Не прошло и недели, как был сломлен барьер надменности, который знатные дамы квартала Марэ возвели между собой и Анжеликой, подозревая ее в недостаточно высоком происхождении. С Раймоном заводили разговор о его сестре, прелестной Мари-Агнес де Сансе, уже два сезона подряд кружившей головы двору. Ведь ее уход от мира – явление временное, правда? В любом случае двор желал, чтобы его почтила своим присутствием еще одна де Сансе, чья красота не шла ни в какое сравнение с красотой сестры и чей ум уже расхваливали во всех салонах.

Ее братья Дени и Альбер (Альбер служил пажом у мадам де Рошан) явились к ней повидаться и после искренних излияний попросили денег.

Брата-художника никто не вспомнил: этот сумасшедший, хоть и был старшим в семье, уже давно уехал в Америку. Точно так же не вспомнили ни о первом браке Анжелики, ни о причинах, толкнувших ее, представительницу старинного рода, заниматься торговлей шоколадом. Придворные и их легкомысленные дамы прекрасно умели забывать о том, о чем им было выгодно забывать в доверительных перешептываниях.

Все прежние фаворитки, за исключением одной, мадам де Гиш, боясь опалы, быстро сообразили, что надо соблюдать тактичность. Граф де Вард находился в тюрьме по «делу маленького торговца вафлями», которое повлекло за собой «дело об испанском письме».

Доброта Великой Мадемуазель, племянницы короля, побуждала ее к молчанию, несмотря на всю любовь к сплетням. Она заключила Анжелику в объятия и сказала: «Будьте счастливы, очень счастливы, моя дорогая!» – уронив при этом слезу.

Мадам де Монтеспан помнила одну весьма любопытную деталь биографии Анжелики де Сансе, но, занятая своими интригами, не особенно в это вникала. Она радовалась, что Анжелика скоро будет представлена ко двору. Вечно насупленная и плаксивая королева и унылая Луиза де Лавальер? Нет, двор явно нуждался в оживлении. А король, обычно серьезный и слегка чопорный, радовался, как подросток, которому наконец разрешили то, что долго запрещали. Жизнерадостный характер Анжелики будет чудодейственно способствовать расцвету блистательной искрометности мадам де Монтеспан. Разве эти веселые прелестницы, объединившись, не оживят своими остроумными пикировками любой вечер, разве не этого жаждут сейчас во всех салонах?

Атенаис де Монтеспан поспешила надавать своей подруге кучу советов относительно туалетов и украшений, которые необходимы, чтобы быть представленной в Версале.

Что же до мадам Скаррон, то ее опыту вполне можно было довериться. Мудрая вдова слишком усердно заботилась о настоящем, прошлом и будущем тех людей, которые могли быть ей полезны, а потому не рискнула бы допустить ни малейшей оплошности.

Так, со всеобщего молчаливого согласия, недавнее прошлое Анжелики кануло в Лету. Однажды вечером, в очередной раз взглянув на кинжал Родогона Цыгана, она вдруг поняла, что все это было страшным сном и не надо о нем больше вспоминать. Теперь жизнь Анжелики де Сансе, благородной аристократки из Пуату, которой в женихи уже давно был предназначен Филипп дю Плесси-Бельер, пойдет по заранее начертанному пути.

Глава XLII

Однако забвение этого периода жизни Анжелики коснулось не всех. Однажды утром, когда она сидела за туалетным столиком, ей доложили о метрдотеле графа де Суассона, некоем Одиже.

Она уже было собралась надеть платье и спуститься, но так и осталась сидеть перед трельяжем: знатная дама имеет право принимать посетителей в пеньюаре.

Когда Одиже вошел, она даже не повернулась к нему и продолжала мягкими движениями пышной пуховки пудрить шею и грудь. Однако она прекрасно видела посетителя в большом овальном зеркале, стоявшем перед ней. Одиже, в скромной одежде простого буржуа, подошел к ней с тем суровым видом, который был ей так знаком. Обычно вслед за этим у них начинались «семейные разборки».

– Входите, Одиже, – сердечно пригласила она, – и садитесь рядом со мной, вот сюда, на табурет. Мы с вами давно не виделись, да в этом и не было надобности. Наши дела прекрасно идут под присмотром славного Маршандо!

– Я сожалею, что так долго не был у вас, – произнес молодой человек, еле сдерживая волнение, – поскольку вы воспользовались моим отсутствием, чтобы наделать глупостей. Говорят, вы собираетесь замуж за маркиза дю Плесси-Бельера, это правда?

– Самая что ни на есть, мой друг, – небрежно ответила Анжелика, смахивая мягкой кисточкой излишек пудры с лебединой шеи. – Маркиз мой кузен, и я всегда была в него немножко влюблена.

– Так, значит, вам наконец удалось осуществить амбициозный проект, порождение ваших куриных мозгов! Я уже давно понял, что ничего важнее для вас не существует. Любой ценой, во что бы то ни стало, вы желали сделать выгодную партию с особой дворянского происхождения…

– Я сама дворянка, Одиже, и была ею всегда, даже когда служила у господина Буржю. Вы же в курсе всех последних сплетен и не могли не услышать, что на самом деле я зовусь Анжелика де Сансе де Монтелу.

Лицо метрдотеля исказилось, и он побагровел.

«Наверное, ему следует пустить кровь», – подумала Анжелика.

– Я все понял. Теперь мне ясно, почему вы были так высокомерны, почему отказались стать моей женой!.. Вы меня стыдились!

Он задохнулся от гнева, и ему пришлось ослабить воротничок. Переведя дух, он продолжил:

– Я не знаю, по каким причинам вы пали так низко. Я познакомился с вами, когда вы были бедной служанкой и прятались от собственной семьи. Но я слишком хорошо знаю свет, чтобы не понять, что вы стали жертвой каких-то гнусных и преступных интриг, как всегда происходит при дворе. И теперь вы хотите вернуться в свет!.. Нет, я не могу поверить. Вот почему я все еще разговариваю с вами по-дружески, хотя, наверное, теперь это вас шокирует… Нет, Анжелика, вы не могли исчезнуть с такой жестокостью, разве что умереть. Что за мелкое тщеславие: во что бы то ни стало принадлежать к этому грубому, ханжескому, глупому свету! Меня всегда восхищали в вас ясность ума и здравый смысл. Как же вы можете не замечать всех пороков того класса, к которому себя причисляете?.. Для того чтобы расцвести на свободе, вам нужна здоровая атмосфера, вам нужна братская поддержка простых людей, и вы ее нашли у нас. Смотрите, я ведь не стыжусь стать на одну ступень с господином Буржю! Как же вы можете все это отбросить с такой легкостью?.. Вы останетесь одна среди интриганов! Их ничтожество и низость извратят все, что так ценно в вас, – чувство реальности и искренность, и вы станете такой же, как они…

Анжелика с раздражением положила серебряную кисточку на край туалетного столика. У них с Одиже было предостаточно таких «семейных сцен». Неужели на пороге Версаля она снова должна выслушивать проповеди какого-то недотепы? Она бросила взгляд на его полное, гладкое лицо, с честными глазами и красивыми губами, и сказала себе: «Быть таким симпатичным и таким дураком – для мужчины просто беда!» Потом решительно вздохнула и встала:

– Мой милый друг…

– Я больше не друг вам, боже сохрани! – сказал Одиже, тоже поднимаясь с места. – Мадам маркиза подписала отставку метрдотелю… – Из багрового он сделался мертвенно-бледным. Лицо его исказилось, голос растерянно дрожал. – Иллюзии! – взревел он. – Я всегда строил на ваш счет какие-то иллюзии. И ведь собирался… Вы – моя жена!.. Идиот несчастный! Вот уж верно, вы полностью принадлежите своему миру. Да вы просто потаскуха! Бери кто хочет!

В два прыжка Одиже оказался возле Анжелики, схватил ее в охапку и швырнул на диван. Задыхаясь, одной рукой он с неожиданной яростью сжал ей запястья, плотно притиснув их к груди, а другой принялся сдирать с нее пеньюар и тонкую сорочку, пытаясь совсем ее раздеть.

Сначала Анжелика хотела отбиваться, но потом она вдруг застыла не двигаясь и предоставила Одиже полную свободу действий. Тот ожидал сопротивления и приготовился его отразить, но теперь до него постепенно дошло, что бороться не с кем и что выглядит он довольно смешно. В замешательстве он тоже замер и разжал объятия.

Диким, растерянно блуждающим взглядом всматривался он в запрокинутое лицо Анжелики, которое казалось мертвым.

– Почему вы не сопротивляетесь? – прошептал он.

Ее зеленые глаза пристально, не мигая, смотрели на него. Никогда лицо Одиже не было так близко от ее лица. Она медленно погрузила взгляд в его глаза, где вспыхивали и гасли безумие, отчаяние и страсть.

– Вы были очень дельным компаньоном, Одиже, – прошептала она. – Я это признаю. Если вы меня хотите – возьмите меня. Я не откажу вам. Вы же знаете: я никогда не отказываюсь, когда приходит время расплатиться с долгами.

Он молча смотрел на нее. Смысл ее слов доходил до его сознания очень медленно. Совсем рядом с ним было нежное, упругое тело, он изнемогал, вдыхая странный и в то же время такой знакомый аромат. Анжелика лежала спокойно. Надо отдать ей должное: она сдалась безоговорочно. Но именно это и оскорбляло. Она предлагала себя как бездушную вещь.

И он это понял. Всхлипнув, он встал и, шатаясь, отступил на несколько шагов. Глаза его были прикованы к Анжелике.

Она не пошевелилась, так и лежала, даже не пытаясь поправить на груди разорванное кружево. Теперь он мог наконец разглядеть длинные, стройные ноги, о которых столько мечтал, и маленькие ступни, выглядевшие на бархатной подушке как безделушки из розоватой слоновой кости. Одиже глубоко вздохнул.

– Конечно, я буду об этом сожалеть всю жизнь, – сказал он глухо, – но, по крайней мере, не буду себя презирать. Прощайте, мадам! Вашей подачки мне не надо.

Он попятился к выходу и исчез за портьерой.

Анжелика несколько мгновений лежала не двигаясь, потом оценила ущерб, нанесенный ее туалету. Воротничок из малинских кружев был безвозвратно испорчен.

– Чума на этих мужчин! – раздраженно буркнула она.

Она вспомнила, как ей хотелось во время прогулки на мельницу Жавеля, чтобы Одиже стал ее любовником. Но тогда Одиже был богаче ее, а воротничок у нее на платье стоил не более трех ливров.