежетали друг о друга и лица противников оказывались совсем близко.

Но всякий раз граф де Пейрак ловко уворачивался. Этой ловкостью он с лихвой компенсировал неудобства, причиненные хромотой. Когда шевалье де Жермонтаз вынудил его отступить к лестнице и подняться на несколько ступеней, граф внезапно перескочил через перила и шевалье едва успел повернуться, чтобы отразить удар. Жермонтаз начал уставать. Он хорошо знал все приемы фехтования, но столь яростный натиск сбивал с толку неповоротливого шевалье. Шпага графа разрезала его правый рукав и задела руку. Рана была поверхностной, но она обильно кровоточила, и рука, державшая шпагу, постепенно стала неметь. Сражаться шевалье становилось все труднее. В его больших выпученных глазах отразилась паника. Напротив, глаза Жоффрея де Пейрака пылали мрачным, беспощадным огнем. Анжелика прочла в них смертный приговор.

Она до боли кусала губы, но не осмеливалась пошевелиться. Внезапно она закрыла глаза. Послышался какой-то глухой и низкий вскрик, как у лесоруба при ударе топором.

Когда Анжелика снова открыла глаза, то увидела, что шевалье де Жермонтаз лежит распростертый на мозаичном полу, а в его боку торчит шпага. Великий Лангедокский Хромой склонился над ним с улыбкой.

— «Слащавые кривляки!» — проговорил он тихо.

Граф де Пейрак взялся за эфес и вытянул шпагу. Что-то брызнуло с мягким всплеском, и Анжелика увидела на своем белом платье пятна крови. Ей стало дурно, и она прислонилась к стене.

Жоффрей де Пейрак обернулся к ней. По его лицу струился пот, а худая грудь под одеждой красного бархата вздымалась, словно кузнечные мехи. Анжелика бросилась к мужу. Она касалась его, исступленно сжимала в объятиях. Ей нужно было убедиться, что он жив и не ранен.

Жоффрей де Пейрак посмотрел в ее зеленые глаза, полные волнения и обращенные к нему… Медленно его губы растянулись в улыбке.

Он повелительно сказал:

— Пойдем.

* * *

Ступая по песку узкой извилистой дороги, лошадь медленно шла вдоль берега реки. Позади, на некотором расстоянии, ехали три вооруженных лакея, охраняя своего сеньора, но Анжелика не замечала их. Ей казалось, что она совсем одна под этим звездным небом, одна, в объятиях Жоффрея де Пейрака, который, усадив ее к себе в седло, вез в домик на Гаронне, чтобы там провести их первую ночь любви.

Он не подгонял лошадь и, одной рукой удерживая поводья, другой прижимал к себе жену. С безудержным блаженством она снова отдала себя в его власть, как в тот памятный вечер, когда губы Жоффрея сорвали с ее губ запретный поцелуй. Но все это было так далеко, что казалось нереальным. И вот теперь время пришло. Анжелика без стеснения прильнула к нему и спрятала свое лицо в бархате его одежды.

Жоффрей де Пейрак не смотрел на нее, его взгляд был обращен к реке, он напевал старинную провансальскую песню, слова которой знала Анжелика: «Точно охотник, я могу объявить, что добыча наконец-то поймана. Я везу возлюбленную к себе, побежденную и покорную моему желанию».

Лунный свет осветил его дерзкое лицо.

Анжелика подумала: «У него самые красивые глаза, самая белоснежная улыбка и самые чудесные волосы на свете. Его кожа самая гладкая, его руки самые нежные… Как я могла считать его отталкивающим? Это и есть любовь? Колдовство любви?»

* * *

В домике на Гаронне слуги, вышколенные требовательным хозяином, оставались незаметными. Дом казался пустым, но комната была приготовлена. На террасе рядом с кушеткой уже стояла легкая закуска из фруктов, а в бронзовом ведерке охлаждалось несколько бутылок.

Анжелика и Жоффрей молчали. Они долго сидели в тишине, но когда он, едва скрывая нетерпение, привлек ее к себе, она прошептала:

— Почему вы не улыбаетесь? Вы еще сердитесь? Клянусь вам, я не хотела этого… шевалье де Жермонтаз…

— Я знаю, милая.

Он глубоко вздохнул и заговорил глухим голосом:

— Я не могу улыбаться, потому что я так страстно ждал этой минуты, что теперь мне больно. Я никогда ни одну женщину не любил так, как тебя, Анжелика, и мне кажется, что я любил тебя еще до того, как узнал. И когда я увидел тебя… Это тебя я ждал. Но ты ускользала из моих рук, гордая, неуловимая, как болотный эльф. А я делал тебе шутливые признания и боялся, что ты с ужасом отшатнешься или посмеешься надо мной. Никогда я не ждал женщину так долго, не проявлял столько терпения. А между тем ты принадлежала мне по праву. Раз двадцать я уже готов был взять тебя силой, но я хотел не только твое тело, мне нужна была твоя любовь. И вот теперь, когда ты здесь, когда наконец-то моя, я желаю тебе всех тех мук, которые я испытал из-за тебя. Я желаю тебя, — произнес он страстно.