С этими словами она вынула из сумки у пояса заранее приготовленный тяжелый кожаный кошелек и положила его на прилавок.

Колбасник, казалось, его не заметил. Он внимательно и недоверчиво продолжал разглядывать посетительницу.

– Элиза, поди-ка сюда! – через плечо окликнул он жену.

Женщина подошла и остановилась, шурша своими бесчисленными юбками из шелковистого феррандина, обшитыми бархатной каймой. Она слышала весь разговор.

– Что и говорить, вы изменились! – начала она. – Но я по одним только глазам сразу бы вас признала. Мы с супругом часто упрекали себя, что дали вам тогда уйти, в вашем-то состоянии, и нам всегда хотелось снова с вами повстречаться.

– Тем более что…

– …мы потом подумали, что следовало бы вам рассказать…

– …о том, что случилось до того.

– …На тот случай, если вы родственница…

Они говорили с опаской, переглядываясь, и подхватывая слова друг друга, как в литании.

– Чья родственница? – удивленно спросила Анжелика.

– Да боже ты мой! Родственница колдуна.

Молодая женщина покачала головой, пытаясь изобразить безразличие:

– Нет-нет, я не родственница.

– Да, так бывает. Некоторые женщины приходят на казнь и падают в обморок возле наших дверей! Но раз вы не родственница…

– А что бы вы мне рассказали, будь я родственницей?

– Ну как же! То, что случилось в лавочке хозяина «Синего Винограда», нашего соседа, когда двуколка остановилась и колдуна внесли в кабачок, чтобы он выпил стаканчик, перед тем как взойдет на костер.

– И что же случилось?

Мужчина с женщиной переглянулись.

– Да, знаете, первому встречному такое не рассказывают… – сказал мэтр Люка. – Ну, я хочу сказать, людям, которых это не касается. Да и интересно-то это только его родственникам… Ну а вы ведь его не знаете…

Анжелика переводила взгляд с одного на другого. На их красных лицах отражались только доброжелательность и наивная услужливость.

– Да нет, я его знала, – прошептала она сдавленным голосом. – Это… мой муж!

Колбасник покачал головой:

– Мы догадывались. Тогда слушайте.

– Постой-ка… – остановила его жена.

Она подошла к двери, плотно ее заперла и закрыла оба деревянных ставня перед прилавком с продуктами, выложенными для привлечения прохожих.

В полутьме, пропитанной запахом колбас, соленого сала и ветчины, сердце Анжелики отчаянно забилось в ожидании непонятных разоблачений. Ее приход к колбаснику не имел тайных целей. Она часто упрекала себя, что не отплатила добрым людям за оказанную тогда помощь. Но все откладывала исполнение этого решения. И что такого могли теперь они рассказать, чего бы она сама не знала? Что палач не разжег костер?.. Что тело Жоффрея де Пейрака не сгорело, что пепел не развеяли по ветру?..

– Этот мэтр Жильбер, кабатчик, все нам рассказал, – начал колбасник. – Он однажды хватил через край и выложил то, что его мучило. Потом он заставил нас поклясться ничего никому не рассказывать, ведь за такие истории могут и горло перерезать. Так вот, он говорил, что накануне казни к нему явились мужчины в масках и предложили целый мешок денег. Чего они хотели взамен? Чтобы мэтр Жильбер отдал в их распоряжение кабачок на все следующее утро. Ясно, что в утро казни такая лавочка на Гревской площади делает неплохие сборы. Но содержимое мешка троекратно превосходило любую выручку. Тогда он сказал: «Ну ладно, черт с вами, располагайтесь как у себя дома!» И на следующий день, когда молодцы в масках вернулись, Жильбер закрыл ставни и удалился в спальню со всей семьей и прислугой. Но по временам, ради развлечения, он подглядывал в дырочку в перегородке, чтобы знать, чем занимаются приятели в масках. А они ничего не делали. Они сидели вокруг стола и ждали. Кое-кто снял маску, но Жильбер их не узнал. Надо вам сказать, что он догадывался, почему к нему обратились. Под лавкой очень большой подвал, еще с римских времен, а дальше идет полуразрушенное подземелье, выходящее на берег Сены. Между нами говоря, Жильбер иногда пользовался подземельем, чтобы разместить там несколько бочек и не платить с них налога этим господам из Ратуши. Поэтому он нисколько не удивился, когда увидел, что приятели открыли вход в подвал. В этот момент толпа начала кричать, потому что двуколка с приговоренным въезжала на площадь с улицы Кутлери. Все прилипли к окнам, кроме моего Жильбера, который неотрывно наблюдал через дырочку в перегородке, потому что очень интересовался событиями, происходящими в его кабачке. И он увидел, что из подвала выходят еще какие-то люди. Они несли длинный сверток в мешке… Он не видел, что именно лежит в мешке, но подумал: «Черт возьми, да это похоже на покойника!» А снаружи кричали все громче. Двуколка была как раз перед вывеской «Синий Виноград», когда возникла какая-то толкотня и давка, мешавшая проезду. Мэтр Обен орал во все горло, а его помощники хлестали кнутом направо и налево. Но ничего не помогало. В ожидании, пока путь немного не расчистится, мэтр Обен решил зайти в «Синий Виноград», чтобы клиент подкрепился рюмкой водки. Он часто так поступает. Заодно выпивает и сам с помощниками. Надо признать, что ремесло палача требует некоторой поддержки, верно? Когда дверь открылась, Жильбер ясно разглядел осужденного, которого несли. На нем была белая рубаха, запятнанная кровью, а длинные черные волосы свисали до земли… Простите, мадам, я причиняю вам боль. Элиза, принеси-ка графинчик и рюмки.

– Нет, продолжайте, прошу вас! – задыхаясь, попросила Анжелика.

– Да дело в том… что, по правде говоря, и рассказывать-то почти больше нечего. Сам Жильбер так говорил. Он ничего не видел. Лавчонка-то темная. Он услышал, что мэтр Обен кричит, потому что никто не вышел его обслужить. Полицейские снаружи охраняли дверь. Приговоренного положили на стол.

– А что делали люди в масках?

– Они сидели или стояли, кто их знает? Было ведь темно. Жильбер говорил: «Я ничего не видел». Но он не мог запретить себе думать – это было сильнее его, – что тот сверток, который другие люди сразу унесли, был не тот же самый, который они принесли, и что… в тот день на Гревской площади сожгли покойника, принесенного из подвала!

Анжелика провела рукой по лбу. Эта история показалась ей невероятной, и она не могла понять, зачем ей это рассказывают. До нее плохо доходил тайный смысл изложенного. Но понемногу через затуманенное сознание пробился свет. ВОЗМОЖНО, ЖОФФРЕЙ НЕ УМЕР!

Но могло ли такое случиться? Она ведь видела бесформенную черную фигуру, привязанную к столбу. И потом она осталась одна, на поругание любому встречному… Ни одного лучика света в окружавшей ночи, ни одного слова, записки, дружеского привета… Жоффрей жив! Пришлось ждать пять долгих лет, чтобы услышать намек на это чудо… от колбасника, который, по его же собственному признанию, ничего не видел, а просто повторял слова какого-то пьянчужки… Безумие!

Жоффрей жив!.. И она могла бы увидеть его, коснуться… Увидеть его таинственное, завораживающее лицо, неповторимое, изуродованное и такое прекрасное лицо! Где он? Почему до сих пор не появился? Ах! Если до сих пор не появился, значит он мертв! Да, мертв! И нет никакой надежды…

– Успокойтесь, – сказал колбасник. – Не дрожите же так, это ведь только предположение. Ну-ка, выпейте вина.

Крепкое вино помогло Анжелике овладеть собой. Она два-три раза глубоко вздохнула и обрела ясность мысли. Но ее покинули силы, как после непродолжительной, но тяжелой болезни.

– Все, что вы мне рассказали, действительно очень странно, – сказала она грустно, качая головой. – И как это понимать? Если бы произошла подмена, мэтр Обен ее бы заметил, когда надевал на приговоренного черный колпак, прежде чем привязать его к столбу на костре. Тогда надо допустить, что мэтру Обену хорошо заплатили за соучастие и что…

Она вздрогнула.

– Если бы вы хоть раз видели палача вблизи, как его видела я, вы бы поняли, что допустить такое невозможно.

Супруги беспомощно развели руками:

– Мы больше ничего не знаем, милая дамочка! Мы просто считали, что вам это интересно. Мы часто думали: «Почему бедная крошка не приходит снова? Может быть, эта история дала бы ей маленькую надежду!»

– Пять лет! – прошептала Анжелика. – И ничего, за все это время! Если бы у него были преданные друзья – но кто они? – способные вырвать его из рук палача, друзья достаточно богатые, чтобы заплатить огромные деньги, которые склонили бы мэтра Обена к подмене, то почему с тех пор они не подали мне ни одного знака? Нет, все это просто безумие!

Анжелика встала. Ноги ее дрожали. Она с беспокойством взглянула на своих собеседников:

– Почему вы все это мне рассказали? Вы хотите на меня донести?

– Нет, конечно! За кого вы нас принимаете, душенька?

– Так почему же? Вам нужно еще денег?

– У вас с головой не все в порядке! – вставая, ответил колбасник с неожиданным достоинством. – Просто я люблю помогать ближнему. И чем больше я думал об этой истории, тем больше убеждался, что в ней что-то есть и что надо бы вам ее рассказать.

Он набожно обратил глаза к статуе Святой Девы.

– Я часто просил Мадонну, чтобы Она подвигла меня на истинно милосердные поступки, на такое милосердие, от которого есть польза и добро, а не на те, которые восхваляют только тебя и унижают их принимающего.

– Если вы добрый христианин, вы должны были бы радоваться смерти колдуна.

– Меня ничья смерть не радует, – прошептал колбасник, голубые глаза которого, утонувшие в жирных щеках, светились ясным светом. – Любой человек перед лицом смерти просто гибнущая душа. Ни один осужденный не побывал на этой площади, чтобы я не помолился Мадонне о его спасении, чтобы у него достало времени искупить грехи или честно жить, соизмерив свое ничтожество с бездной вечности. А происходит иногда и такое: гонец от короля с помилованием или… вот как случилось недавно: вспыхнул бунт и трое осужденных смогли сбежать. Да, когда видишь такое, то только радуешься…