— Еще не поздно все вернуть. Я твоя! Люби меня! Возьми меня!

Анжелика не могла более это слушать и бросилась бежать. Стремительно миновав галерею, она оказалась вблизи гостиных.

Дворец пробуждался. В большом зале собрались дамы, намереваясь поупражняться в сложении рифм. Вооружившись дощечками для письма и стилосами[78], они смаковали освежающие напитки.

— Анжелика, душенька, отыщите нам вашего мужа. От этой ужасной жары вдохновение покинуло нас, и, чтобы рассуждать о…

Анжелика не остановилась, но все же нашла в себе силы улыбнуться болтушкам:

— Рассуждайте! Рассуждайте! Я вскоре вернусь.

Наконец она прибежала в свои апартаменты и бросилась на постель, но тотчас вскочила и принялась метаться по комнате… «Это невыносимо!» — неустанно твердила она. Но, немного подумав, как и в прошлый раз, Анжелика вынуждена была признать: она сама не знает, что именно ее так расстроило. «Ну и пусть, все равно это невыносимо. Так не может больше продолжаться». Анжелика в бешенстве кусала свой маленький кружевной платок, с мрачным видом оглядывая комнату. Любовь была здесь повсюду, и это приводило ее в отчаяние. Казалось, все — и во дворце, и в городе — говорят о любви, рассуждают о любви. И только один архиепископ с высоты кафедры время от времени гневно мечет громы и молнии, предрекая геенну огненную, а за неимением ее — костры инквизиции — всем развратникам и распутникам, а также их усыпанным драгоценностями и роскошно одетым любовницам. В своих речах он особенно часто изобличал нравы отеля Веселой Науки. Веселая Наука! Что же это такое? Веселая Наука! Сладостная Наука! Ее тайны заставляют блестеть глаза красавиц, придают томность мелодичным голосам, вдохновляют поэтов и пленяют музыкантов. А во главе этого безумного чувственного балета стоит он, этот калека, то насмешливый, то лиричный — волшебник, покоривший Тулузу своим богатством и праздниками! Никогда еще со времен трубадуров Тулуза не видела подобного расцвета, подобного торжества. Она сбросила с себя гнет северян и вновь обрела свою истинную судьбу…

«О! Он мне отвратителен, я ненавижу его!» — вскрикнула Анжелика, топнув ногой.

Она яростно трясла позолоченным колокольчиком, пока не появилась Маргарита, которой юная графиня велела подать портшез и собрать эскорт, так как она желала немедленно отбыть в домик на Гаронне.

* * *

— Мадам, вы не можете так поступить, — воскликнула расстроенная Марго. — Неужели вы забыли, что сегодня вечером состоится прием? Ожидается никак не меньше ста гостей…

— Ну и пусть! Все они замечательно обойдутся без меня. Я вчера видела мэтра Клемана Тоннеля, и он уверил меня, что все готово к приему: все слуги получили указания и знают, как нужно поставить столы в саду, какие подать вина и десерты… Все предусмотрено как нельзя лучше. А сейчас у меня ужасно болит голова и я должна отдохнуть.

Но Марго не сдавалась:

— О, мадам, какая жалость!.. Как раз сегодня! Этим вечером наконец… Вы бы могли его услышать.

— Кого же?

— Певца, которого называют Золотым голосом королевства… Помните вечер вашей свадьбы? Вы ведь так огорчились, покидая дворец именно тогда, когда сообщили о его приходе?! И вот! Сегодня вечером… Он будет здесь! В отеле Веселой Науки!

Анжелику безумно раздражало то игривое выражение лица Маргариты, с которым та уговаривала ее остаться. Точно так же, когда-то давно, смотрела на нее кормилица, обещая награду в обмен на послушание.

— Я все объясню мессиру де Пейраку в записке. Если граф будет расспрашивать обо мне, заверь его, что я не больна, но слишком утомлена и боюсь разочаровать наших друзей, играя сегодня роль хозяйки на приеме.

Марго плотно сжала губы. У нее был свой собственный взгляд на любовные перипетии этой пары, кое-какие догадки и большая надежда, но самым важным достижением в их отношениях она считала то, что «он» всегда исполнял все капризы Анжелики! Впрочем, она отнюдь не была капризной, эта молодая хозяйка. Словно сказочная фея, она однажды появилась во дворце Веселой Науки и с тех пор безраздельно царила в нем…

Марго вздохнула.

— Уже давно никто не слышал, как поет Золотой голос королевства, — повторила камеристка, — и если мадам де Пейрак упустит возможность…

— Нет, я же сказала. У меня не лежит душа к музыке и танцам сегодня вечером.

— Неповторимый голос…

— Нет, нет и нет.

— Все равно! Однажды вы его обязательно услышите, — строго заявила Марго.

Но она перестала настаивать и приказала привести лошадей, вызвала двух молодых служанок Анжелики, эскорт и портшез для непродолжительных прогулок по окрестностям.

— Надо же, собралась целая процессия, и все ради короткой поездки, — проворчала Марго, расстроенная необходимостью покинуть оживленный город и предстоящий праздник.

Портшез больше походил на паланкин, с сиденьем и шторами, который два мула, один впереди, другой сзади, несли размеренной рысью.

Анжелика вспоминала тот вечер, в который Марго увозила ее в первую брачную ночь. После она еще несколько раз бывала в домике на Гаронне, но всегда днем, на небольших обедах, устроенных в тени деревьев. Понимая, как сильно разочарованы вынужденным отъездом Маргарита и девушки, Анжелика, как только устроилась и слегка поужинала, тут же отослала их обратно… Вооруженные стражники расположились вокруг стен дома. Оставшись одна, Анжелика вышла из комнаты на балкон. Ей не хотелось спать.

Здесь, на балконе, она когда-то собиралась лишить себя жизни, чтобы избежать ласк мужа… Воспоминания о том жутком вечере, больше похожем на скверный спектакль, окончательно ее расстроили.

Но самым отвратительным было то, что ей пришлось бы слушать вовсе не Золотой голос, а смех претенциозной Карменситы, быть любезной с нею и наблюдать за ее жеманными кривляньями перед Жоффреем.

Молодая женщина была раздражена до предела и опасалась, что даже несмотря на все свое воспитание она не смогла бы удержаться от того, чтобы не вспылить при посторонних и не бросить этой особе несколько резких фраз. Именно потому самым разумным было уединиться ненадолго и успокоиться. Тишина садов вокруг домика на Гаронне подействовала лучше любого лекарства.

Наступила ночь, но Анжелика по прежнему сидела на террасе. Понемногу безмятежный вид прибрежных полей и реки успокоил ее нервы.

Сегодня вечером она была не в силах остаться в Тулузе, поехать в карете на Фериа[79], большой праздник, где ей пришлось бы слушать певцов, а затем возглавить грандиозный прием, который граф де Пейрак устраивал в садах, освещенных венецианскими фонариками. Она ожидала, что муж заставит ее вернуться в город и принимать гостей, но никто не приехал и не потребовал беглянку. Это еще раз убедило ее в том, что она не нужна ему. Она никому здесь не нужна, она для них по-прежнему чужая.

Оставшись одна, Анжелика попыталась сосредоточиться и разобраться в своих мыслях.

Отец неоднократно предупреждал ее, что однажды она поплатится за чрезмерное любопытство. Но Анжелика никогда не отличалась излишней щепетильностью и не жалела об этом. Разве она виновата в том, что порой становится невольной свидетельницей некоторых разговоров, которые вовсе не предназначались для ее ушей? Или в том, что ее шаги так легки, что крестьяне Монтелу даже верили в ее дар становиться невидимой?

Так или иначе, она предпочитала знать правду.

Но какую правду?

Надо отдать должное мужу: разговаривая с Карменситой, Жоффрей никоим образом не унизил честь супруги. Почему же тогда ей обидно до слез? Анжелика не была такой наивной, чтобы полагать, будто граф де Пейрак не добьется успеха, пожелай он получить от других то, в чем ему отказывает собственная жена. Ведь в Тулузе среди высшего общества обманутые дамы и господа не были редкостью, с той лишь разницей, что над мужчинами потешались, а женщин жалели. Однако здесь, как и в Париже или при дворе, было не принято открыто проявлять образцовую супружескую верность. Подобные чувства считались дурным тоном и уделом мещан. Анжелика прижалась лбом к балюстраде. «А я — я никогда не узнаю, что такое любовь», — с грустью прошептала она.

* * *

Наконец, устав и не зная, чем себя занять, Анжелика решила возвратиться в комнату. И вдруг под окнами послышались звуки гитары. Она выглянула в сад, но в темноте тенистых рощ не смогла никого разглядеть.

«Наверное, Энрико пришел ко мне. Как мил этот юноша. Он решил меня развлечь…»

Но невидимый музыкант начал петь. Его сильный низкий голос не был голосом пажа.

С самых первых нот трубадур поразил сердце юной графини.

Никто из тех так называемых певцов, что с наступлением ночи заполняют улицы Тулузы, не мог похвастаться такой безукоризненной дикцией, таким совершенным тембром с переливами, то бархатистыми, то звонкими. В Лангедоке красивые голоса не редкость. Мелодия легко рождается на губах, привыкших к смеху и декламации. Но этот певец был непревзойденным мастером. Его голос обладал исключительной мощью. Казалось, весь сад наполнен его звуками, и даже луна дрожит на небосклоне. Он исполнял старинную грустную мелодичную песню на провансальском языке, изящество которого так часто превозносил граф де Пейрак, а прелесть и глубину столь непревзойденно раскрывал певец. Анжелика не понимала всех слов, но одно слово звучало вновь и вновь: «Amore! Amore!»

Любовь!

Постепенно она поняла: «Это он, последний из трубадуров, Золотой голос королевства!»

Никогда раньше она не слышала такого необыкновенного голоса. Порой ей говорили: «Ах! Если бы вы слышали Золотой голос королевства! Но он больше не поет. Когда же он снова будет петь?»

А затем на нее бросали насмешливый взгляд, жалея, что она не слышала главную знаменитость их провинции.