После вчерашнего празднества во дворце было тихо. Анжелика подумала, что останется наедине с графом во время обеда, если только не явится их постоянный гость Бернар д’Андижос…

— Вы обратили внимание, — вдруг заговорил граф, — на искусство Великого инквизитора? Сначала он говорил о морали, мимоходом остановился на «оргиях» во дворце Веселой Науки, намекнул на мои путешествия, а оттуда привел нас к Соломону. И вот вдруг обнаруживается, что мессир барон Бенуа де Фонтенак, архиепископ Тулузский, настаивает, чтобы я поделился с ним секретом изготовления золота, иначе он сожжет меня, как колдуна, на площади Сален.

— Я думаю, что почувствовала в его словах именно эту угрозу, — сказала Анжелика в смятении. — Вы полагаете, он действительно верит, что вы заключили сделку с дьяволом?

— Он? Нет. Это он оставляет своему наивному Беше. Архиепископ слишком рассудителен и хорошо меня знает. Однако он убежден, что мне известен научный секрет приумножения золота и серебра. Он хочет получить его, чтобы использовать самому.

— Это низко! — воскликнула Анжелика. — Но он кажется таким достойным, таким искренне верующим, таким благородным.

— Он такой и есть. Все его состояние уходит на благотворительность. Каждый день он накрывает стол для бедных чиновников. Насколько мне известно, на его попечении пожарная команда и приют для детей-подкидышей. Он преисполнен божественным величием и спасением душ. Но его собственный демон — власть. Архиепископ сожалеет о времени, когда единственным владыкой города и даже провинции был епископ, с жезлом в руках он вершил справедливость, наказывал и вознаграждал. А еще его раздражает растущее влияние дворца Веселой Науки — и все это напротив его собора. Если так пойдет и дальше, через несколько лет граф де Пейрак, ваш супруг, моя дорогая Анжелика, будет властвовать в Тулузе. Золото и серебро дают власть, и вот она в руках приспешника Сатаны! Итак, монсеньор действует без колебаний. Или мы с ним разделим власть, или…

— Что случится тогда?

— Не бойтесь, моя милая. Хотя интриги архиепископа могут быть пагубными для нас, но пока я не вижу причин для такого поворота событий. Он раскрыл свою игру — он хочет заполучить секрет изготовления золота. Я охотно раскрою его.

— Так вы все-таки владеете этой тайной? — тихо спросила Анжелика, широко раскрыв глаза.

— Давайте не будем путать. У меня нет никакой магической формулы для получения золота. Моя цель не сколотить состояние, а заставить работать силы природы.

— Но в самой этой идее не заключена ли ересь, как сказал бы монсеньор?

Жоффрей расхохотался.

— Я вижу, вы получили хорошие уроки по вопросам веры. Но и вы начинаете бороться против паутины пустых догм. Увы! Я знаю, как трудно увидеть все в истинном свете. Вода и ветер заставляют крутиться крылья мельниц, но даже в средние века мельников не отлучали от церкви. Но теперь она объявила бы войну, посмей я построить на возвышении в окрестностях Тулузы что-то вроде паровой машины, которую установил на вашем руднике Аржантьер! Если я поставлю стеклянный или глиняный сосуд на огонь кузнечного горна, едва ли туда проскользнет Люцифер…

— Надо признать, недавний взрыв выглядел весьма впечатляюще. Кажется, монсеньор был очень взволнован, и я не думаю, что он притворялся. Вы сделали это нарочно, чтобы вывести его из себя?

— Нет! Я допустил оплошность. Я слишком пересушил гремучее золото, полученное из пластинчатого золота и царской водки и затем осажденное аммиаком. В этой операции не было никакого самозарождения.

— А что это за вещество, которое вы называете аммиаком?

— Арабы научились изготавливать его уже давно, его еще называют летучая щелочь. Ученый испанский монах, один из моих друзей, недавно прислал мне целую стеклянную бутыль. В крайнем случае, я мог бы приготовить его сам, но это долгий процесс, и, чтобы ускорить исследования, я предпочитаю покупать сырье, а когда есть возможность, то и все необходимые ингредиенты. Изготовление чистых составляющих намного задерживает развитие науки, которую такие глупцы, как этот монах Беше, называют химией в противовес алхимии, которая для них, напротив, наука наук, а проще говоря, невразумительная смесь жизненных флюидов, религиозных формул и я не знаю чего еще. Но я вам наскучил…

— Нет, уверяю вас, — сказала Анжелика с сияющими глазами. — Я слушала бы вас часами.

Он улыбнулся, и шрамы на его левой щеке подчеркнули ироничность улыбки.

— Как странно устроена ваша головка! Я никогда не думал беседовать с женщинами о таких вещах. Но мне тоже нравится говорить с вами. Мне кажется, вы можете все понять. Но… разве вы не были готовы наделить меня темной силой, когда только приехали в Лангедок? Я все еще внушаю вам страх?

Анжелика почувствовала, что краснеет, но храбро посмотрела на него.

— Нет! Вы все еще остаетесь незнакомцем для меня, и, я думаю, потому, что вы ни на кого не похожи, но я вас больше не боюсь.

Прихрамывая, он подошел к табурету, на котором сидел во время визита архиепископа. Порой он вызывающе дерзко, не боясь яркого света, показывал израненное лицо, а иногда прятался в полумраке и тени. Тогда в его голосе появлялись новые интонации, словно душа Жоффрея де Пейрака избавлялась от телесной оболочки и могла говорить свободно.

Анжелика чувствовала рядом невидимое присутствие «человека в красном», который раньше так пугал ее. Он был все тот же, но сейчас она смотрела на него другими глазами и была готова задать вопрос, волнующий всех женщин: «Вы любите меня?»

Вдруг ее гордость восстала — Анжелика вспомнила голос, каким он сказал ей: «Они приходили сами, и вы тоже придете…»

Чтобы рассеять волнение, она решила продолжить разговор о науке, который, на удивление, сблизил супругов и укрепил их дружбу.

— Если вы не видите никаких препятствий для того, чтобы раскрыть ваш секрет, то почему не поделитесь им с этим монахом Беше? Кажется, монсеньор ему очень доверяет.

— Ба! И правда, я могу попытаться удовлетворить его любопытство в этом вопросе. На самом деле меня волнует не как раскрыть тайну, а как сделать так, чтобы ее поняли. Я могу впустую доказывать, что материю можно изменить, но не превратить во что-либо. Умы, окружающие нас, еще не созрели для таких открытий. Гордость этих лжеученых так велика, что их возмущению не будет предела, если я расскажу им о самых ценных моих помощниках в исследованиях — темнокожем мавре и грубом саксонском рудокопе.

— Куасси-Ба и старый горбун из рудника Аржантьер Фриц Хауэр?

— Да. Куасси-Ба рассказал мне, что когда он был еще мал и свободен в дебрях дикой Африки, куда добираются через берег Пряностей[72], то видел, как добывали золото старинным способом, известным еще египтянам. Фараоны и царь Соломон владели местными золотыми рудниками, но я спрашиваю, моя милая, что скажет монсеньор, когда я открою ему, что тайну царя Соломона знает мой мавр Куасси-Ба? Однако именно он руководил моей работой в лаборатории и подал мне идею относительно некоторых пород, содержащих невидимое золото. Что касается Фрица Хауэра — это лучший рудокоп, человек подземелья, крот, который легко дышит лишь в недрах земли. От отца к сыну саксонские рудокопы передавали тайны своего мастерства, и благодаря им я смог наконец разгадать удивительные загадки природы и изучить все мои ингредиенты, с которыми работаю: свинец, золото, серебро, купорос, сулему и другие.

— Вы изготавливали сулему или купорос? — спросила Анжелика, которой эти слова показались смутно знакомыми.

— Да, и это доказало мне всю несостоятельность алхимии, так как из сулемы я могу получить по желанию либо ртуть (по-другому, «живое серебро»), либо ртуть желтую и красную[73], а их, в свою очередь, опять сделать «живым серебром». А первоначальный вес ртути не только не увеличится, но, напротив, уменьшится из-за испарения. Также, используя определенные способы, я могу извлечь серебро из свинца и золото из некоторых руд, которые сначала кажутся пустыми. Но если бы я над входом моей лаборатории написал девиз «Ничто не исчезает, ничто не создается из ничего», то мою философию посчитали бы слишком дерзкой и даже противоречащей духу Книги Бытия.

— Не это ли один из способов доставлять в Аржантьер слитки мексиканского золота, купленного в Лондоне?

— Вы весьма проницательны, а вот Молин слишком болтлив. Но не важно! Если он говорил об этом, значит, уверен в вас. Да, испанские слитки можно расплавить на кузнечном горне с пиритом или галенитом. Тогда слитки становятся чем-то вроде серо-черного каменистого штейна, и даже самый придирчивый из таможенников ничего не заподозрит. Именно этот штейн и перевозят мулы вашего отца из Англии в Пуату, из Испании в Тулузу, где я или Фриц Хауэр снова превращаем все в прекрасное сверкающее золото.

— Но это же контрабанда, — сказала Анжелика довольно резко.

— Вы очаровательны, когда так говорите. Эта контрабанда нисколько не вредит ни королевству, ни собственно Его Величеству, а меня делает богатым. Впрочем, скоро я верну Фрица Хауэра, чтобы начать разработку золотого рудника, который я открыл у деревушки Сальсинь в окрестностях Нарбона[74]. Тогда с золотом, добытым там, и серебром из Пуату у нас не будет больше нужды ни в драгоценных металлах из Америки, ни в этой контрабанде, как вы ее называете.

— Почему вы не попытались заинтересовать короля своими открытиями? Возможно, во Франции есть другие земли, которые можно использовать, как это делаете вы, и король был бы вам благодарен.

— Монарх далеко, моя красавица, а я не придворный. Только люди такого склада могут приобрести некоторое влияние на судьбы королевства. Монсеньор Мазарини предан короне, я не отрицаю этого, но прежде всего он плетет интриги во многих странах.

Жоффрей замолчал. Очевидно, эта тема не интересовала его, или же он просто предпочитал не говорить о ней.