– Простите, папаша Жак…

– «Вот и ты, папаша Жак! Не могу тебя похвалить. Я тебе всегда говорила, что ты один не справишься. Хуже, чем ребенок!.. И ты это доказал! Когда я вижу, во что ты превратил мое столь прекрасное заведение, сверкавшее чистотой, пока я была жива… Когда я вижу, как заржавела наша нарядная вывеска, слышу, как она скрипит в ветреные ночи, мешая уснуть соседям… А мои оловянные котлы, мои формы для пирогов, мои сковородки для рыбы… Как они исцарапаны! Твой идиот-племянник чистит их золой, вместо того чтобы использовать мягкий мел, специально купленный на рынке на улице Тампль. А когда я вижу, что ты позволяешь обворовывать себя всем этим жуликоватым торговцам птицей или вином, которые подсовывают тебе вместо каплунов петухов с обрезанными гребешками или бочки кислятины вместо доброго вина, как же я могу наслаждаться пребыванием в раю?.. Это я, святая и честная женщина?..»

Анжелика умолкла, чтобы перевести дух. Папаша Буржю неожиданно оживился.

– Да, ты права, – пробормотал он. – Ты права… Именно так она бы и сказала… Она была такая… такая… – Его толстые щеки задрожали.

– И нечего хныкать, – твердо сказала Анжелика. – Так вам не избежать шквала ударов метлой, который ждет вас на том конце жизни. Принимайтесь за работу, господин Буржю. Барба хорошая девушка, но медлительная. Ей надо говорить, что она должна делать. Ваш племянник показался мне каким-то дурнем. К тому же посетители не ходят в заведения, где их встречают рычанием.

– Это кто же рычит? – снова приняв угрожающий вид, спросил господин Буржю.

– Вы.

– Я?!

– И ваша жена, которая была такой веселой, и трех минут не стала бы терпеть вашей физиономии над кувшином вина.

– А ты думаешь, она стала бы терпеть вшивую нахалку вроде тебя в своем дворе?

– Я не вшивая! – возразила Анжелика и распрямилась. – Одежда у меня чистая. Судите сами.

– А ты думаешь, она стала бы терпеть, чтобы ты притащила к ней в кухню своих наглых мальчишек? Это же настоящие мелкие воришки! Я застал их у себя в погребе, где они лакомились салом. К тому же я уверен, что это они украли мои часы.

– Вот ваши часы. – Анжелика пренебрежительно вынула что-то из кармана. – Нашла на ступеньках лестницы. Думаю, вы их потеряли вчера, когда поднимались к себе в спальню, вы были очень пьяны…

Протягивая часы через колодец, она добавила:

– Видите, я не воровка. Ведь могла бы присвоить их себе.

– Смотри не урони в колодец! – забеспокоился он.

– Охотно подошла бы поближе, да боюсь вашего половника.

Выругавшись, господин Буржю бросил половник на землю. Анжелика игриво приблизилась. Она чувствовала, что ночь, проведенная с капитаном королевской стражи, не прошла для нее бесследно и научила некоторым хитростям искусства соблазнения ворчунов и сопротивления грубиянам. У нее появилось новое ощущение непринужденности, которое отныне может ей пригодиться.

Анжелика не спешила вернуть часы.

– Красивая вещица, – проговорила она, с интересом разглядывая часы.

Лицо кабатчика снова озарилось улыбкой.

– Вам нравится? Я их купил у одного торговца из кантона Юра. Они на зиму спускаются с гор со своим товаром и живут в Париже. Чего у них только нет… Но, должен признать, они не перед каждым раскрывают свои закрома, будь ты хоть принц. Они любят знать, с кем имеют дело. Эти люди предпочитают общаться с серьезными покупателями, а не с простофилями… Особенно если речь идет о таких чудесах техники, как мои часы. Верно ты говоришь, это поистине произведение искусства, – повторил господин Буржю, любуясь, как серебряная крышка часов сверкает в робких лучах пробивающегося сквозь облака солнца.

Потом он сунул часы в карман, продел цепочки и брелоки в петли и снова бросил на Анжелику подозрительный взгляд.

– Никак не пойму, как часы могли выпасть из кармана, – сказал он. – И еще не пойму, с чего вдруг ты заговорила как знатная дама, хотя еще вчера говорила на таком жаргоне, что у меня волосы дыбом вставали. Видать, ты хочешь меня облапошить и соблазнить, ты ж потаскуха.

Анжелика не растерялась.

– Не так-то легко с вами разговаривать, папаша Жак, – укоризненно заметила она. – Вы чересчур хорошо знаете женщин.

Торговец сложил короткопалые руки на круглом, как бочонок, брюхе, и лицо его приняло свирепое выражение.

– Знаю я вас. Так что меня не проведешь!

Не отводя взгляда от потупившейся преступницы, он выдержал многозначительную паузу.

– Ну так что? – решительно продолжил он.

Анжелика была выше ростом. Суровый вид толстяка в надетом набекрень колпаке рассмешил ее. Однако она смиренно ответила:

– Я сделаю, как прикажете, господин Буржю. Если выгоните меня с детьми, уйду. Но я не знаю, куда идти, куда увести малышей, чтобы защитить их от холода и дождя. Я живу в комнате Барбы. Я вас не стесняю. У меня свои дрова и пища. Сопровождающие меня мальчишки и девочка могли бы оказывать вам мелкие услуги: носить воду, мести двор… Малыши останутся наверху…

– Почему это они останутся наверху? – проревел кабатчик. – Детям место не в голубятне, а в кухне, возле очага, где они могли бы греться и прогуливаться в свое удовольствие. Ох уж эти нищенки!.. Бессердечные, как скотина! Ну-ка, спускай своих карапузов в кухню, если не хочешь, чтобы я рассердился! Не хватало еще, чтобы ты ненароком подожгла мне кровлю!..

Как птица взлетела Анжелика на седьмой этаж, в мансарду Барбы. В этом торговом квартале, где под натиском бурно растущего города в Средние века дома стояли очень тесно, их строили высокими и узкими.

На каждом этаже располагалось две комнаты, а чаще даже одна, вокруг которой и вилась винтовая лестница, словно решившая довести вас до неба.

На площадке перед Анжеликой метнулась какая-то испуганная тень, в которой она узнала Давида, племянника хозяина. Поваренок вжался в стену и бросил на Анжелику мстительный взгляд. Анжелика уже не помнила унизительных слов, брошенных ею в адрес парнишки в тот день, когда она впервые пришла в харчевню, чтобы повидать Барбу.

Она улыбнулась, решившись завести друзей в доме, где намеревалась вернуться к достойному существованию:

– Здравствуй, малыш.

– Малыш? – вздрогнув, проворчал тот. – Заметь, при случае я бы мог на твоей голове есть пирожки. По осени мне стукнуло шестнадцать.

– О, извините, сударь! Непростительная ошибка с моей стороны. Будете ли вы столь великодушны даровать мне прощение?

Давид, судя по всему, не привык к подобным шуткам. Он неловко пожал плечами и пробормотал:

– Да ладно, чего там…

– Вы слишком добры. Я растрогана. И как вы прекрасно воспитаны, что не позволяете себе фамильярно тыкать знатной даме…

Казалось, бедный поваренок испытывал страшные муки. У него были довольно красивые черные глаза на худом и бледном лице переростка. Уверенность мигом покинула его.

Вдруг Анжелика, которая уже снова поднималась по лестнице, остановилась:

– С таким акцентом ты точно южанин, угадала?

– Ага… из Тулузы.

– Из Тулузы! – воскликнула она. – Братец-земляк!

Она бросилась парню на шею и расцеловала его.

– Тулуза, – повторяла она.

Поваренок покраснел как помидор. Анжелика сказала ему еще что-то на родном наречии, и волнение Давида удвоилось.

– Так вы, значит, оттуда?

– Почти.

Эта встреча странным образом обрадовала Анжелику. Какой поворот судьбы! Быть одной из знатных дам Тулузы и дойти до того, чтобы целовать какого-то поваренка только за то, что в языке его чувствуется этот привкус солнца с запахом чеснока и цветов!

– Красивый город, – прошептала она. – Почему ты там не остался?

Давид объяснил:

– Мой отец умер. А он всегда хотел, чтобы я обосновался в Париже, где можно заняться оптовой торговлей и научиться ремеслу торговца прохладительными напитками. Сам-то он был бакалейщик. Я поступил, как он велел, и даже собирался пройти экзамен по воску, макаронам, сахару и пряностям, тут он и помер. Тогда я отправился в Париж и прибыл сюда как раз в тот день, когда моя тетушка, мамаша Буржю, умирала от оспы. Никогда мне не будет удачи. Я вечно промахиваюсь. – Он умолк, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться.

– Удача к тебе вернется, – пообещала Анжелика и принялась подниматься по лестнице.

В мансарде Анжелика обнаружила Розину. Почесывая голову, та вполглаза наблюдала за шалостями Флоримона и Кантора. Барба была внизу, в кухне. Мальчишки отправились «пройтись». На воровском жаргоне это означало, что они пошли попрошайничать.

– Не хочу, чтобы они просили милостыню, – решительно сказала Анжелика.

– Ты не хочешь, чтобы они воровали, ты не хочешь, чтобы они попрошайничали. Тогда чего же ты хочешь?

– Чтобы они работали.

– Но это работа! – возразила девушка.

– Нет! И давай-ка помоги мне поскорей отвести малюток в кухню. Да поживей! Присмотришь там за ними, а заодно поможешь Барбе.

Анжелика с радостью разместила детей в просторных комнатах, где было тепло и вкусно пахло. Казалось, даже огонь в очаге разгорелся с новым жаром.

«Пусть они больше никогда не страдают от холода, пусть они больше никогда не страдают от голода! – мысленно твердила Анжелика. – Честное слово, до чего же славно я придумала – привести их в харчевню!»

Флоримон был одет в серо-коричневое кисейное платьице, корсаж из желтой саржи и передник из зеленой саржи. Голову его украшал саржевый чепец, тоже зеленого цвета. Эти цвета делали его личико с тонкими чертами еще более болезненным. Чтобы проверить, нет ли у него жара, Анжелика пощупала лоб сына и приложилась губами к его ладошке. Малыш выглядел бодрым, хотя несколько капризным и плаксивым. А Кантор с самого утра был занят тем, что пытался высвободиться из пеленок, в которые Розине удалось, хоть и не особенно ловко, завернуть его. И вскоре уже он, голенький, как ангелочек, встал на ножки в корзине, куда его положили, и попытался вылезти из нее, чтобы поймать языки пламени.