В молодости испанец лишь чудом уцелел, исполняя строжайшие обеты, которые его закалили. Магистр рассказывал эту историю в качестве назидания.

«Быть сытым!.. Это означает для него искусство выжить… Именно этот урок он выучил в те ужасные ночи, когда выпекал хлеб, но не мог откусить от него даже крошечного кусочка. Все испытания, что позднее выпали на его долю, когда он сражался в составе подразделений гражданской гвардии, испанских tercios, казались пустяком по сравнению с тем, что от него требовалось исполнять во имя Бога».

Сегодня испанец знал, что нет ничего лучше, чем есть досыта. Он боялся лишь одного: как бы его бывший наставник, главный конюший Кастилии, не пришел на старости лет к такому же выводу, ведь и он в молодости был безжалостен к собственной плоти… «Но испанец сказал, что это было бы большим несчастьем, потому что такие души, как душа главного конюшего Кастилии, — соль земли, и их утрата — траур для всех… Посмотрите на этого человека, — делал вывод Магистр, сдерживая смех, — и вы поймете, почему французы и испанцы так не похожи».

Глава 9

Наступил сентябрь, холодный и дождливый. «Вот и убийца-зима подоспела», — стенал Черный Хлеб, греясь у огня в своих промокших лохмотьях. В очаге шипели влажные дрова. В виде исключения мещане и крупные парижские торговцы, не дожидаясь праздника Всех Святых[33], достали зимнюю одежду и пустили себе кровь, как то предписывали правила гигиены, настоятельно рекомендовавшие четыре раза в год, при смене сезона, обращаться к хирургу за кровопусканием.

Но у дворян и у нищих имелись другие поводы для забот. Им было недосуг судачить о дожде и холоде. Все высокопоставленные особы королевского двора и крупные финансисты находились под впечатлением от ареста богатейшего суперинтенданта финансов, господина Фуке.

А отребье, городское дно, обсуждало только, какой поворот примет борьба между Весельчаком и Родогоном-Египтянином в связи со скорым открытием ярмарки Сен-Жермен.

Арест господина Фуке поразил всех, как гром среди ясного неба. Лишь несколько недель тому назад король и королева-мать, приглашенные в Во-ле-Виконт гостеприимным суперинтендантом, вновь восхищались великолепным замком, возведенным архитектором Лево[34], любовались фресками живописца Лебрена[35], наслаждались кухней Вателя[36]. Они прогуливались по прекрасным садам, спланированным Ленотром[37], по садам, орошаемым водами, которые инженер Франчини[38] с помощью хитроумных приспособлений подвел к прудам, фонтанам, водопадам и гротам. И наконец, именно здесь, в зеленом театре, весь двор аплодировал остроумнейшей комедии «Несносные», написанной молодым автором по имени Мольер.

Затем, когда был погашен последний факел, все отправились в Нант, на заседание провинциальных штатов Бретани. Именно там однажды утром неизвестный мушкетер подошел к Фуке, когда тот собирался сесть в свою карету[39].

— Вам не туда, милостивый государь, вам следует сесть вот сюда, — сказал офицер, — в зарешеченный портшез, который вы видите всего в четырех шагах от себя.

— Как? Что это значит?

— Я должен арестовать вас именем КОРОЛЯ.

— Король имеет на это право, — прошептал, побледнев как полотно, суперинтендант. — Но ради его же славы я желал бы, чтобы он действовал более открыто.

В этом аресте проявилась характерная манера венценосного ученика Мазарини. Его нельзя было не сравнить с другим арестом, происшедшим годом ранее, когда схватили знатного тулузского вассала короля — графа де Пейрака, сожженного затем на Гревской площади за колдовство…

Но в том состоянии паники и страха, в пучину которого ввергла королевский двор опала суперинтенданта, никто не стал проводить сравнения и обсуждать решение Его Величества. Знать редко размышляет. Все понимали только, что при проверке счетов Фуке обнаружатся не только следы его хищений, но и всплывут имена тех, чьи услуги он оплачивал. Поговаривали также о некоторых чрезвычайно важных компрометирующих бумагах, из которых следовало, что многие вельможи и даже принцы крови во время Фронды были подкуплены финансистом.

Нет, никто не усматривал в этом втором аресте, более сенсационном и неожиданном, чем первый, все ту же властную руку и те же тайные мотивы…

Только Людовик XIV, ломая печати на депеше, сообщавшей о волнениях в Лангедоке, поднятых гасконским дворянином по имени д'Андижос, вздохнул:

— Вовремя!

Белка, сбитая с вершины дерева, падала вниз, ломая ветви. Момент был выбран удачно: Бретань не восстанет из-за Фуке, как восстал Лангедок из-за другого арестованного, того странного человека, которого пришлось сжечь живым на Гревской площади.

Дворяне, которым Фуке так щедро раздавал взятки, никогда бы не стали защищать опального министра, из одного только опасения разделить его незавидную участь. Огромные богатства Фуке вернулись в государственную казну, и это было справедливо. Лево, Лебрен, Франчини, Ленотр, вечно смеющийся Мольер и Ватель, да и все те мастера, которых Фуке разыскал и поддерживал материально, вместе с многочисленными помощниками: составителями чертежей, художниками, подмастерьями, садовниками, актерами и поварятами, отныне трудились во славу единственного хозяина. Их отправили в Версаль, крошечный «карточный домик», затерянный среди болот и лесов: ведь именно там Людовик XIV впервые сжал в объятиях нежную Лавальер. В честь этой всепоглощающей любви тут будет воздвигнут самый величественный памятник, который станет олицетворением славы «короля-солнце».

Глубокое и несколько необъяснимое беспокойство Людовика XIV, настойчивость, с которой он добивался смертного приговора для Никола Фуке, удивляли бесчисленных друзей и должников богатейшего и ослепительного хозяина Во-ле-Виконта. Все они усматривали в действиях суперинтенданта лишь непомерное тщеславие и финансовую нечистоплотность. Потрясенная и разочарованная вельможная Франция почувствовала себя уязвимой.

Фуке предстоял долгий судебный процесс. Слушанье дела должно было состояться не во Дворце правосудия, а в Арсенале. Арестованного поместят не в Бастилию.

Нет, излишне проворную белку отправят в Пьемонт, в далекую крепость Пиньероль, когда-то завоеванную Людовиком XIII, а затем приобретенную Ришельё, чтобы следить за владениями герцога Савойского и за возможной переброской испанских войск из Неаполя или Милана через Альпы к Франш-Конте, а оттуда во Фландрию.

* * *

Анжелика не задумывалась над событиями последних недель. Судьба распорядилась таким образом, что падение человека, в жертву которому был тайно принесен Жоффрей де Пейрак, последовало почти сразу же за его победой. Но для Анжелики все произошло слишком поздно. Она не пыталась вспоминать, понимать… Вельможи приходили, уходили, устраивали заговоры, предавали, удостаивались милости, исчезали… Молодой король, властный и невозмутимый, не раздумывая рубил головы оступившимся. Маленькая шкатулка с ядом покоилась в тайнике башни замка Плесси-Бельер.

Анжелика де Пейрак стала просто женщиной без имени, женщиной, которая прижимала к сердцу детей и со страхом ждала приближения зимы.

Если королевский двор походил на растревоженный муравейник, на который кто-то внезапно наступил, то городское дно бурлило в ожидании иного сражения, и оно грозило стать ужасным. Пока королева и цветочницы с Нового моста ожидали появления дофина, в Париж входили цыгане.

Битва на знаменитой ярмарке Сен-Жермен, которая в первый же день ее открытия залила ярмарку кровью, впоследствии ставила в тупик всех, пытавшихся понять причину кровопролития.

Многие видели, как лакеи избивали студентов, аристократы протыкали шпагами тела уличных актеров, женщины подвергались насилию, а кареты горели. Но никто не мог сказать, из-за чего начались беспорядки.

Лишь один человек сделал верные выводы. Это был молодой человек по имени Дегре, мужчина образованный и с весьма бурным прошлым. Дегре только что получил место капитана в полицейском подразделении Шатле. Дегре не ведал страха, и очень скоро о нем стали говорить как об одном из наиболее ловких полицейских столицы. Впоследствии именно этот молодой человек отличится и подготовит арест самой известной отравительницы своего времени, а быть может, и всех времен и народов — маркизы де Бренвилье, а в 1678 году он первым приоткроет завесу тайны, связанную с удивительной драмой «Дела о ядах», при расследовании которого окажутся «забрызганы грязью» даже ступени трона[40].

Но пока, в конце года 1661, все секретные агенты в один голос утверждали, что полицейский Дегре и его собака Сорбонна были двумя обитателями Парижа, которые лучше других знали все закоулки и всех жителей города.

Уже давно полицейский следил за соперничеством двух самых влиятельных бандитских главарей, Весельчака и Родогона-Египтянина, боровшихся за господство над ярмаркой Сен-Жермен. Знал Дегре и об их соперничестве в любви, о споре за благосклонность женщины с изумрудными глазами, которую называли Маркизой Ангелов.

Незадолго до открытия ярмарки он почувствовал, что в недрах воровского братства что-то затевается.

И хотя Дегре не занимал высоких чинов, утром в день открытия ярмарки он сумел «вырвать» разрешение на размещение полицейских сил столицы на подступах к предместью Сен-Жермен. Да, он не смог избежать кровопролития, начавшегося внезапно и отличавшегося особой жестокостью, но наличие предусмотрительно расставленных полицейских сократило число жертв и помогло остановить бойню столь же резко и внезапно, как она началась. Дегре вовремя погасил пожары, организовал оборону, построив в каре оказавшихся на месте дворян, вооруженных шпагами, и тут же приступил к массовым арестам. Когда на смену этой кровавой ночи пришел рассвет, двадцать человек были осуждены за бродяжничество, выведены из города к подножию зловещей общей виселицы Монфокон и повешены.