Анна Голон - Анжелика. Тулузская свадьба

— О Жоффрей, — вздохнула Анжелика. — Мне кажется, что я сейчас умру. Почему это с каждым разом все чудеснее?

— Потому что любовь — это искусство, в котором можно совершенствоваться, милая моя, а вы прекрасная ученица.

Счастливая и умиротворенная, Анжелика засыпала, прижавшись к мужу. Каким темным кажется тело Жоффрея в кружеве рубашки! И как же пьянит ее этот запах табака!

Прошло около двух недель, и вот карета с гербами графа де Пейрака и небольшая группа всадников, сопровождавшая ее, поднимались по крутой горной дороге к маленькому поселку Сальсинь в долине реки Од.

День был прекрасным, но Анжелика боролась с чувством нетерпения, которое было ей несвойственно. Нетерпения, с которым ждала, когда же разъедутся гости Суда любви, хотя друзей она старалась по обыкновению задержать.

Но мир стал другим.

И когда Жоффрей предупредил ее о путешествии и о том, как оно необходимо, она едва смогла сдержать возглас разочарования. Но Анжелике удалось ничем себя не выдать, она училась следить за проявлениями своих чувств. Чем более тайна ее сердца была скрыта и не вызывала подозрений, тем меньше она рисковала разрушить наслаждение.

И если для Анжелики сверкающее солнце любви не покидало небосвода, как будто дневное светило, остановленное по мановению победоносного Иисуса[114], то для других жизнь продолжалась. По-видимому, никто не заметил изменений в поведении их супружеской пары, за которой жители города, чуткие и к веселью, и к трагедии, привыкли следить, потому как граф и графиня де Пейрак были для них воплощением блеска «искусства жизни». Их неожиданный отказ от светской жизни, прекращение приемов для друзей и соседей, а также путешественников со всех уголков света вызвал бы не только сожаление жителей Тулузы, но и подозрения в тайной драме, и никто не знал бы покоя, пока не стали бы известны все подробности.

Наконец, граф обещал архиепископу — его племянник умер, пронзенный шпагой Жоффрея, — раскрыть тому, равно как и его монаху-алхимику, научный феномен — добычу невидимого золота.

Анжелика хорошо понимала, что этот покаянный поступок графа невозможно отложить, и она с усердием и старанием посвятила себя подготовке запасов и багажа для каравана, который должен был сопровождать их до рудника Сальсинь.

Поскольку они отправлялись в горы, надо было взять с собой палатки, вещи, нужные в обиходе на привале вечером, провиант, оружие для хорошей охоты, а для дичи — косули или кабана — запастись котелками и, конечно, множеством другой утвари, ведь путешественников вместе со слугами собралось немало.

Когда она не могла быть наедине с Жоффреем, Анжелика тосковала и, чтобы заглушить в себе это чувство, старалась неукоснительно исполнять свои обязанности. Это была трудная задача! Часто посреди дня она становилась рассеянной, испытывая волнение, когда ОН был рядом, и беспокойство, если ОН уходил. Анжелика с нетерпением ждала ночи, когда ее снова захватит восторг осознания его любви, а он сожмет ее в своих объятиях, поглощенный только ей одной и тем, как сделать ее счастливой.

Вот и сейчас, в этот невыносимо жаркий день, когда воздух полон пыли, Анжелика старалась отвлечься, чтобы не поддаться мечтам, под мерный шаг своей лошади.

Сначала она неприязненно смотрела на монаха Конана Беше — он ехал на муле, свесив длинные худые ноги в сандалиях, — затем она задумалась о том, к чему может привести упрямая злопамятность архиепископа. Рудник Сальсинь напомнил Анжелике об узловатом силуэте Фрица Хауэра и о письме отца, — саксонец привез его, когда приехал в Тулузу в телеге с женой и светловолосыми детьми, говорившими только на грубом немецком диалекте, несмотря на долгие годы, прожитые в Пуату.

Получив письмо, Анжелика горько плакала, ведь отец сообщил ей о смерти старого Гийома Лютцена. Она забилась в темный угол и долго рыдала. Даже Жоффрею Анжелика не могла объяснить, что чувствовала и почему ее сердце разрывалось, когда она представляла старое бородатое лицо со светлыми строгими глазами, которые когда-то так ласково смотрели на маленькую Анжелику. Однако вечером, когда Жоффрей с нежностью приласкал и приголубил ее, ни о чем не спрашивая, горе немного утихло. Что было, то прошло. Но письмо барона Армана оживило в ее памяти образы малышей с босыми ногами и соломой в волосах, а еще холодные коридоры старого замка Монтелу, где летом прятались от жары куры.

Барон жаловался. Жизнь была трудной, хотя у них было все необходимое благодаря торговле мулами и щедрости графа де Пейрака. Но край был истощен после страшного голода. Все это вместе с действиями таможенников против контрабандистов солью вызвало восстание жителей болотного края. Внезапно появляясь из камышовых зарослей, они грабили деревню за деревней, отказывались платить подати и убивали чиновников и сборщиков налогов. Решено было прислать королевских солдат и схватить бунтовщиков, «ускользающих, как угри в реке». На перекрестках дорог появились виселицы.

Анжелика вдруг осознала, что значит обладать одним из самых больших состояний провинции. Она забыла о другом мире, неотделимом от страха перед налогами и бесчинствами. Не стала ли она эгоисткой, ослепленная счастьем и роскошью? Не будет ли архиепископ менее придирчив и более покладист, если узнает, что она занимается благотворительностью?

Молодая женщина услышала, как бедный Берналли тяжело вздохнул:

— Ну и дороги! Еще хуже, чем у нас в Абруцци! А ваша прекрасная карета — от нее останутся только щепки. Это настоящее преступление!

— Однако я уже просила вас пересесть в карету, — сказала Анжелика. — Тогда бы она пригодилась.

Но галантный итальянец отказался, потирая ноющую поясницу.

— Но, синьора, благородный человек, достойный так называться, не может отдыхать в карете, когда дама едет верхом.

— Ваша щепетильность устарела, мой бедный Берналли. Сегодня никто не заботится так о манерах. И наконец, насколько я вас успела узнать, вам достаточно будет увидеть нашу гидравлическую машину, которая качает воду, и вся ваша усталость тотчас исчезнет.

Лицо ученого просияло.

— Мадам, вы и вправду помните мое пристрастие к науке, которую я называю гидравликой? Ваш муж не упустил случая заманить меня сюда, сообщив, что построил в Сальсини машину, которая поднимает воду из горного потока в глубоком ущелье. И этого хватило, чтобы я снова отправился в путь. Я спрашиваю себя, не создал ли он там вечный двигатель?

— Вы заблуждаетесь, мой друг, — послышался позади голос Жоффрея де Пейрака, — речь идет всего лишь о модели, повторяющей водоподъемные машины, которые я видел в Китае, они могут поднимать воду на сто пятьдесят туазов[115] и больше. Вот, посмотрите туда. Мы почти на месте.

Вскоре они выехали на берег небольшого стремительного горного потока и увидели что-то похожее на ковш с перекладиной, которая быстро вращалась вокруг оси, и через определенные промежутки времени высоко вверх выбрасывалась мощная струя воды.

Затем, описав в воздухе дугу, эта вода падала в расположенный наверху маленький бассейн, а оттуда медленно стекала по деревянным трубам. Переливаясь всеми цветами, рукотворная радуга сияла над всей этой конструкцией, словно нимб, и Анжелика нашла гидравлическую машину очень занятной, а Берналли, напротив, казался разочарованным и заговорил с досадой:

— Вы теряете воду из потока, девятнадцать частей из двадцати. Это не имеет ничего общего с вечным двигателем!

— Меня не заботит, сколько я теряю в силе и объеме, — заметил граф. — Я знаю только, что там, наверху, достаточно воды, чтобы собрать раздробленную золотоносную породу.

Посещение рудника назначили на завтра. Деревенский капитул приготовил для них жилье, оно было скромным, но со всем необходимым. На телеге туда перевезли кровати и сундуки. Граф де Пейрак предоставил дома в распоряжение Берналли, монаха Беше и д’Андижоса, который, конечно же, поехал с ними.

Сам граф предпочел занять большой шатер с двойным навесом, который привез с Востока.

— Я думаю, что со времен крестоносцев у нас осталась привычка к походной жизни. В такую жару в этом самом засушливом краю во всей Франции вы увидите, Анжелика, здесь гораздо лучше, чем в каменном или глинобитном доме.

И правда, вечером Анжелика наслаждалась прохладным горным воздухом. Полы шатра были откинуты, в лучах заката алело небо, а с берега доносились звуки грустных и торжественных песен, которые распевали саксонские рудокопы.

Жоффрей де Пейрак казался встревоженным, что было на него не похоже.

— Не нравится мне этот монах! — воскликнул он резко. — Он не только ничего не поймет, но еще и истолкует все по-своему в своем извращенном сознании. Я предпочел бы еще раз поговорить с архиепископом, но он настаивает на «научном свидетеле». О, что за насмешка! Любой бы сгодился — все лучше, чем этот святоша!

— Но не говорят ли, что многие великие ученые были монахами? — заметила Анжелика, желая сгладить напряжение, которое возникло из-за присутствия этого «научного свидетеля».

Граф с трудом сдержал досадливый жест:

— Я не отрицаю этого, даже могу сказать больше. Я утверждаю, что на протяжении веков Церковь хранила и собирала культурное наследие мира. Но сегодня она застыла в схоластике. Наука отдана во власть фанатикам, которые отрицают очевидные факты лишь потому, что не могут найти им теологического обоснования, а ведь факты эти объясняются только естественными законами.

Жоффрей де Пейрак замолчал, затем внезапно притянул жену к себе и произнес слова, значение которых она поняла намного позже:

— Вы тоже свидетель. Я выбрал в свидетели вас.

На следующее утро саксонец Фриц Хауэр пришел проводить всех на золотоносный рудник.