И Бертилия уселась за стол, победоносно глядя вокруг:

– Налей-ка мне, Полька, и я вам все выложу. Так вот. Очень просто. Надо только уметь считать на пальцах. Мавр покинул службу у хозяйки в феврале. Если она родит в декабре, значит мавр не может быть отцом ребенка. Тут она слегка расслабляет корсаж платья и жалуется подруге: «Ах, милочка, этот ребенок так ворочается. Он меня буквально парализует. Даже не знаю, смогу ли нынче вечером отправиться на бал к королю».

А потом, в декабре, роды с превеликим шумом, прямо в Тюильри. Тут-то, Тухляк, ты и доставишь нам ребеночка, свеженького, сегодняшнего. Пусть отцом будет кто угодно. Мавр ни при чем, что и требовалось доказать. Всем известно, что он с февраля гребет на королевских галерах.

– А за что его отправили на каторгу?

– Да из-за грязной истории с колдовством. Он был соучастником какого-то колдуна, которого сожгли на Гревской площади.

Несмотря на самообладание, Анжелика не смогла удержаться и не взглянуть на Никола. Но тот равнодушно пил и ел. Она снова отступила в тень. Ей хотелось бы покинуть зал, но в то же время она сгорала от желания услышать продолжение.

– Да-а, грязная история! – понизив голос, продолжала Бертилия. – Мавр умел предсказывать судьбу. Вот его и приговорили. Как раз потому-то Вуазенша отказалась прийти, когда хозяйка послала за ней, чтобы она избавила ее от плода.

Карлик Баркароль вспрыгнул на стол возле стакана служанки:

– У-у! Я видел эту даму и тебя тоже, я тебя видел много раз, кудрявая морковка! Я маленький демон, который открывает дверь у моей знаменитой хозяйки, гадалки.

– Верно, я могла бы узнать тебя по твоей наглости.

– Вуазенша не захотела устроить графине выкидыш, потому что она носила под сердцем ребенка мавра.

– Как же она узнала? – спросила Фанни.

– Она знает все. Она же гадалка.

– Она только взглянула на ее ладонь и сразу все ей сказала, – испуганно пояснила служанка. – Что это ребенок смешанной крови, что черный человек, который ее обрюхатил, знает секреты магии, что она не может его убить, потому что это принесет ей несчастье, хотя она тоже колдунья. Моя хозяйка очень расстроилась. «Что будем делать, Бертилия?» – говорила она мне. Она пришла в ужасную ярость. Но Вуазенша не уступила. Она сказала, что поможет моей хозяйке родить, когда придет срок, и что об этом никто не узнает. Но что больше она ничего сделать не может. И спросила много денег. Все произошло прошлой ночью в Фонтенбло, куда двор переехал на лето. Вуазенша приехала с одним из своих людей, колдуном по имени Лезаж. Хозяйка родила в небольшом домике, принадлежащем семье Вуазенши, недалеко от дворца. На заре я проводила хозяйку, и с самого утра, разодетая в пух и прах и размалеванная, она, как обычно, предстала перед королевой, потому что она руководит ее свитой. Вот уж как разочаруются те, кто со дня на день ждет увидеть ее в затруднительном положении! Кому они теперь станут перемывать кости? Госпожа де Суассон по-прежнему беременна, родит только в декабре, белого ребенка, и, быть может, господин де Суассон признает его.

Оглушительный хохот сопровождал окончание ее рассказа.

Баркароль кувыркнулся и сказал:

– Я слыхал, как моя госпожа призналась Лезажу, что заработала на Суассонше больше, чем если бы клад нашла.

– О, Вуазенша такая хищница! – злобно проворчала Бертилия. – Она запросила столько, что за мою помощь графиня смогла дать мне только вот этот крестик.

Служанка задумчиво смотрела на карлика:

– Знаешь, думаю, ты доставишь удовольствие кое-кому очень высокопоставленному из тех, кого я знаю.

– Я всегда знал, что создан для лучшей доли, – отвечал Баркароль, галантно встав на свои корявые ножки.

– Карлик королевы умер, и королева, которую с тех пор, как она забеременела, все раздражает, очень переживает. А карлица – та просто в отчаянии. Никто не может утешить ее. Ей бы нужно нового дружка… ее роста.

– О, я убежден, что понравлюсь этой благородной даме! – воскликнул Баркароль, схватившись за юбку служанки. – Отведите меня, прекрасная морковка, отведите же меня к королеве. Разве я не восхитителен и не соблазнителен?

– А ведь он и правда не безобразен, а, Жасент? – развеселившись, заметила Бертилия.

– Я даже красив, – заявил уродец. – Если бы природа отпустила мне на несколько сантиметров больше, я был бы самым модным ухажером. А чтобы любезничать с дамами, уж вы мне поверьте, мой язык не знает отдыха.

– Карлица говорит только по-испански.

– Я говорю по-испански, по-немецки и по-итальянски.

– Надо его забрать! – хлопая в ладоши, воскликнула Бертилия. – Дельце выгодное, да и ее величество нас заприметит. Надо спешить. К утру мы должны вернуться в Фонтенбло, чтобы никто не заметил нашего отсутствия. Может, посадить тебя в корзинку маленького мулата?

– Вы смеетесь, сударыня! – величественно возразил Баркароль.

Все с хохотом поздравляли друг друга. Баркароль отправляется к королеве!.. Баркароль будет жить у королевы!

Каламбреден едва поднял голову от миски.

– Не забудь своих друзей, когда станешь богатым, – процедил он. И потер большой и указательный палец, словно ощупывая золотую монетку.

– Убей меня, если я их забуду! – запротестовал карлик, которому были известны безжалостные законы нищего братства.

И, прыгнув в угол, где затаилась Анжелика, отвесил ей низкий галантный поклон:

– До встречи, о прекраснейшая, до встречи, сестренка, Маркиза Ангелов.

Забавный человечек поднял на нее свои живые, поразительно проницательные глаза. И добавил, изображая петиметра:

– Надеюсь, дражайшая, мы еще встретимся. Назначаю вам свидание… у королевы.

Глава IX

Двор находился в Фонтенбло. В жару не было более приятного места, чем этот утопающий в зелени белый замок с прудом, где плавали карпы со своим старейшиной, принесшим перстень Франциску I. Водоемы, цветы, рощи…

Король работал, король танцевал, король развлекался псовой охотой. Король был влюблен. Кроткая Луиза де Лавальер, трепеща при мысли, что пробудила страсть в этом царственном сердце, поднимала на государя свои великолепные томные голубые глаза. А двор наперебой прославлял их союз в многозначительных аллегориях, где бегущая по лесам Диана наконец отдается Эндимиону, и чествовал восхождение скромной белокурой девушки, чей цветок невинности только что сорвал Людовик XIV.

Семнадцать лет, едва выбравшаяся из бедной многодетной провинциальной семьи, одинокая среди фрейлин Мадам… Было от чего взволноваться сердцу Луизы де Лавальер, если все нимфы и ду́хи леса Фонтенбло при ее появлении перешептываются в лунном свете:

– Фаворитка!

Она не знала, как скрыть силу своей любви и позор своего греха!

Но придворные хорошо владели техникой тонкого ремесла паразитов. Именно через любовницу получают доступ к королю, затевают интригу, добиваются места, милостей, пенсий. И пока отяжелевшая от беременности королева томилась в своих покоях в обществе безутешной карлицы, в сияющих летних парках продолжалась череда празднеств и увеселений.

Во время устроенного на канале малого ужина, когда в лодках не нашлось места для офицеров стола, придворные с удовольствием наблюдали за принцем Конде, который, как усердный слуга, вместо того чтобы выигрывать сражения или плести интриги против короля, принимал блюда, передаваемые с соседней лодки, и предлагал их королю и его возлюбленной.


Сидя на берегу Сены, в зловонии гниющей тины, Анжелика следила, как на Нотр-Дам опускаются сумерки.

В желтом небе над квадратными башнями и расширяющимся нефом апсиды метались ласточки. Время от времени какая-нибудь птица, пролетая совсем близко от Анжелики, касалась берега и с пронзительным криком взмывала ввысь.

На противоположной стороне реки, ниже домов каноников собора, пологий глинистый спуск вел к самому крупному водопою Парижа.

В этот вечерний час возчики и конюхи гнали туда вереницы лошадей.

Их ржание далеко разносилось в прозрачном вечернем воздухе.

Уставшие за день, извозчики медленно распрягали лошадей. Анжелика резко поднялась.

«Схожу повидать детей», – подумала она.

За двадцать су перевозчик доставил ее на пристань Сен-Ландри. Анжелика прошла по улице Анфер и остановилась в нескольких шагах от дома, где жил прокурор Фалло де Сансе. Она и подумать не могла предстать в доме своей сестры в обличье нищенки, в обтрепанной юбке, стоптанных башмаках, с прикрытыми косынкой встрепанными волосами. Но ей пришла в голову мысль о том, что, притаившись где-нибудь поблизости, она сможет увидеть своих сыновей.

С недавнего времени это стало навязчивой идеей, необходимостью, которая с каждым днем делалась все острее, занимала все ее мысли. Личико Флоримона всплывало из пропасти забвения и отупения, в которую она погрузилась. Она как будто снова видела его черные кудри под красным чепчиком, слышала его лепет.

Сколько ему теперь? Чуть больше двух.

А Кантору? Семь месяцев. Анжелика не представляла его себе. Ведь она оставила его таким крошкой…

Прислонившись к стене возле лавки сапожника, Анжелика принялась внимательно рассматривать фасад дома, в котором жила, пока была богата и уважаема. Год назад ее экипаж перегородил узкую улочку. Отсюда, роскошно одетая, она отправилась на триумфальный въезд короля. И Косая Като передала ей заманчивое предложение суперинтенданта Фуке: «Соглашайтесь, милочка! Разве это не лучше, чем потерять жизнь?»

Она отказалась. И потеряла все. Порой Анжелика задумывалась, не потеряла ли она также и жизнь? Ведь теперь она лишена имени, права на существование. Для всех она мертва.

«Разве я не потеряла жизнь?»

Шло время, но дом казался пустынным. Впрочем, за грязными окнами кабинета прокурора угадывались унылые силуэты клерков.

Один из них вышел, чтобы зажечь фонарь.

Анжелика опасливо приблизилась:

– Дома ли мэтр Фалло де Сансе или уехал в деревню?