Анна Голон - Анжелика. Путь в Версаль

Собачка Пату виляла хвостом, а маленькая служанка Жавотта улыбалась Флоримону, а тот улыбался ей.

Устроившись в собственном доме, Анжелика отправилась в Нейи, чтобы забрать тех, кто помог выжить Флоримону и Кантору. Она подумывала завести сторожевого пса. По ночам уединенный квартал Марэ становился опасным – дома были разделены огромными пустырями и возделанными участками. Анжелика добилась покровительства принца нищих, но в темноте воры легко могли ошибиться адресом. Тут ей и вспомнилась девочка, которой ее сыновья, без сомнения, были обязаны жизнью, и собака, приютившая растерянного Флоримона.

Кормилица не узнала ее, потому что Анжелика надела маску и прибыла в наемном экипаже. В ответ на щедрое предложение добрая женщина расплылась в широкой улыбке и без сожаления отпустила девчонку, которая оказалась ее племянницей, и собаку. Анжелика размышляла, какова будет реакция Флоримона, однако вновь прибывшие, похоже, вызвали у него лишь приятные эмоции.

И только сама Анжелика, глядя на Жавотту и Пату, чувствовала, как при воспоминании о Флоримоне в собачьей будке у нее сжимается сердце, и она снова и снова клялась себе, что ее дети никогда больше не узнают ни голода, ни холода.

В тот вечер она совершала безумства. Накупила детям игрушек. Не тех деревянных мельничек или насаженных на палки конских голов, которые за несколько су можно было приобрести на Новом мосту. А игрушек из Дворцовой галереи, якобы сделанных в Нюрнберге: маленькую деревянную позолоченную карету с четырьмя куколками, трех стеклянных собачек, свисток из слоновой кости, а для Кантора деревянное расписное яйцо, внутри которого находилось еще много других.

С удовольствием глядя на свою маленькую семью, Анжелика говорила Барбе:

– Ты только подумай, Барба, в один прекрасный день двое этих молодых людей поступят в Академию Монпарнаса и мы представим их ко двору.

А Барба, молитвенно сложив руки, отвечала:

– О да, госпожа, я надеюсь!

В этот момент по улице проходил глашатай умерших:

– Слушайте те, кто не спит, помолитесь Богу за усопших.

Анжелика в ярости бросилась к окну и выплеснула ему на голову кувшин воды.

Вторым желанием Анжелики было сменить вывеску харчевни «Храбрый Петух». Теперь, благодаря своему успеху, заведение превратилось в таверну «Красная Маска».

У молодой женщины были большие амбиции, поскольку, помимо щита из кованого железа, закрепленного на выступающей до середины улицы пике, ей хотелось прямо над дверью поместить расписанную красками вывеску.

Однажды, возвращаясь с рынка, она остановилась под вывеской оружейника. На ней красовался пожилой военный с белой бородой. Он пил вино из шлема, а его копье сверкало начищенной сталью.

– Да ведь это старик Гильом! – воскликнула Анжелика.

Она бросилась в лавку, и хозяин сказал ей, что шедевр над его дверью создан художником, который откликается на имя Гонтран Сансе и проживает в предместье Сен-Марсель.

С сильно бьющимся сердцем Анжелика побежала по указанному адресу. На четвертом этаже неприметного дома дверь ей открыла молодая женщина, миниатюрная, улыбающаяся и розовощекая.

В мастерской, среди холстов и баночек с красками – кобальтом, коричневой, пепельно-голубой, венгерской зеленой, Анжелика обнаружила стоящего перед мольбертом Гонтрана. Он курил трубку и писал обнаженного ангелочка, моделью для которого служила лежащая на синем бархатном ковре хорошенькая маленькая девочка нескольких месяцев от роду.

Для начала посетительница, которая была в маске, завела разговор о вывеске оружейника. Потом она сняла маску, и брат узнал ее. Ей показалось, что Гонтран искренне обрадовался. Он еще больше стал похож на отца, так же слушал, как барышник, положив руки на колени. Он рассказал, что ему удалось стать мастером гильдии живописцев и что он женился на дочери своего бывшего патрона Ван Осселя.

– Но ведь это мезальянс! – в ужасе воскликнула Анжелика, воспользовавшись тем, что маленькая голландка была в кухне.

– А ты-то сама? Как я понял, ты владелица таверны и поишь людей, стоящих гораздо ниже меня на социальной лестнице.

Помолчав, он продолжал не без лукавства:

– И ты без колебания, без ложного стыда пришла повидаться со мной! Пришла бы ты так же, чтобы сообщить о своем нынешнем положении, к Раймону, только что получившему должность духовника королевы-матери? К фрейлине королевы, нашей сестре Мари-Агнес, ведущей в Лувре разгульную жизнь, как принято в этом рое красавиц, или даже к Альберу, пажу маркиза де Рошана?

Анжелика призналась, что далека от этих членов семьи, и спросила, что сталось с Дени.

– Он служит в армии. Отец ликует. Наконец-то хоть один Сансе находится на королевской службе! Младший, Жан-Мари, в коллеже. Может быть, Раймон добудет ему церковную должность, ведь он в прекрасных отношениях с духовником короля, ведущим протокол назначений. И в нашей семье наконец появится епископ.

– Наша семья тебе не кажется странной? – спросила Анжелика, покачав головой. – Сансе везде – от самой вершины до самого низа социальной лестницы.

– Ортанс со своим мужем-прокурором плавает между двух вод. У них много связей, но они живут скудно. После истории с освобождением от налогов вот уже пять лет государство не платит им ни одного су.

– Ты с ними видишься?

– Да. Так же, как с Раймоном и остальными. Никто особенно не радуется встрече со мной. Хотя каждый не прочь получить свой портрет.

Анжелика ненадолго задумалась.

– А… когда вы встречаетесь… вы обо мне говорите?

– Никогда! – отрезал художник. – Ты для нас слишком тяжкое воспоминание, катастрофа, крушение надежд, разбившее нам сердце, каково бы оно ни было… Ты жена колдуна, сожженного на Гревской площади!

Говоря это, он нежно взял ее руки в свои испачканные краской и ставшие шершавыми от кислоты ладони. И ласково коснулся щекой ее руки со следами мозолей и ожогов от печи. Так иногда он делал в далеком детстве…

Горло Анжелики сдавила судорога, она боялась, что вот-вот расплачется. Но она так давно не плакала! Последние слезы она пролила задолго до смерти Жоффрея. А теперь она разучилась плакать.

Она убрала руку и, глядя вокруг, на прислоненные к стене полотна, почти сухо произнесла:

– Ты делаешь превосходные вещи, Гонтран.

– Да, но знатные сеньоры называют меня на «ты», а буржуа смотрят свысока, потому что эти превосходные вещи я делаю своими руками. Может, они хотят, чтобы я работал ногами? И чем умение владеть шпагой – не работа руками и почему оно достойно меньшего презрения, чем умение владеть кистью?

Он покачал головой, и его лицо осветила улыбка. Женитьба сделала его более веселым и разговорчивым.

– Сестричка, я уверен, однажды нас с тобой призовут ко двору, в Версаль. Королю нужно много художников. Я стану расписывать потолки покоев, писать портреты принцев и принцесс, и король скажет мне: «Вы делаете превосходные вещи, сударь». А тебе он скажет: «Сударыня, вы самая прекрасная дама Версаля».

И они оба рассмеялись.

Третьей мечтой Анжелики было ввести в парижском обществе моду на экзотический напиток под названием шоколад. Эта мысль не выходила у нее из головы, несмотря на разочарование, испытанное при первом знакомстве с диковинной смесью.

Давид предъявил ей знаменитый отцовский патент.

Как показалось молодой женщине, документ обладал всеми признаками подлинности и законности. На нем стояла подпись короля Людовика XIV, жалующего господину Шайу монопольное право на производство и продажу шоколада во Франции и подтверждающего, что патент действителен в течение двадцати девяти лет.

«Этот теленок абсолютно не осознает ценности унаследованного им сокровища, – думала Анжелика. – Хорошо бы как-нибудь пустить документ в дело».

Она спросила Давида, случалось ли ему делать шоколад вместе с отцом и какой утварью они пользовались.

Ученик повара был счастлив привлечь внимание своей Дульсинеи и с важным видом охотно объяснил ей, что шоколад был привезен к испанскому двору из Мексики в 1500 году известным мореплавателем Фернандо Кортесом. Из Испании шоколад попал во Фландрию. Потом в начале века к новому напитку пристрастились Флоренция и Италия, затем немецкие князья, а теперь его пьют даже в Польше.

– Мой отец с самого детства вдалбливал мне эти истории, – объяснил Давид, несколько смущенный своей эрудицией.

Глаза внимательно смотревшей на него Анжелики заставляли поваренка попеременно то бледнеть, то краснеть. Она строго попросила его продолжить пояснения.

Он поведал ей, что принадлежавшие покойному батюшке сырье и оборудование для производства шоколада по-прежнему хранятся в их родном доме в Тулузе, под присмотром дальних родственников. Производство шоколада, по его словам, представляет собой процесс одновременно простой и затруднительный.

Поначалу отец Давида заказывал бобы в Испании, затем непосредственно с Мартиники, откуда ему посылал их купец по имени Коста.

Прежде всего зерна следовало подвергнуть ферментации. Ее надо было производить весной, пока не слишком жарко.

После ферментации зерна предстояло подсушить, но не слишком, так чтобы не расколоть во время удаления кожуры. Потом их снова подсушить, чтобы можно было измельчать в ступке, но опять-таки не перестараться, чтобы они не утратили своего аромата.

И наконец, их толкли пестиком. Именно в этой процедуре состоял великий секрет успешного приготовления шоколада. Делать это следовало НА КОЛЕНЯХ, деревянный пестик, покрытый листовым железом, нужно слегка нагреть. Такая утварь на языке ацтеков, или краснокожих жителей Америки, называется «метатль».

– Однажды на Новом мосту я видела краснокожего, – сказала Анжелика. – Быть может, удастся найти его. Шоколад наверняка будет лучше, если толочь его будет он.