Надо отдать должное мужу: разговаривая с Карменситой, Жоффрей никоим образом не унизил честь супруги. Почему же тогда ей обидно до слез? Анжелика не была такой наивной, чтобы полагать, будто граф де Пейрак не добьется успеха, пожелай он получить от других то, в чем ему отказывает собственная жена. Ведь в Тулузе среди высшего общества обманутые дамы и господа не были редкостью, с той лишь разницей, что над мужчинами потешались, а женщин жалели. Однако здесь, как и в Париже или при дворе, было не принято открыто проявлять образцовую супружескую верность. Подобные чувства считались дурным тоном и уделом мещан. Анжелика прижалась лбом к балюстраде. «А я — я никогда не узнаю, что такое любовь», — с грустью прошептала она.

* * *

Наконец, устав и не зная, чем себя занять, Анжелика решила возвратиться в комнату. И вдруг под окнами послышались звуки гитары. Она выглянула в сад, но в темноте тенистых рощ не смогла никого разглядеть.

«Наверное, это Энрико пришел ко мне. Как мил этот юноша. Он решил меня развлечь…»

Но невидимый музыкант начал петь. Его сильный низкий голос не был голосом пажа.

С самых первых нот трубадур поразил сердце юной графини.

Никто из тех так называемых певцов, что с наступлением ночи заполняют улицы Тулузы, не мог похвастаться такой безукоризненной дикцией, таким совершенным тембром с переливами, то бархатистыми, то звонкими. В Лангедоке красивые голоса не редкость. Мелодия легко рождается на губах, привыкших к смеху и декламации. Но этот певец был непревзойденным мастером. Его голос обладал исключительной мощью. Казалось, весь сад наполнен его звуками, и даже луна дрожит на небосклоне. Он исполнял старинную грустную мелодичную песню на провансальском языке, изящество которого так часто превозносил граф де Пейрак, а прелесть и глубину столь непревзойденно раскрывал певец. Анжелика не понимала всех слов, но одно слово звучало вновь и вновь: «Amore! Amore!»

Любовь!

Постепенно она поняла: «Это он, последний из трубадуров, Золотой голос королевства!»

Никогда раньше она не слышала такого необыкновенного голоса. Порой ей говорили: «Ах! Если бы вы слышали Золотой голос королевства! Но он больше не поет. Когда же он снова будет петь?»

А затем на нее бросали насмешливый взгляд, жалея, что она не слышала эту знаменитость их провинции.

«Услышать его однажды и умереть!» — говорила мадам Обертре, жена главного капитула города и весьма экзальтированная дама пятидесяти лет.

«Это он! Это он! — твердила Анжелика. — Но почему он здесь? Неужели ради меня?»

Она заметила свое отражение в большом зеркале комнаты — рука прижата к груди, глаза широко распахнуты — и горько усмехнулась: «До чего же я нелепа! Быть может, это Андижос или какой-нибудь другой поклонник нанял певца, чтобы тот спел мне серенаду!..»

Тем не менее она открыла дверь и, прижав руки к груди, чтобы сдержать биение сердца, выскользнула из зала, спустилась по белой мраморной лестнице и вышла в сад. Жизнь! Неужели она наконец начнется и для Анжелики де Сансе де Монтелу, графини де Пейрак? Потому что любовь это и есть жизнь!

Голос звучал из расположенной на берегу реки беседки, скрывающей статую богини Помоны. Как только молодая женщина подошла, певец умолк, но продолжил тихо перебирать струны своей гитары.

Луна в этот вечер была неполной и походила на миндаль. Однако ее света вполне хватало, чтобы осветить сад, и Анжелика разглядела внутри беседки черный силуэт мужчины, сидящего у основания статуи. Незнакомец увидел ее, но не двинулся с места.

«Это мавр», — разочарованно подумала Анжелика.

Но тут же поняла, что ошиблась… Мужчина был в бархатной маске, а руки, обнимающие гитару, не оставляли никакого сомнения в его расе. Черный атласный платок на итальянский манер, завязанный на затылке, скрывал волосы. Привыкнув к темноте беседки, она увидела, что его слегка потрепанный костюм был любопытной смесью одежды слуги и комедианта. Певец был обут в грубые башмаки из толстой кожи, какие обычно носят люди, которым приходится много ходить, например ломовики[80] или бродячие торговцы, но из рукавов поношенного камзола выбивались тонкие, дорогие кружева.

— Вы чудесно поете, — произнесла Анжелика, видя, что трубадур не двигается. — Но я хотела бы знать, кто вас послал.

— Никто, мадам. Я пришел сюда, когда узнал, что в этом доме скрывается самая прекрасная женщина Тулузы.

Мужчина говорил медленно, тихим голосом, словно опасался быть узнанным.

— Я прибыл в Тулузу сегодня вечером и сразу отправился в отель Веселой Науки, где собралось веселое и многочисленное общество и где я намеревался петь свои песни. Но, узнав, что вас там нет, я тотчас помчался вслед за вами, ибо в Лангедоке слава о красоте графини де Пейрак столь велика, что я уже давно мечтаю увидеть вас.

— Ваша слава не менее велика. Вы ведь тот, кого называют Золотой голос королевства?

— Да, это я, мадам. Ваш покорный слуга.

Анжелика села на мраморную скамью, которая опоясывала беседку. Аромат вьющейся жимолости опьянял.

— Спойте еще, — попросила она.

Страстный голос зазвучал снова, но чуть мягче и глуше, чем раньше.

Эта песня была уже не призывом, а скорее нежным откровением, признанием в любви.

— Мадам, — сказал музыкант, неожиданно прервавшись, — простите мне мою дерзость, но я хотел бы перевести на французский язык припев, на который меня вдохновили ваши прелестные глаза.

Анжелика склонила голову.

Она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как она сидит здесь, в саду. Ничего больше не имело значения. Ночь принадлежала только им.

Певец довольно долго перебирал струны гитары, словно разыскивал нить своей мелодии, затем глубоко вздохнул и запел:

В твои глаза, зеленые, как волны,

Я точно в сладкий омут погружаюсь,

И, утонув в любви своей бездонной,

Я в сердце у тебя, блуждая, возрождаюсь.

Анжелика закрыла глаза. Его голос сильнее, чем пылкие слова, завораживал ее, погружал в неведомое доселе наслаждение.

Когда же ты распахиваешь очи,

В них отражаются все звезды ночи,

Как в глубине весеннего пруда…

«А сейчас пусть он подойдет ко мне, — молила Анжелика. — Ведь этот миг никогда больше не повторится, его невозможно пережить дважды. Он так похож на те любовные истории, которые мы когда-то давно рассказывали друг другу в монастыре».

Голос смолк. Незнакомец скользнул на скамью. Он крепко обнял ее, его рука с нежной настойчивостью приподняла ее подбородок, и Анжелика инстинктивно поняла, что этот мужчина знает толк в любви и одержал немало нежных побед. Эта мысль расстроила ее на мгновение, но едва губы певца коснулись ее губ, у Анжелики закружилась голова. Она не подозревала, что губы мужчины могут быть такими свежими, словно лепестки цветов, и такими сладостно нежными. Его сильные руки сжимали ее, доводя до изнеможения, а на его губах, казалось, еще дрожали пленительные слова любовной песни; очарованная этим волшебством звуков и этой силой, Анжелика устремилась в водоворот страсти, тщетно пытаясь услышать голос разума.

«Я не должна делать это… Это грех!.. Что, если Жоффрей застанет нас…»

Потом все куда-то пропало. Губы мужчины приоткрыли ее уста, его страстное дыхание обожгло ее, наполнило негой, и по ее венам разлилось восхитительное блаженство. Закрыв глаза, она растворилась в этом бесконечном поцелуе, сладостная притягательность которого покоряла, влекла вперед и призывала окунуться в мир желаний. Волны наслаждения поглотили Анжелику, — наслаждения, настолько неожиданного для ее юного невинного тела, настолько сильного, что внезапно ее охватило чувство, больше похожее на гнев и даже боль. Молодая женщина дрожала всем телом.

Ей казалось, что сейчас она лишится чувств или заплачет. Заметив, что пальцы трубадура ласкают ее обнаженную грудь, которую тот незаметно высвободил из корсажа во время поцелуя, она немного отодвинулась и привела в порядок свое платье.

— Простите меня, — пробормотала она. — Я, наверно, кажусь вам чересчур импульсивной, но я не знала… я не знала…

— Чего вы не знали, сердце мое?

Так как она не ответила, он прошептал:

— Вы не знали, что поцелуй может быть таким сладким?

Анжелика встала и прислонилась к входу беседки. Убывающая луна была цвета золота и медленно тонула в реке. Должно быть, она пробыла в саду уже несколько часов. Анжелика была счастлива, невероятно счастлива. Все вокруг утратило смысл, кроме желания еще хоть раз пережить эти упоительные часы.

— Вы созданы для любви, — шептал ей трубадур. — Стоило мне коснуться вашей кожи, я понял это. Тот, кто сумеет разбудить ваше прелестное тело, приведет вас к вершинам сладострастия.

— Замолчите! Вы не должны мне этого говорить. Я замужем, и вам это известно, а супружеская измена — грех.

— Но еще больший грех, когда такая красавица, как вы, выбирает себе в мужья хромого сеньора.

— Я не выбирала его, он меня купил.

Анжелика тотчас пожалела об этих словах, мгновенно разрушивших безмятежность момента.

— Спойте еще, — с мольбой попросила она. — Еще один только раз, и потом мы расстанемся.

Певец встал, чтобы взять гитару, и что-то необычное мелькнуло в его движениях, что-то, что смутило Анжелику. Она присмотрелась к нему чуть внимательнее и вдруг, сама не понимая почему, испугалась. Пока трубадур пел, очень тихо, с неясной тоской в голосе, она пристально его изучала.

Только что, в его объятиях, у нее на мгновение возникло ощущение чего-то знакомого, и теперь она вспомнила, что именно: в дыхании певца смешивались запах фиалок и своеобразный аромат табака… Граф де Пейрак тоже иногда жевал фиалковые пастилки… И курил… Ужасная догадка пронзила Анжелику… Только что, вставая за гитарой, мужчина как-то причудливо оступился…